Следующее увольнение приходилось на воскресный день. Утром с берега прибыл Милютин, часом спустя катер унес командира корабля на Графскую пристань. В 12.30 увольняемые на берег матросы и старшины выстроились на левом шкафуте. — Товарищи офицеры!.. Старпом показался на юте, принял рапорт дежурного по кораблю. Белые и синие кителя начальников служб и командиров боевых частей облепили Милютина, свита выстроилась клином, началась проверка увольняющихся. Медленно, с короткими остановками клин двигался вдоль шкафута, выбивая на остановках тех, кого острый глаз Милютина считал возможною жертвою береговых патрулей. Выбитые либо стремглав летели вниз, в кубрики — менять форменки, бескозырки, брюки, либо неторопливо переходили на правый шкафут и плелись к люку на средней палубе — их уже увольнением не поощрили, и Манцев, поднявшийся на грот— мачту, глазами провожал эти бредущие по шкафуту фигурки. Как кегли, из строя выбитые, эти матросы сегодня или завтра вскипят при окрике старшины, будут наказаны, и берег закроется для них еще на несколько месяцев. Благополучно проскочившие сквозь чистилище, расслабятся на берегу, и расслабление подведет их, на безобидное замечание патруля матрос ответит неоправданно резко, а то и просто запаникует. Так образуется порочный круг, о существовании которого знают все, и прежде всего офицеры плавсостава с повязками патрулей: они старались ничего не видеть, уходили с маршрутов, ни во что не вмешивались. Бездействие патрулей рождало безнаказанность, вычерчивало новые порочные круги, и никто уже не мог установить точно, с какого момента на боевых постах кораблей техника переставала слушаться людей, и тогда команды с мостика принимались так же натужно, как и введенная «мера поощрения». Наверное, думал Манцев, адмирал Немченко знал, отчего учения и тренировки стали тягостными на эскадре. «Думать!» — приказал он офицерам. Следовательно, думать надо и ему, лейтенанту Манцеву.
Между тем старший помощник дошел до увольняющихся 1-го артдивизиона, бегло осмотрел их, а потом совершил маневр: перешел на правый шкафут, за спинами выстроенных направился в нос, а затем вновь оказался на левом шкафуте. Матросы БЧ-5 и служб протопали мимо артиллеристов, осмотру их не подвергали, Столь же быстро начали посадку в барказы батареи 3-го артдивизиона.
На левом шкафуте остались двадцать четыре человека, и для них прозвучали одна за другой две команды: — Второй дивизион — р— разойдись!.. Пятая батарея — становись!..
Еще одна команда — и голая правда вылезла наружу: 5— я батарея отправляла на берег почти столько же, сколько все остальные батареи (6— я, 7— я и 8— я) и группа управления.
К предстоящей экзекуции Олег Манцев приготовился более чем грамотно. Под его надзором вестовой перешил вторую сверху пуговицу рабочего кителя, она была на особо прочной нитке, фундаментально закреплена, неотрываемо, но благодаря искусству Дрыглюка казалась висящей на гнилой ниточке, готовой сорваться и упасть. Свисая чуть ниже петли, она нервировала глаз, как одиноко торчащий ствол трехорудийной башни. — Командир батареи — ко мне!
Манцев доложил о себе — чисто, громко, весело. — Ваши подчиненные? — Так точно, товарищ капитан 2 ранга! — Надо полагать, в строю самые лучшие, самые примерные?
Так точно, товарищ капитан 2 ранга!
— Вам известен приказ о том, что увольнение есть мера поощрения?
— Так точно, товарищ капитан 2 ранга! Все находящиеся в строю матросы и старшины поощрены мною увольнением за успехи в боевой и политической подготовке! Взысканий и замечаний не имеют! Поднесенные ему карточки взысканий и поощрений старпом внимательно рассмотреть и изучить не мог. Мешала пуговица, вторая пуговица сверху на рабочем кителе командира батареи. Какого черта она не падает? — Ранее имели взыскания?
— Имели. Все взыскания сняты мною по рекомендации командующего флотом, на разборе АС No 13.
Это была козырная карта. Но старпом — лицо с особыми полномочиями, а в отсутствии командира переплетение уставных обязанностей создает ситуацию, когда любые действия старпома получают автоматическое утверждение — с прибытием на борт командира.
Глаза старпома оторвались от пуговицы на кителе Манцева. Прошлись по матросам, опять напоролись на пуговицу. Рука Милютина дернулась: до зуда в пальцах, хотелось цапнуть пуговицу, вырвать с мясом, с корнем, чтоб китель затрещал! Старпом произнес обыденно, спокойно: — Снять брюки. Проверить ширину. Такого на линкоре еще не было. Строй дрогнул. И тогда запел высокий строевой голос Манцева: — Пят— тая батарея!.. Брюки— и… снять! Двадцать рук потянулись к ремням, расстегивая их… Голос комбата, знакомый и повелительный, придал неуставной команде обязательность. Брюки были мгновенно сняты, запыхавшийся интендант принесенной линейкой измерил их ширину.
За брюками последовали форменки, тельняшки. Кое— кто из свиты посчитал нужным исчезнуть, ушел и Лукьянов, что-то неразборчиво сказав Милютину. И по— прежнему стойко держался рядом дежурный офицер командир 3-го артдивизиона капитан-лейтенант Болдырев. Всеми делами на юте вершил вахтенный, он и отправил в рейс барказ с увольняющимися. Десять человек 5-й батареи продолжали стоять на шкафуте. — Как заведывания?
— Заведывания, товарищ капитан 2 ранга, содержатся в образцовом порядке. Рундуки проверены мною лично час назад!
Старпом глянул на часы: 13.10. По распорядку дня команда отдыхает. Нельзя спуститься в кубрик, и под предлогом проверки выбросить из рундуков вещи и на этом основании признать увольняемых неготовыми к берегу.
— Где старшина батареи мичман Пилипчук? — Старшина батареи мичман Пилипчук отбыл в отпуск. товарищ капитан 2 ранга!
Манцев начинал понимать, что старший помощник все события подгоняет под объяснительную записку в форме рапорта. «Внешний вид увольняющихся был мною проверен досконально… Отсутствие же находящегося в отпуске старшины батареи не позволило мне более глубоко вникнуть в состояние дисциплины и уставного порядка подразделения, которым командует лейтенант Манцев, положительно характеризуемый командиром дивизиона капитан-лейтенантом Валерьяновым…»
Запустив руку в карман брюк, Милютин вытащил белые перчатки. Неизвестно было, изготовляются такие перчатки массово, для продажи в ларьках и магазинах военторга, или шьются специально для старпомов из особо липкой ткани. Старший помощник мог этими перчатками обнаружить пылинку на стерилизованном бинте.
Минуту или другую посвятил старпом надеванию перчаток. Потом гипсовым пальцем мазнул по лбу правофлангового. Пот, заливавший матроса, перенесся на перчатку пятном. Капитан 2 ранга Милютин выразительно глянул на лейтенанта Манцева. И тот раскрыл рот.
— Старший матрос Куганов!.. Бегом!.. Кубрик — полотенце — мыло!.. Вымыться дочиста!.. Вернуться в строй!.. Пять минут!..
Паузами рубленная команда пропевалась на одном дыхании, — годами надо было орать в пустых артиллерийских кабинетах училища, чтоб выработать такой голос, дерзко и уверенно заставляющий одной лишь подстегивающей интонацией своей исполнять приказания. Обладание таким голосом ставится в заслугу, наличие такого голоса отмечается в характеристиках.
— Отставить, — произнес тихо старпом. И повернулся к Болдыреву.
— Первым же барказом — на берег. Всех. А теперь Манцеву: — Следовать за мной.
У 4-й башни старпом все— таки вцепился в пуговицу и резко дернул. Пуговица осталась на кителе. Еще рывок. Пуговица держалась. Старпом задумался. Пальцем указывал место на юте, где должен был остановиться и застыть Манцев. Сам же сел за столик, заговорил с оперативным дежурным штаба эскадры капитаном 1 ранга Пуртовым, флагманским минером. Час был такой, когда на юте никого не бывает, кроме дежурных и вахтенных.
Солнце резало глаза Манцеву, и он не заметил, как на ют упругим шариком выкатился командир бригады крейсеров, до 18.00 замещавший начальника штаба эскадры.
— Приветствую, старпом!.. Погодка— то, а?.. Погода зовет… Куда зовет погода, старпом?
— На пляж, — предположил Милютин. — Или в кусты.
Флагманский минер мыслил более глубоко — В подвалы «Массандры», — сказал он. — Там прохладно.
— Точно!.. Старпом, ты знаешь, что сказал один великий писатель, когда его попотчевали в подвалах винного треста «Арарат»? «Легче подняться на гору Арарат, чем выбраться из подвалов ее».
— Это какой писатель? — кисло поинтересовался Милютин. — Не Горький ли?
— Нет, Ведь крейсер «Максим Горький» на Балтике!
— Ну, вам виднее, Петр Иванович… Говорят, на воду спустят еще два крейсера: «Демьян Бедный» и «Михаил Голодный». Будет на Балтике босяцкая бригада крейсеров. Есть же там дивизион «хреновой погоды»: «Смерч», «Ураган», «Тайфун»…
— Три крейсера для бригады маловато, — внес поправку Пуртов. И Милютин меланхолически изрек: — Земля русская талантами не оскудела. Если уж припомнить всех голодранцев в поэзии начала века, то на всю эскадру хватит: Сергей Грустный, Андрей Скорбный, Михаил Одинокий, Темный, имя не помню…
