Девушка сделала вид, что не заметила направившегося к ней высокого командира, отвела взгляд в сторону и повернула голову лишь тогда, когда он произнес:
— Разрешите?
На ее лице не отразилось ни малейших эмоций, словно минуту назад она и не наблюдала за ним. «Ну, погоди, — мысленно пригрозил Пикалов, — я отплачу тебе за показное равнодушие». И сразу же нанес удар:
— У вас здесь очень мило. И женщины — сама прелесть, добрые, гостеприимные. Особенно вон та, высокая. Это ваша начальница?
— Да, наш бригадир, командир по-вашему, — чему-то усмехнулась шатенка. — С первых дней войны командует. Успешно командует, бригада ежемесячно почти вдвое план перевыполняет, и имя Полины Шажковой известно в стране получше, чем некоторых летчиков. Кстати, вы летчик?
— Летаем помаленьку, — преднамеренно принизил свою роль Пикалов и громко вздохнул.
Она клюнула на его приманку.
— А почему такой вздох? Потому что «помаленьку» или потому что «летаем»?
— Вы опасная женщина, ловите на слове.
— Ну что вы… Я только посочувствовала. Очень уж рисковая у вас профессия.
— По-моему, рыбу ловить — тоже опасно. Совсем это не женское дело.
— А я не рыбачка. Здесь оказалась по воле случая — немцы загнали.
— Нынче многие «по воле случая». И откуда же вы?
— Издалека. Из-под Киева. Слыхали такой городок — Хмельницкий?
— Слыхал. В школе проходили. И как это вам удалось вырваться оттуда? Там немцы быстро наступали.
— Муж помог. Он у меня тоже летчик. Истребитель. Думала, в Ростове пережду, потом в Сальске… А пришлось вот аж куда.
— И чем же вы здесь занимаетесь?
— Помогаю лечить больных, я медсестра. — Она вдруг спохватилась: — Видите, какая я болтушка, все о себе выложила. А о вас, кроме того, что вы летчик, ничего не узнала.
— А почему вы решили, что я летчик?
Она удивленно вскинула свою черную красивую бровь:
— Разве ваша форма ни о чем не говорит?
— Форма? — усмехнулся теперь Пикалов. — Недавно к нам на аэродром приходит старушка и спрашивает: «Где у вас тут летчик, который кастрюли чинит?»
Женщина рассмеялась.
— Нет, мой муж кастрюли не умел чинить. А вы умеете?
Он покачал головой:
— К сожалению. А сейчас, говорят, очень выгодная профессия.
— Какая же ваша профессия? Штурман, начальник связи эскадрильи?
— Вы даже такие подробности знаете? — Его и в самом деле удивила ее осведомленность: многие жены, как и та старушка, считали, что если муж служит в авиации, значит — летчик.
— Я была любящая жена, — с гордостью и улыбкой подчеркнула женщина, — и меня интересовало все связанное с профессией мужа.
— Вот теперь я поймаю вас на слове: почему «была»? — Ему нравилось играть с ней, и он чувствовал, что с этой женщиной можно легко договориться и неплохо провести ночь. Но обострять отношения с командованием полка ему не хотелось, и он «прощупывал» ее просто так, для интереса, ни на что не рассчитывая.
— «Была» потому, что давно о муже ничего не знаю. Мне сообщили, что муж выбыл по ранению, а куда… Никаких следов найти не могу. — Она глубоко вздохнула. — Нет никого несчастнее жен летчиков. А вы женаты?
— Нет, — покачал он головой. — Я не хочу делать несчастными красивых женщин. Лучше дарить им счастливые мгновения.
Она кокетливо закусила нижнюю губку, будто он озадачил ее своим откровенным признанием.
— А вы не из робкого десятка, — наконец сделала она вывод. — А я-то подумала — пай-мальчик. Мне даже показалось, что вы из тех летчиков, кто боится высоты.
Где он слышал эту фразу? Она… Блондине?
— Что же вы молчите? Разве я ошиблась?
Она ждет отзыв… Пожалуйста.
— Вы ошиблись в другом, — начал он тоже с вводной. — Чем больше высота, тем безопаснее. Точнее, чем дальше от земли, тем спокойнее.
— Вот теперь понятно, — обрадованно улыбнулась она. — Наконец-то разыскала вас. Далеко ж вы забрались.
— Я и сам надежду потерял.
— Мы ожидали вас в Сальске, а вы вон куда махнули.
— Дед тоже здесь?
Она неопределенно пожала плечами:
— Здесь ему неинтересно. Кстати, просил передать: начальство вами недовольно.
Ну, это не его забота. Его охватила такая злость, что от вспыхнувшего несколько минут назад к ней чувства не осталось и следа.
— Вас прислали помогать, а не инспектировать.
— Я представляла вас совсем иным, — кокетливо улыбалась крашеная шатенка, — этаким невозмутимым смельчаком. А вы, оказывается, очень нервны…
Рядом с ними кружились Ваня Серебряный с Полиной. Штурман весело и ободряюще подмигнул ему: с такой-то красоткой разве к лицу вешать нос? «И в самом деле, — упрекнул себя Пикалов, — вскипел, как капризная семиклассница. Нервы расшатались. А распускаться никак нельзя». И через силу улыбнулся:
— Простите… Они там думают, что мы тут водку пьем. Вот поживете — увидите. Кстати, как вы устроились?
— Не очень здорово. В общежитии. Пять пар чужих глаз.
Серебряный снова продефилировал рядом, показывая за спиной своей партнерши большой палец. Пикалов и сам был в восторге: «хозяева» постарались в выборе связной — редкостной красоты и, кажется, неглупа; большущие голубые глаза внимательны, заглядывают в самую душу. Но едва она произнесла пароль, как перестала интересовать Пикалова как женщина: любовь и дело в его понятии были вещами несовместимыми и, будь она сама богиня, он не поддастся чарам.
— Вы понравились моему другу, — сказал он, когда Серебряный несколько удалился.
— Вон тому маленькому капитану? — насмешливо спросила она. — Кто он?
— Штурман.
— Я думаю, вы подберете мне более достойную партию.
— Достойной партией займетесь после войны. А пока нам нужен этот капитан. Он уже почти наш.
— Это другое дело…
Едва танец кончился, Серебряный очутился около них без Полины. Пикалов представил его:
— Мой друг Иван Серебряный, потомок знаменитого князя.
Женщина взяла протянутую ей руку капитана и назвала себя:
— Тамара.
Снова заиграла музыка, и Серебряный, приложив руку к груди, поспешил пригласить ее на танец. Тамара как-то загадочно глянула в глаза Пикалова, то ли сожалея, что не удалось до конца поговорить, то ли упрекая за поручение. Но уже через минуту она весело хохотала, слушая какую-то байку штурмана…
22/II 4З г. …Боевой вылет с бомбометанием по скоплению барж с боевой техникой у косы Чушка…
(Из летной книжки Ф. И. Меньшикова)
Александр, опробовав моторы, выключил зажигание, еще раз осмотрел кабину и вылез на крыло. Глянул на часы — шестой час, уже начинает темнеть, а штурман все не появлялся. С того дня, как он познакомился с этой красоткой Тамарой, хоть привязными ремнями пристегивай его к креслу: едва выдается свободная минута, он удирает к ней в село. А туда ни много ни мало — три километра… Бегал и за семь, в Булак. Втюрился, как говорится, по уши. А Туманову она не нравится — очень уж какая-то холодная вся. И не верит он в искренность ее чувств к Ване, не пара она ему. Но любовь, говорят, слепа, и штурмана не переубедишь… Не напился бы он. Хороший парень, умный, смелый, а вот с двумя слабостями совладать никак не может — с пристрастием к женщинам и к спиртному. Александр и по-хорошему уговаривал его, и грозил выгнать из экипажа — не помогает. Теперь вот жениться надумал, нашел время. И она… Ничего еще о судьбе мужа не знает… Приехала за Ваней на Кубань, куда перебазировался полк, сняла комнату в селе, что поближе к аэродрому, собирается в медсанбат сестрой поступить… Если Ваня и сегодня опоздает, придется докладывать командиру эскадрильи, больше укрывать его проделки нельзя.
— Юнаковский! — позвал Александр стрелка-радиста, молоденького сержанта, только что окончившего курсы радистов и назначенного в экипаж Туманова.
Из люка, расположенного у пулеметной турели, высунулась голова в шлемофоне.
— Слушаю, товарищ лейтенант, — откликнулся сержант.
— Готовы к полету?
— Так точно. Радиостанция работает нормально.
— Тогда сбегай на командирскую машину. Разыщи старшего лейтенанта Пикалова и узнай, не видел ли он своего дружка Серебряного.
— Есть. — Голова мгновенно исчезла в люке, и минуты через три Юнаковский, застегивая на ходу меховую куртку, заспешил к стоявшему на левом фланге бомбардировщику командира эскадрильи.
Туманов спрыгнул на землю, обошел самолет вокруг. После вчерашнего ночного боевого вылета на Керчь бомбардировщик имел жалкий вид. Всюду — на крыльях, в фюзеляже, в рулях управления зияли рваные отверстия. Зенитные батареи немцев словно поджидали нашу группу: открыли такой плотный огонь, что ни один самолет не остался без отметин. А два не вернулись…
