– Овчаренко не ошибся, – подтвердил Рязанский. – Корпус получил задачу вместе со стрелковой дивизией прорвать оборону противника и, развивая удар на Новомиргород, Малая Виска, отрезать противнику пути отхода из Кировограда. Двенадцатая мехбригада должна была наступать в центре боевого порядка корпуса.
Весь день 4 января я носился между штабами бригады и корпуса: возил донесения, сводки, приказы, боевые распоряжения и другие документы. Очень хотелось побывать в танковом полку, однако выкроить время так и не удалось. Только через начальника связи полка лейтенанта Паршина передал Филимонову привет. Отчего это перед новыми боями так хочется, у видеть товарищей? Может, потому, что в глубине души всё время таится вопрос, от которого никак не отделаешься: «Увидимся ли ещё?…»
Забрезжило хмурое, туманное утро 5 января, и тотчас загрохотала мощная канонада. Мы знали: за десять минут до атаки наша авиация должна нанести бомбоштурмовой удар по первой позиции и резервам противника. С тревогой поглядывали на небо, затянутое плотным туманом. Опытные командиры ворчали: «Не полетят! Да оно, пожалуй, и лучше, если не полетят, а то, чего доброго… Пускай в глубине хорошенько поддержат».
Полковник Борисенко во время артподготовки нетерпеливо поглядывал на часы, часто хватался за телефон и, стараясь перекричать канонаду, давал последние указания командирам мотострелковых батальонов: «Пока не рассеялся туман, мотопехоте ни на шаг не отставать от машин! Берегите «коробки», их мало!»
В тумане бой вести труднее, чем ночью. Видимости почти никакой, к тому же оптика запотевает. Мне понятна тревога комбрига. Он верил в свою мотопехоту, считал, что в такой обстановке ей принадлежит решающая роль, и, конечно, был прав.
Успех наступления определился сразу. Туман давил на психику гитлеровцев, не позволял им вести по наступающим прицельный огонь. Мотострелки и танки внезапно, как призраки, появлялись из тумана и одну за другой брали траншеи.
К исходу второго дня наступления мы вклинились в глубину обороны противника на двадцать пять километров, прорвав её на широком фронте. Всюду были видны следы поспешного отхода врага, брошенное имущество, машины, артиллерийские орудия, минометы, личное оружие, за потерю которого фрицев расстреливали. Фашисты нередко бросали своих раненых, сдавались в плен целыми подразделениями. Нам было ясно: достигнут крупный успех, вражеская оборона трещит по всем швам. Помню, когда наша бригада первый раз наносила удар на Каменку, было такое чувство, что мы совершаем отчаянную дерзость. Фланги открыты, кругом враг, а мы всё-таки рвемся вперед. И радостно, и жутковато от собственной решимости. Похожее чувство, наверное, испытываешь, идя по узкому мостику над бездной. Пусть ты храбрейший на свете, а всё же в груди холодный комочек. Ни справа, ни слева нет опоры – попробуй оступись!
Теперь не то. Наша бригада казалась лишь частицей могучего потока наступающих войск, мы каждый час ощущали надежный локоть соседей. Я, офицер связи, быть может, лучше многих знал это. Казалось, за спиной вырастали крылья, душа ликовала, и я теперь хорошо понимал бывалых солдат, которые говорили, что большое наступление – это праздник, когда и умирать легко. Падая лицом на запад, ты сообщаешь движение тем, кто дойдет до победы, и остаешься жить в наступательной силе войска. В этом бессмертие солдата, и он верит в него.
– Восьмого января корпус перерезал пути Кировоград – Новомиргород и Кировоград – Малая Виска, выполнив поставленную задачу, – сказал об этих событиях генерал Рязанский. – В тот же день соединения пятой гвардейской танковой и седьмой гвардейской армий штурмом взяли Кировоград, завершив одну из важных операций Второго Украинского фронта.
Наступление продолжалось и в последующие дни. Однако сопротивление гитлеровцев начало возрастать – войска подошли к переднему краю сильной полосы обороны, проходившей по рубежу Смела, Новомиргород, Малая Виска, Новоукраинка. Сюда подошли и свежие силы противника. Прорыв этой полосы обороны требовал времени для перегруппировки войск, и потому наступление было приостановлено по распоряжению Верховного Главнокомандования. Наш корпус остановился на рубеже, с которого в феврале пятая гвардейская танковая армия наносила удар в знаменитой Корсунь-Шевченковской операции, которую историки называли «вторым Сталинградом» или «Каннами на Днепре».
Нам в этих событиях участвовать уже не пришлось. Семнадцатого января корпус был выведен на пополнение и доукомплектование и передан в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Мы тогда ещё не знали, что пробудем в резерве до декабря и вновь вступим в бой уже на территории Польши, чтобы идти вперед до самого Берлина.
В резерве жили по-фронтовому напряженно. Корпус получил новые танки – тридцатьчетверки взамен устаревших семидесяток, которых в наших частях оставалось ещё немало. Артиллерию на механической тяге заменила более маневренная, защищенная броней: самоходно-артиллерийские установки – СУ-семьдесят шесть. Вместо винтовок и карабинов мотострелки получили автоматы, прибавилось у нас и пулеметов – от тяжелых до ручных. Выросший и численно, и качественно, корпус теперь вполне оправдывал название мощного механизированного соединения, которому предстояло участвовать в завершающих сражениях Великой Отечественной.
С рассвета и до позднего вечера в частях шла боевая подготовка на основе Полевого устава, вобравшего опыт войны. Тщательно изучался и анализировался наш собственный опыт, приобретенный в тяжелых боях от берегов Волги до берегов Днепра. Занятия по тактической, огневой, инженерной и специальной подготовке велись комплексно, чтобы бойцы и командиры в полной мере ощутили напряжение боя. На двусторонних тактических учениях, в полях и лесах, усеянных разбитой вражеской техникой, которая нам как бы «подыгрывала» и по которой мы изучали способы борьбы с нею, офицеры и солдаты действовали в условиях, максимально приближенных к боевым. Учились искусству быстрого и скрытного маневра, нанесению внезапных ударов, ведению разведки и поддержанию высшей бдительности во всех видах боевых действий. Каждый обстрелянный командир и боец имел подшефных из числа прибывших к нам новичков.
Занимаясь делами чисто военными, командование корпуса старалось всячески помочь местному населению. Враг, отступая, в бессильной злобе стремился превратить советскую землю в «зону пустыни», разграбляя или уничтожая материальные ценности. И надо было видеть, с какой готовностью бойцы и командиры помогали исстрадавшимся под фашистской оккупацией людям налаживать жизнь! Строили жилища, пахали, сеяли, косили, убирали хлеба. Благодаря помощи воинов в районах дислокации корпуса летом сорок четвертого года был выращен и без потерь собран богатый урожай.
– Вероятно, – продолжал Александр Павлович Рязанский, – в дни нахождения в резерве лейтенант Овчаренко и сделал основные записи в своих тетрадях. С возобновлением боевых действий у офицера связи оставалось слишком мало времени для дел, прямо не связанных с его служебными обязанностями. К тому же Овчаренко, как мы видели, не упускал случая побывать непосредственно в боях. В ходе больших наступательных операций «сабантуйные» дела случаются особенно часто, и майор Кривопиша, конечно, не обходил вниманием молодого офицера, достойно показавшего себя именно в таких делах, к тому же и обстрелянного танкиста.
Генерал Рязанский, без сомнения, прав. Только этим можно объяснить то обстоятельство, что после событий на Правобережной Украине записи лейтенанта носят отрывочный характер. Он как бы схватывает лишь отдельные эпизоды, которые, видимо, особенно потрясли его душу и которые он хотел запомнить получше.
«Моими глазами смотрели они…»
Стояла золотая украинская осень, и на опушке леса, тронутого багряным огнем увядания, построилась наша бригада. Такие дни, как этот, запоминаются воинам на всю жизнь – нам вручали гвардейское знамя. Мой боевой путь в бригаде ещё недолог, и прибыл я служить в соединение, уже получившее наименование гвардейского, но у меня перехватило дыхание, когда перед строем танкистов, мотострелков, артиллеристов появился командир корпуса гвардии генерал-майор танковых войск Скворцов с алым полотнищем, на котором золотым шелком вышит портрет Ленина. Командир нашей бригады гвардии полковник Борисенко пошел навстречу знамени, чтобы принять эту святыню – символ воинской чести, доблести и славы соединения. С этой минуты гвардейское знамя, пока оно существует, будет с нами повсюду – в боях и походах, в самом жестоком огне сражений, бессмертное, недоступное для врага, пока жив хотя бы один из нас.
Мы – гвардейцы. Гордо звучит это слово, но сейчас, перед ликом вождя, смотрящего с нашего боевого гвардейского знамени, с особенной силой понимаешь, насколько ответственно нести на своих плечах, беречь и множить гвардейскую славу. Наш корпус вступил в бои, когда слава советской гвардии уже прогремела под Ельней, в великой битве под Москвой и на берегах Волги – в железной стойкости Сталинграда. Уже тогда наши гвардейские части и соединения стали гордостью страны, а для врага – грозой и бедствием. Нужен был подвиг, ратный подвиг тысяч людей, чтобы подняться до высоты этой славы и заслужить гвардейское наименование. Наш корпус совершил такой подвиг в самых первых боях, участвуя в разгроме войск Манштейна и Гота, брошенных фашистским командованием на Сталинград, чтобы спасти окруженную группировку войск Паулюса. Гитлеровцы не пожалели даже новейших танков, проходивших боевые испытания, чтобы прорваться к Сталинграду, – в наступлении участвовал батальон «тигров». В первом же бою у реки Аксай-Курмоярский части корпуса уничтожили четыре «тигра», не считая другой вражеской техники. Котельниково, Цимлянская, Зимовники – первые памятные вехи боевого пути нашего механизированного корпуса к его гвардейской славе.
