— …и будет сидеть в одиночестве. Это гораздо хуже, чем быть повешенным.
— Аллах мудр. Аллах справедлив, — протянул Легионер и отвесил поклон в юго-восточную сторону.
— В форте Пливе нам приходилось справлять большую нужду, сидя на длинной доске, — заговорил Брандт. — Каждый, кто падал в яму, тонул в дерьме. Утонули многие. Эсэсовцы и охотники за головами заключали пари на то, как долго сможет человек продержаться на поверхности.
— В Майданеке такая же доска, — кивнул старый еврей. — Многие захлебнулись в той яме. Упавший погружается медленно, будто в болото. Когда он скрывается, на поверхность с бульканьем выходят пузырьки воздуха. Словно из кипящей каши.
Малыш выплюнул кусок гусиной ноги и приложился к бутылке чешского пива.
— В Брюкенкопфе-три возле Торгау нам приходилось мочиться друг на друга и марать подштанники. От черного пива все страдали поносом.
Мы с удивлением посмотрели на Малыша. Раньше он не говорил ни слова о своем пребывании в тюрьме. Мы понятия не имели, что он совершил и где содержался.
Малыш откусил кусок салями, тут же выплюнул, обмакнул его в чашу с вином и сунул в рот. И продолжал говорить с набитым ртом, поэтому разбирать слова было трудно.
— Унтершарфюрер из «Мертвой головы» сломал мне в трех местах руку.
Он стал ковырять в зубах кончиком штыка и сплевывать во все стороны. Потом немного отпил из чаши, в которую макал колбасу.
— И оторвал мизинец на ноге щипцами, совершенно новыми.
Малыш выпил еще немного чешского пива. Поднялся, схватил большое кресло, занес над головой и, грохнув о пол четыре или пять раз, разбил на куски. Потом принялся пинать обломки.
— Вот что я сделаю с этим унтершарфюрером, когда найду его. Я знаю, он служит в одном из лагерей на Везере.
И на лице его появилась улыбка, не сулившая тому эсэсовцу из «Мертвой головы» ничего хорошего.
— В Ленгрисе нас колотили палками, — сказал я. Мне вспомнился давний сочельник под голыми тополями, на ветвях которого каркали вороны, и оберштурмфюрер СС Шендрих, командовавший: «Раз-два, раз-два!» — крикливым голосом, прерывавшимся от восторга, когда кто-то терял сознание. Я не сказал, что сделаю с Шендрихом, если мы встретимся. Надеюсь, мы не встретимся никогда.
— В Фогене кое-кого из нас ради забавы кастрировали, — сказал Легионер, сжимая обеими руками гранату, глаза его сверкали, словно у Карла Моора[64], когда отмщение было близко.
— В Гросс-Розене повесили вниз головами триста шестьдесят семь евреев, — заговорил Штеге. — У одного отрезали нос и бросили псу Максу. Этот пес очень любил человечину. Пока он ел нос, мы должны были петь: «Дорогой, больше я уж тебя не увижу».
— Я, когда вернулся домой из форта Цинне, пытался повеситься, — сказал Старик.
Мы немного посидели в молчании. Мы уже знали о том, что Старик хотел повеситься. Жена успела вовремя перерезать веревку. Знакомый священник поговорил с ним. Больше Старик уже не пытался покончить с собой.
— Когда война окончится, — сказал Герхард Штиф, — приглашаю вас всех на пиво в «Полпетуха» на Ганзаплатц.
— Замечательно, — выкрикнул Брандт. — Встретимся там и зальемся пивом!
— «Дортмундер Экспорт»[65], по бочонку на брата, — засмеялся Штеге. — Да, по бочонку, — восторженно добавил он.
Нам почудился запах этого пива. Мы захлопали друг друга по плечам и издали исступленный вопль в честь дортмундера, который будем пить в пивной «Полпетуха».
— А знаете «Зеленую козу» на Альберт Рольфгассе? — воодушевленно прокричал Штиф, перекрывая общий шум. — Там подают лучшие на свете тефтели и тушеное с уксусом жаркое.
— Нет, мы не знаем этого заведения, — засмеялся Штеге, — но, если покажешь его нам, в благодарность покажем тебе кабак «У Лили», там лучшие девочки в Гамбурге. Одна может делать все, что угодно — прямо-таки факирка. Говорят, она изучала искусство любви в пенджабской пагоде в Раджпуре[66].
— Остановим выбор на «У Лили», — решил Старик.
— А шлюхи там есть? — спросил Малыш сквозь шум.
— Сколько угодно, — ответил Штеге.
— Кончилась бы война, — вздохнул Малыш, — чтобы можно было сразу туда отправиться.
— А потом поднимем шум на весь город, — закричал Порта торжествующе. — Будем драться со всеми обормотами и ухлестывать за всеми девочками.
— Только нужно не застрять в «Полпетуха», — сказал Штиф. — Там очень приятно, и после двух кружек дортмундера понимаешь, что тебя мучает жажда.
— Давайте поиграем в марьяж или в «двадцать одно», — предложил Бауэр, рослый мясник из Ганновера, всегда пугавшийся перед атакой. Он говорил, что нужно старательно избегать всякого риска. Риск себя не оправдывает. Утверждал, что потерял многое, став солдатом.
— Не хочу я никаких крестов, — сказал он, — ни золотого, ни железного, ни деревянного. Десять часов работы на хорошей колбасной фабрике под началом покладистого мастера, вечером хорошая девочка, партия в марьяж, пиво с парой товарищей после работы — больше ничего мне не нужно.
Играли мы с полчаса. Герхард Штиф выиграл около двухсот марок. Мы ему подыгрывали. Он делал вид, что не замечает.
— Мастерски играешь, Герхард, — засмеялся Порта. — Всех нас за пояс заткнешь.
Чтобы в игре могли участвовать все четырнадцать, мы стали играть в банк. Когда Герхард открывал нужную карту, восторг наш не знал границ.
— Черт возьми, Герхард, ты будешь богачом. Может, станешь нашим работодателем после войны, — сказал Брандт.
— Да, только давайте не забывать, что нужно совершить революцию перед тем, как вернуться домой, — предупредил Порта. И высморкался пальцами на стенную панель, куда до него сморкались многие, используя пальцы вместо платка.
Брандт придвинул бутылку к Герхарду.
— Глотните еще, герр лейтенант.
Герхард глотнул и поставил бутылку на стол так же, как мы, с уверенным стуком. Стук этот был очень важен. Он показывал, что с бутылкой ты на дружеской ноге. Ее нельзя возвращать на место как домохозяйка, капнувшая на зельц чуточку уксуса. Ты ставишь бутылку так, словно бы говоришь: «Слушай, товарищ Шнапс, твое место здесь! Черт возьми, мы с тобой можем похвастаться кое-чем, чего не знают ни Бог, ни дьявол». Служанка просто опускает бутылку. Сопляки, которые хотят порисоваться, ударяют бутылкой о стол, а люди из порта и с фронта, с больших грузовиков и заводов ставят бутылку именно с таким стуком. Свидетельствующим, что они взрослые. Это люди, которые усмехаются, когда другие разевают рот, и которым сама бутылка говорит: «Привет, старый пьянчуга!»
Унтер-офицер Хайде поднялся снова. Нагло, провокационно втиснулся между Краузе и Герхардом. Положение на минуту стало взрывоопасным. Шум, крики. Выпалив ряд оскорбительных ругательств, Хайде сел рядом с Герхардом, на то место, которое занимал Краузе. Усмехнулся, опрокинул пару стаканчиков шнапса и щелкнул языком.
— Карты Юлиусу Хайде. — Искоса взглянул на Герхарда. — Давай обдерем этих вонючек!
Герхард кивнул. Мы играли молча. Герхард постоянно выигрывал. Хайде расстроился.
— Везучий же ты, — воскликнул он. — Я скоро окажусь на мели. Если так будет долго продолжаться, мне придется после войны стать альфонсом.
— Подумаешь, — небрежно заметил Порта. — Ты уже был им до войны.
Хайде с понурым видом сказал:
— Проигрался!
Герхард усмехнулся.
— Могу дать кредит.
— Под какой процент? — насмешливо спросил Хайде.
— По ставке, какую берут ростовщики с ненадежных типов, — решил за Герхарда Легионер.
— Это будет двести пятьдесят процентов! — воскликнул Порта, бросив на стол пикового туза.
Порта забрал весь банк. Триста семьдесят марок и четыре сигареты с опиумом.
Мы схватили пиковый туз Порты и тщательно его осмотрели. Он явно сплутовал.
Хайде и Брандт взяли кредит на ростовщических условиях.
— Умники, — насмешливо сказал Легионер. И хмуро посмотрел на Порту, сидевшего над своими деньгами.
— А ты, Гроза Пустыни, будь добр, закрой пасть, — угрожающе сказал Порта. И снова крупно выиграл. Ссудил деньгами Краузе под двести семьдесят пять процентов. Вложение денег в этого типа было весьма ненадежным, так как он являлся осужденным за трусость эсэсовцем. На Краузе имели зуб два разных лагеря, и судьба могла настигнуть его в любой момент.
— Мы устроим в Гамбурге первоклассные петушиные бои, — возбужденно воскликнул Бауэр, — и ты, лейтенант, будешь у нас главным.
— Да, снимем лучший зал, — засмеялся Штеге.
— Черт возьми, какой петушиный бой можно устроить там! — заорал Малыш. Мысленным взором он видел, как петухи убивают друг друга — а мы тем временем обманываем игроков.
За окном сияла большая круглая луна. Казалось, она смеется над всеми четырнадцатью кандидатами в покойники.
