«Смотрите, — сказал я своим ребятам. — Даже псы правильно понимают приказ командира…» Полковые кобели стайкой трусили к заасфальтированному плацу. Эти собачки были какой-то особой, афганской масти — бесполезно пытаться описать ее. Есть ли цвет у пепла, пыли и этих серовато-грязных гор на северной стороне? На любом из аэродромов можно встретить этих попрошаек, с такой же расцветкой шерсти. Иногда она могла быть пятнистой, как у гиен. И только глаза, как у всякой бездомной голодной твари, вызывали сочувствие.
Прокатилось зычное: «Становись!» Начальник штаба полка, седовласый Пантонышев, уже стоял на пятачке, в центре. В каре выстраиваются коробочки управления полка, трех эскадрилий, инженерного состава.
Большаков появляется со стороны летной столовой, вместе со своим первым замом, подполковником Санниковым, недавно приехавшим из Кустаная.
— По-о-лк, ра-а-в-няйсь! Сми-и-и-рна!
Большаков скупым движением руки останавливает уставной доклад. Его плечи, обычно прямые, сегодня сутулятся. Он опустил глаза в землю, и, казалось, что-то рассматривает там… Пауза затянулась. Полк замер, ожидая чего-то необычного, тишина повисла над плацем, все глаза устремились на человека, который был первый среди них, но так же, как все, ходил на боевые вылеты.
Командир наконец начал говорить тихо, так что стоящие сзади не могли расслышать и становились на носки, вытягивая шеи.
— Советские летчики, герои… Дальше идти некуда. На кого теперь положиться? — вопрошал он.
Его слова повисли в воздухе, и командир стал осматривать замершие фигуры в коробочках. Две собаки, до этого лежавшие на теплом асфальте, встали и подошли к Большакову. Одна обнюхала его штаны, вторая, помахивая хвостом, подняла морду и попыталась определить, чем пахнет ширинка у Санникова. Тот досадливо взмахнул рукой, собачки отбежали.
— Как мог боевой летчик… — Голос командира неожиданно дрогнул, сорвался. Он отвернулся от строя, опустив голову, покачивал ею, словно лишенный дара речи. Таким сильного человека полк видел впервые — не приведи господи смотреть на это! Большаков сделал знак своему заму: «Говори, я не могу».
Санников выкатил свою небольшую, крепкую фигуру вперед. Выставив живот и широко расставив руки с растопыренными пальцами, подполковник пронзительными голубыми глазами впился во вторую вертолетную эскадрилью — у него был вид снежного барса, готового к прыжку.
— Я скажу так, командир. Сами себе делаем за шиворот, а потом крутим головой, соображая, откуда пахнет. — Пал Палыч несколько раз сжал пальцы в кулаки, словно убирая когти и все еще раздумывая: прыгать или подождать?
— Кавалер ордена Красного Знамени! — загудел снова он. — Что же остальным остается делать? Грабить бедных крестьян? Где Померанцев? Вот видите, весь полк стоит здесь из-за него, а его, храбреца, нет. С насморком лежит в санчасти. Где еще такое увидишь? Загрузить двух ишаков в вертолет, привезти в Кабул и продавать их на базаре! Вы слышали когда-нибудь о таких чудесах?
Редкий смешок прошел по строю.
— Не смешно! — гаркнул Пал Палыч. — Генеральному секретарю доложено, вся Москва теперь знает, что боевой пятидесятый ОСАП на рынке копытными торгует! Резюме: будут жесточайше наказаны все участники, вплоть до трибунала…
Полк расходился, гудел, как растревоженный пчелиный улей.
— Какой же это грабеж? — возмущался Веня. — Померанцев подобрал бесхозных ишаков, та-сазать, подыхающих с голоду после бомбежки. Он не дал им умереть, подкормил их в батальоне и отдал почти за так, та-сазать, за пять бутылок водки.
— А ты откуда знаешь?
— У меня есть вертолетчик знакомый, из второй эскадрильи. А что им, та-сазать героям, остается делать? Раньше в войну сто грамм наливали…
Логика железная. Двести чеков (месячная получка) хватало на четыре «банки» водки и огурец или местную дубленку из овцы средней паршивости. А в дуканах — всякой всячины! Особый соблазн — холодное пиво в баночках. Разве не заслужил тот же Померанцев стакана водки от государства после боевого вылета? Ведь каждый из них мог оказаться для него последним…
«Красное Знамя» на грудь за просто так не повесят. Все знали, как командир звена расправился с расчетом зенитной установки. Неожиданно сел на площадку (откуда духи вели огонь, выкатывая из пещеры свои зенитные установки на рельсах), расстрелял расчет «зушек» из открытой двери вертолета. Но этого ему показалось мало: загрузил два крупнокалиберных пулемета к себе в машину и улетел с ними на базу. Подавить эту огневую точку долго не удавалось, так как скала, в которой прятались моджахеды, была неприступной.
В авиации спирт расходовался тоннами, но человек воюющий при этом оставался в стороне и был вынужден устраивать себе сто граммов как сумеет. У одних густо, у других пусто. В экстренном случае за пятьдесят чеков водку можно было купить у солдат, в автобате. Иногда водкой рассчитывались вместо денег…
…Зашел Саша Ласницкий.
— Забирай назад свою настенную пехоту! Вы улетели, эти кровососы перебрались к нам.
— Ага! А говорил — одесситы несъедобны?
Саша недоверчиво поморщил лоб, оглядывая наши стены.
— Бери летную книжку, пойдем к Санникову. «Они хотят» тебя лицезреть…
Санников сидел в классе летной подготовки. Сам подошел к нам, ухватил мою руку, отлетевшую от виска, сжал так, словно хотел испытать ее на прочность. Пепельные волосы, обильно пробитые сединой, насмешливые глаза с бледной голубизной, какая бывает у только что разбавленного спирта-сырца. Наверное, его лицо с правильными чертами и носом с легкой горбинкой годилось бы для натуры: взгляд аса пронзает голубые выси из-под ладони, приставленной ко лбу козырьком…
Какое-то двадцать шестое чувство подсказывало мне: этому можно довериться. Оглядев меня с ног до головы, Санников недовольно хмыкнул:
— Вас что, в Баграме не кормили?
Я промолчал. Не стану же я рассказывать ему, что в такую жару есть не могу, и, по моей прикидке, за эти полтора месяца я потерял килограммов восемь веса. Подполковник еще раз глянул на нас с Ласницким и улыбнулся:
— Две старые официантки говорят между собой: «Что за летчик пошел? Раньше, бывало, два первых, два вторых и еще добавки просит. Выйдет из столовой молодцом: планшетка три раза вокруг ног облетает — а сейчас? Еле ковыряется в тарелке; выйдет… и сам три раза — вокруг планшетки…»
Нас с Сашей его рассказ из жизни старых асов не воодушевил, и он, заметив это, перешел к делу.
Санников сказал мне, что он лично проверит мою технику пилотирования, а заодно хочет и сам потренироваться в заходе по «системе». На полеты он спланирует «пятерку» Ласницкого, которую за неделю мне предстоит принять. Мы с Сашей переглянулись, и я увидел, что он с трудом сдерживает довольную улыбку. Из тумана снова выплыли контуры милой Одессы…
— Кстати, Дрозд, что ты учудил вчера в Баграме? Звонил полковник Конобрицкий, жаловался.
— Товарищ командир! Кто не успел — тот опоздал.
— Да, но ты сказал руководителю, что пассажиры на борту, и сразу же ушел со связи.
— Я имел в виду раненого наводчика и его сопровождавших, — не моргнув глазом, соврал я, чтобы не оправдываться и, не дай бог, не предстать перед Санниковым слишком правильным.
Санников подвел нас к годовому плану-графику летной подготовки полка. Эта «простыня», как мы ее называли, отражала уровень подготовки и натренированность летчиков. Полотно бумаги было раскинуто на всю стену и включало в себя сто пятьдесят упражнений курса боевой подготовки днем и столько же ночью.
Самое тошнотворное — свершилось. Надо было перенести из летных книжек выполненные упражнения. Не зря говорят: «Минуту летаем — час пишем». Все эти минуты от взлета до посадки проходили через горы бумаг, путешествовали из плановичек и хронометражей в полетные листы, в летные книжки, в недельные и месячные графики, в планы боевой подготовки и в графики подведения итогов. Метеобюллетень, выписанный к полетному листу перед вылетом, заполнялся с особой скрупулезностью: здесь отмечалось время входа и выхода из облаков, время полета облаками и ночью, при ограниченной видимости и в обледенении. Последнее являлось юридическим подтверждением расхода спирта из противообледенительной системы для блистера[18] штурмана. Такой «спиртовой» бюллетень должен был заверять своей подписью синоптик, а командир части визировал количество списанного спирта.
В практике не было случая, чтобы летчики выливали спирт на воздух. Даже на «Ил-14», где спирт подавался на кромки винтов, лед предпочитали сбрасывать резким изменением «шага» винта. По этому поводу ходила присказка. Штурман кричит борттехнику: «Включай противообледенители, упадем!» А тот отвечает: «А если не упадем, что пить будем?»
