– Некоторые комсомольцы не раз помогали родителям в нехитром строительстве мазанок. Я видела, какой домик соорудил Хара Бурулов со своим сыном, нашим комсомольским вожаком, – заявила Кермен. – У Мергена есть соображения насчет пристройки к колхозной конторе, где нам отводится для избы-читальни маленькая комнатка. У него даже расчеты готовы. Пусть он о них и расскажет собранию.
Мерген ответил, что его планы могут ничего не стоить, если правление колхоза не разрешит делать пристройку к конторе.
И тут выступил присутствовавший на комсомольском собрании, пока что единственный в хотоне коммунист, председатель колхоза Нармаев. Человек этот был на одной ноге, с сабельными шрамами через все лицо. Единственным украшением его смуглого до черноты круглого лица были большие, пышные усы, порыжевшие от беспрестанного курения. Зажав свою огромную черную трубку в кулаке, председатель долго обводил всех собравшихся внимательным взглядом, присматривался к каждому лицу, а речь его заняла всего с полминуты.
– Хочется вам строить? Верите в свои силы? Ну и хорошо… А колхоз вам поможет. За лесоматериалом снаряжу подводы. Стройте! – и сел.
Так и на колхозных собраниях он не распространялся, говорил, только когда все решит.
Комсомольцы готовы были качать председателя, так отзывчиво отнесшегося к их затее.
* * *
Солнце давно зашло, а Бадма сидел на скамье под старой развесистой яблонью, отягченной еще зелеными, но уже довольно крупными плодами, и в который раз вспоминал по порядку всю катастрофу этого дня. За все, что произошло с ним сегодня, он бесконечно проклинал своего отца.
А как хорошо начинался этот день! Рано утром Бадма сходил на озеро с ружьем. За дичью особенно не гонялся, пешел так только, для прогулки, чтобы днем было веселей. Вернувшись с охоты с двумя дикими селезнями, он плотно позавтракал, отдохнул и стал одеваться. Очень долго вертелся перед зеркалом. И в конце концов убедился, что он все же самый красивый и представительный парень во всей округе. Положив приготовленный для подарка браслет в карман, на заброшенной клумбе отыскал несколько бутонов алых и белых роз и отправился к девушке.
И как хорошо его приняли! Кермен радостно сказала:
– Молодец, что пришел, а то думала, что загордился, как стал большим человеком!
– Я поздравляю тебя, Бадма, с началом трудовой деятельности, – сама подошла к нему мать Кермен, у которой он учился с первого класса. – Очень радовалась за тебя, когда председатель говорил, что ты старательный, аккуратный, словом, такой же успевающий, как в школе.
– Перестань сторониться коллектива, – пробубнил вслед за этим Мерген, к удивлению Бадмы так преобразившийся в новом шевиотовом костюме. – Несколько месяцев поработаешь и подавай заявление в комсомол.
– Сын зайсанга – комсомолец? – сомнительно скривившись, спросил Бадма, хотя в душе обрадовался неожиданному предложению.
– Сколько тебе напоминать, что сын за отца не отвечает, – отрубил Мерген. – Понял? – и, добродушно улыбнувшись, положил руку на плечо Бадмы и на правах распорядителя посадил на почетное место, под портретом отца Кермен, героя гражданской войны, погибшего в бою с бандитами.
А Кермен подбежала к нему с большой чашей сдобы и попросила угощаться, пока подойдут остальные гости.
На этом и надо было Бадме остановиться, как он теперь понимал. Розы были вполне достойным подарком. Но ведь ему хотелось не только пустить всем пыль в глаза, но и как-то подкупить, привлечь к себе Кермен, которая, как и все красавицы, должна же быть падкой на драгоценные украшения. И он, вынув из кармана браслет, ловко и неожиданно для Кермен надел ей на руку.
Кермен ойкнула, словно ей сделали больно. Подняла руку с серебряным браслетом, на котором молниями сверкал камушек.
– Мама, посмотри! Ой, мама, это же очень дорогая вещь! – и, сняв браслет, Кермен положила его на стол перед Бадмой. – Нельзя дарить такие дорогие вещи. Может, это материно наследство. Она станет искать. Да и вообще…
Бадма, взяв браслет и, подойдя к матери Кермен, стал просить ее, чтобы убедила дочь принять подарок.
Мать в это время разговаривала с только что вошедшими двумя девушками и, когда освободилась, обернулась к Кермен и Бадме, стоявшими перед нею с видом провинившихся учеников. Они наперебой стали ей объяснять, что произошло. Мать взяла браслет, поднесла к глазам внутренней стороной и вдруг нахмурилась:
– Нет! Нет! Нельзя! Ни в коем случае эту вещь дарить нельзя! – вскричала она так, как не кричала на уроках даже в самых чрезвычайных случаях, – Это слишком дорогая вещь! Слишком!.. – чего-то не договаривая, учительница вдруг стихла и, засунув браслет в карман Бадмы, гостеприимно усадила его за стол. – Ребята! Внимание! – неестественно оживленно заговорила она. – Вы зря так стараетесь с подарками! Вы же еще не зарабатываете. Самый дорогой подарок – это ваш приход, ваши улыбки, ваши песни и танцы, которых, надеюсь, будет так много, что этот день нам запомнится на всю жизнь.
И в этом не было ничего плохого. Ну, не взяли подарка, что же делать. Все случилось потом, когда Бадма раньше других ушел с праздника и, придя домой, все рассказал матери, соврав только, что браслет ему подарил отец.
Увидев браслет, мать ощупала его, осмотрела и неожиданна закричала:
– Ты предал отца! Ты надругался над его памятью! – и пошла, и пошла.
Шумела она долго, все призывая гнев бурханов на голову своего непутевого сына. Однако из ее бессвязного крика Бадма узнал страшную историю злополучного браслета.
Оказывается, эта вещь принадлежала учительнице. Внутри ободка Бадма теперь разглядел ее инициалы. И этот самый браслет собственноручно сорвал с руки учительницы главарь банды, которая после революции долго орудовала в окрестных хотонах. В той последней схватке, когда произошло это ограбление, муж учительницы, сам бывший педагог, а впоследствии чекист, погиб. Но банда была разгромлена, были перебиты почти все бандиты, однако главарю удалось уйти.
«Значит, мой отец был с бандитами, – ударяло в висках юноши. – Бандит, убийца! Разбойник!»
Весь свет переворачивался в голове парня, семь лет проучившегося в советской школе, где он научился многое понимать не так, как это понимали его предки. Ну ладно, к тому, что отец был зайсангом, Бадма относился терпимо. У русских были князья, дворяне, ну а у калмыков – нойоны, зайсангн. Титулы эти передавались из рода в род. И люди к этому привыкли, считали, что так и надо. Но одно дело зайсанг, и совсем другое – бандит, грабитель, убийца…
«А она, – думал Бадма об учительнице, – какая же она добрая! Ведь не выдала его. Ничего не сказала о браслете ни ребятам, ни ему самому. Только на прощанье зачем-то повторила слова: «Сын за отца не отвечает, – и по-матерински наставительно добавила – иди, Бадма, новой дорогой. Трудись и у тебя будут друзья и товарищи!»– Она даже понимает, как я мучаюсь, что нет у меня друзей, что все меня сторонятся. А браслет, нет чтобы забрать, раз это ее вещь, так наоборот посоветовала никому больше не показывать, спрятать подальше».
«Как теперь ходить по хотону! Как смотреть в глаза людям!» – кричал один голос в голове Бадмы.
«Но ведь никто, кроме самой хозяйки браслета, ничего не знает», – успокаивал другой, более громкий голос.
– Где ты его нашел? – услышал Бадма голос матери, выбравшейся из кибитки Услышал и, вздрогнув, бросил к ее ногам злополучный браслет, крикнул:
– Да, сын за отца не отвечает! Не отвечает! Но жена за мужа должна отвечать, если скрывала бандита!
– Побойся бога! – захлебываясь слезами, говорила мать. – Не был твой отец в банде. Но он согласился спрятать главаря бандитов. Мы боялись и его самого, и чоновцев, и всех на свете.
– И за страх он платил вам награбленным!
– Только страхом и платил, – возразила мать. – Из-за него я и высохла… Но этот браслет он мне предлагал. Но я знала, чья это вещь, и отказалась взять его. А вскоре после этого бандит исчез. Сказал, что вернется, и больше не появился. Дошли слухи, что его убили.
«Так, значит, мать ничего не знает о сокровищах старого погреба», – сделал вывод Бадма.
В этот вечер Бадма ушел в степь и ночевал с чабанами. А утром он вернулся домой с твердым намерением не раскрывать тайну старого погреба ни матери, ни властям. Отца уже не оправдаешь, а потерять такие сокровища было жалко.
Бадма стал каждое утро ходить на охоту. Придумывал себе самую трудную работу в саду. Но ничего не помогало ему избавиться от дум об отце – сообщнике бандита. Часто, словно отрывки из кино, в голове мелькали кошмарные картины налетов разнузданной банды грабителей на мирных людей, спящих в своих ветхих кибитках и убогих мазанках. И чаще всего он видел в этих кошмарах ее, свою учительницу, на которую он, Бадма Цедяев, семь лет смотрел, не сводя глаз, каждое слово хватал на лету, как галчонок перехватывает пищу из клюва матери. И всегда ему в такие моменты казалось, что учительница не закричала от боли и обиды, когда с ее руки бандит сорвал браслет. Даже если он ободрал ей руку до крови, она и тогда не закричала, а только с презрением сверкнула жгуче-черными глазами вслед грабителю. Да, она такая. Такой ее знали Бадма и все ученики.
