бог, украинцы приползли. И Амиго предусмотрительно снял с предохранителя автомат. Ещё раз нервно и с досадой оглянувшись на вражеских бойцов, Николай пополз, ориентируясь на стон, который прозвучал ещё пару раз, но уже несколько слабее.
Через пять метров вдоль кромки оврага он юркнул головой вниз по склону и через мгновение практически уткнулся носом в свежую кучу экскрементов, очевидно оставленных Лёней минуту назад. Причём постарался Студент, как говорится, от души… Амиго чуть не стошнило, но он спокойно нащупал рядом распустившийся лист лопуха и тщательно начал тереть лицо. Снова послышался стон, но уже там, наверху оврага, и совсем не у самой его кромки.
«Там же мины!»-тревожная мысль, словно острая игла, пронзила голову, и Коля стал быстро выползать наверх, стараясь, насколько позволяла ситуация, докричаться шёпотом:
– Лёня, стой! Нельзя дальше ползти! Остановись и жди меня. Я тебя сейчас вытащу. Только не шевелись. Растяжки там!
Наконец он нащупал подошву ботинка напарника, которая также оказалась в его собственных «продуктах жизнедеятельности». Потом Амиго с силой потянул Студента за ногу к себе и резко потащил вниз, на дно оврага, стараясь не попасть на прежнее место. Уже там он обнаружил, что штаны на напарнике так и не были до конца натянуты, а белая голая задница изрядно испачкана кровью.
– Что тут у тебя случилось, парень?
Задавая вопрос, Николай уже распаковывал аптечку, доставая перекись и бинты.
– Да смех и грех, Колян, – постанывая и корча рожи от боли, начал говорить Студент. – Я уже всё сделал, а бумаги-то нет. Ну, я потянулся за вон тем лопухом и чуть приподнялся. А когда сорвал и снова присел, то со всего маху прямо на ежа! Бл…дь, откуда он тут взялся, с…ка-а-а?
Амиго затрясся всем телом, заглушая внутренний, еле удерживаемый смех из последних сил. Он даже простил парню издержки его пищеварительного тракта, которыми пришлось измазать не только руки, но и лицо. Обработав место «боевого ранения» и перевязав задницу по всем правилам первой медицинской помощи, Николай приказал Студенту оставаться на месте и решил закончить задуманную операцию самостоятельно, тем более что прошло всего минут десять и операторы могли ещё долго там колобродить своим воздушным разведчиком по нашим позициям.
Каково же было его удивление, когда он не обнаружил на вершине холма никого…
После короткого выхода на связь со штабом, получив разрешение на возвращение, разведчики двинулись по «зелёной тропе» к своим позициям. Выведенный из строя Студент не мог быстро ползти, как и не был в состоянии быстро передвигаться короткими перебежками, поэтому всегда плёлся далеко сзади, задерживая движение всей группы, в которой старший ещё нёс не только рацию, но и вещмешок «раненого» напарника.
– Просрали мы с тобой, Лёня, наши ордена в буквальном смысле, – с досадой и укором всю дорогу выговаривал Амиго. – Такой шанс был, к которому я неделями готовился, а ты взял и на ёжика сел в самый ответственный момент… Эх, Лёня, Лёня, не быть тебе разведчиком, а быть тебе посудомойкой до самого дембеля, как и обещал наш командир батареи. Подвёл ты нас, да и себя в первую очередь…
На следующий день в дивизионной столовой появился ещё один «вечный дежурный специалист по тарелочкам».
Август перевалил за середину а температура степного воздуха продолжала ставить рекорды изнурительной жары, истощающей человеческие силы, утомлённые еженощной огневой работой и каждодневными разгрузками-погрузками боекомплекта. Даже прохлада, которая всё же наступала по ночам, была слабым утешением в силу отсутствия в это время суток положенного для нормального человека элементарного сна.
В напряжённых и часто драматических условиях прифронтового быта любое отвлечение от прозы военной жизни уже является отдыхом. Хорошо, если это отвлечение сопряжено с краткосрочной поездкой в тыл, где у кого-то полноценная семья с женой и детишками, у кого-то старушка мать, которой нужно поправить крышу или вскопать огород, кого-то ждёт если не пустая холостяцкая «конура», то, по крайней мере, некая одинокая тётя, также истосковавшаяся по мужской ласке, как и любой нормальный мужик по женской, если, конечно, он не приверженец «европейских ценностей» и всяких постыдных отклонений от норм православной (да и правоверной) морали.
Понятное дело, не обходятся такие увольнительные без холодного пенистого пива или, допустим, заранее охлаждённой бутылочки водки под тарелку украинского борща с салом и пампушками.
Командир четвёртого орудия Дима Бублик как нормальный шахтёр никогда не отказывался от поднесённого стакана, но меру знал и не позволял себе расслабляться на службе. Но как только дожидался очередного выходного с поездкой к семье в Енакиево, то можно было быть на сто процентов уверенным, что в расположение Димка приедет или с глубочайшего похмелья, или на обратном пути обязательно накачается. Главное, что спиртное употреблялось вне подразделения.
Конечно, не обходилось без приключений. Однажды, сев на Южном вокзале на рейс Донецк-Новоазовск, который проходил через расположение батареи, он так и проснулся только на конечной. Казалось бы, чего проще вернуться обратным маршрутом, но беда усугублялась тем, что следующий автобус шёл только утром следующего дня, денег на такси не было (какое такси на солдатское довольствие?), а дело было ранней весной, чтобы ночевать на улице. Самое обидное было ещё в том, что мобильный телефон окончательно разрядился и доложить комбату о причине опоздания было невозможно. И вот откуда что берётся в таких безвыходных ситуациях, но к полуночи Бублик, кряхтя и ругаясь, ввалился в казарму и, спотыкаясь в темноте о чужие сапоги, пробрался к своей кровати, рухнул и тут же захрапел. Как он преодолел почти сорок километров по дороге, где уже не ходил транспорт по причине комендантского часа, – не мог объяснить никто, пока поутру не увидели, как Бублик вытянул из малинника, раскинувшегося вдоль забора, старый, укоцанный велосипед марки «Урал». Откуда этот раритетный транспорт оказался в руках Димы и как он смог на нём преодолеть сорок километров ночью под изрядным количеством «топлива» – вопросы, которые интересовали каждого, кто услышал историю о ночном марш-броске в сорок километров. Дима только отмахивался, а если доставали, то отвечал так: «Главное в этом деле-вдруг не отрезветь. Иначе всё-хана. Начинаешь думать, сомневаться. А чего думать-то? Ехать надо было! Вот и ехал. А велик там стоял у забора, ничейный вроде… был».
Другой курьёз был куда более комическим и случился как раз в жаркие дни середины последнего летнего месяца, когда сержант Димка Бублик после ратных трудов и согласно очереди снова был отпущен к семье домой, где мама и жена всегда ждали кормильца и воина, а по истечении двухдневного «отдыха» в плотном тумане
