дом ветеранов пополам с детсадом. Вот ироды укропские! Их как будто не мама рожала. А если бы их родителей вот так в подвал запрессовать? — Мужчина хотел было сплюнуть, да сдержался.
— Ты не смотри, сынок, что мы старые, — донёсся голос Дмитрия Григорьевича, — дошкутельгаем [11] как-нибудь до своих…
— Идти быстро придётся, через полчаса светать начнёт, — ответил боевик, отступая за двери. — Ну, так: поднимайтесь потихоньку наверх, а там разберёмся. Пигалица, раз ты такая боевая, присмотри там, чтобы никто не остался, идёт?
Бианка не ответила, но машинально кивнула.
По лестнице она взобралась последней, на миг испытав немотивированный, жгучий страх перед опустевшим подвалом. У неё даже ноги чуть подкосились, но наверху ей помогли Марфа и Соломия. На первом этаже было почти так же темно, как в подвале.
— Дождёмся нашу вторую группу и пойдём, — говорил освободивший их боевик Дмитрию Григорьевичу, успевшему вооружиться каким-то ружьишком архаичного вида, очевидно принадлежавшим их бывшим «охранникам». — Они там пока верх зачищают.
— Эй, Борзой, скажи своим, чтобы расступились, — раздался голос из одного из боковых коридоров. — У меня тут ещё пленники… пленницы. И поищи одёжу какую-то, девочки почти в чём мать родила.
Из коридора вышел высокий боевик с обожжённым лицом — Бианка даже вздрогнула; за ним следом шли четыре полураздетые, босые девчушки, по виду — старшего школьного возраста, жмущиеся друг к другу, как овечки. У одной из них под глазом был пожелтевший синяк; к другой тут же бросилась одна из старушек:
— Машенька, Маричка, ты живая, а мы ж тебя уж и схоронить успели!
Девочка сначала испуганно отстранилась, но потом, как-то странно вздрогнув, буквально рухнула в объятия старушки и зарыдала. Вслед за ней расплакались и остальные.
— Так, девочки, отставить слёзы! — гаркнул боевик, которого обожженный назвал Борзым. — Вот выберемся из этой ж… пы, тогда будем рюмсать. Не вешать нос, больше ни одна тварь вас не тронет, не будь я Борзым. Всем всё ясно?
Эти грубые, даже оскорбительные слова как-то странно подействовали на девчонок — они дружно прекратили рыдать и лишь испуганно озирались.
— А ты не Васильевой Кати дочка? — спросила у той, что с синяком, полная некогда, но изрядно похудевшая дама под пятьдесят. Та неуверенно кивнула. — А я Демяньшина, из второго подъезда. Может, жёлтый «запорожец» видела у гаражей?
Малышка опять неуверенно кивнула.
— То мужа моего, — продолжила женщина. — Ходь сюда, доча, ты ж замёрзла, найдём тебе, что на плечи накинуть.
— А ты из второй школы, правильно? — спросила другая женщина, похожая на пожилую Марлен Дитрих. — У меня там дочка преподаёт… преподавала. Математику, с шестого по десятый. Иди сюда, милая.
Девочка, как заколдованная, шагнула к «Марлен Дитрих».
— Ну а ты, солнышко, что стоишь, как сирота? — спросила Марфа у оставшейся девочки. — Иди до нас, вместе всё-таки теплее, правда?
Девчушка — та самая, которую мужчина с обожжённым лицом вырвал из лап бандеровца (о чём Бианка, конечно, знать не могла), словно только того и ждала, — подбежала к Марфе и вцепилась в неё, словно боялась, что та растает. Бианка в недоумении посмотрела на Соломию:
— Чё смотришь, Бьяночка? — спросила та сдавленным шёпотом. — Не понимаешь небось?
Бианка отрицательно покачала головой. Соломия наклонилась к её плечу и шепнула ещё тише:
— Они наверху были. Насиловали их бандеры, гуртом. Оттого-то и тебя не трогали, да и остальных — им этих хватало.
Бианка побледнела, как полотно. Выходит, её безопасность, которой она невольно удивлялась всё это время, была за счёт страданий этих…
— Nem lehet… — От волнения Бианка заговорила на венгерском. — Hogy így?! [12]
— Не розумiю, — тихо ответила Соломия.
— Как? Они же… — Бианка была шокирована. — Им же лет по пятнадцать!
— Той, что вцепилась в Марфу, двенадцать, — жёстко ответила Соломия. — Они откуда-то с юга, чи Горловка, чи Никитовка, хто разберёт. Сюда бежали от москалей, да попали нашим «захысныкам». — Соломия скривилась, будто больной зуб прикусила. — Сначала они мамку её оприходовали всем кагалом. Батя вступиться хотел, ему голову разнесли. Мать попыталась бежать — пристрелили. Потом и до дочери очередь дошла…
— Hogyan élnek a világban? — прошептала Бианка и тут же перевела: — Как таких земля носит?
— Те первые сдохли уже, — с нескрываемым злорадством сказала Соломия. — Выехали куда-то на бэтэре, наши их и накрыли. Новые не лучше оказались… нелюди. Все они недолюдки!
Бианка смотрела на Соломию — кулаки сжаты, костяшки пальцев побелели; тонкие губы плотно стиснуты, а глаза — кажется, в их почти черных глубинах сверкает вулканическая лава.
— Вы тоже потеряли кого-то? — тихо спросила она.
— Не пытай, — отвернулась Соломия, а Бианка совсем некстати подумала, что очень удачно глагол «спрашивать» на украинский переводится, как «пытаты». Тут любой вопрос — как пытка…
Тем временем боец с позывным «Борзой» вводил освобождённых в курс дела:
— Выдвигаемся, когда сверху скажут, что всё чисто. Наши прикроют, примерно на полдороги. Потом здесь начнётся веселье — не обращаем внимания, этот шухер отвлечёт бандер. Доходим до крайних домов, там нас будут ждать машины. Двигаемся быстро, но стараемся особо не отсвечивать…
— Командир! — из очередного коридора появился парень, красивый, как будто с полотен Караваджо и Ботичелли. — Вагнер на связи.
«Вагнер», — внутри у Бианки всё рухнуло. Значит, их освободители — уголовники? Но если Жжёного или Борзого легко было представить в оранжевом комбинезоне [13], то на вот этого красавчика Бианке натянуть арестантскую робу не удавалось, даже с учётом её богатого воображения. Неужели и он уголовник?
— Да, Сашка, — сказал в микрофон Борзой, надев на голову громоздкие наушники. — Что говоришь? И много? С трёх сторон?..М-мать… Думаешь, готовили засаду? Понял. Так точно, выполняю.
И, сняв с головы наушники, проговорил, обращаясь к пленникам:
— Так, поход пока отменяется. К нам с трёх сторон движутся бандеровцы, большой группой. Признаться честно, положение у нас не очень. Выбираться, похоже, придётся с боем.
Аты-баты, сучье племя — вам на горе,
АКМ сыграет гамму в ля-миноре!
Вы сюда пришли к нам, хлопцы, на беду:
Захотели в ад? Мы — лучшие в аду.
Когда приходится двигаться быстро и напряжённо, например поднимаясь по лестнице разрушенного здания, важно поддерживать чёткий ритм. Издавна, наверно, ещё со времён римских легионов, для этого служила солдатская песня. «Аты-баты, шли солдаты» — это не просто так, от веселья, или потому, что кому-то захотелось спеть. «Аты-баты, шли солдаты» — это ровный темп шага, а значит — меньше усталости. А как это бывает при восхождении на высоту, можно увидеть, например,
