Подошел Выркович, присел рядом.
– Может, зря отказались побеседовать с Жабой? – высказал сомнение парень. – Намерения противника лучше знать, чем не знать…
«И этот туда же, – подумал Антон, – великий знаток тактики и стратегии. Сует паршивый острый нос, куда не просят». Вслух сказал:
– Не обламывал тебе рога этот самый противник, паря. Так и останешься с незаконченным средним по уровню тюремного образования.
– Я не виноват, – обиделся Выркович. – Я ничего не делал такого, за что Жаба мог бы меня пожалеть.
– А я? Я – делал? Ах ты, мозгляк!..
– Ты что, Антон… Я ничего такого не думаю. И другие не думают. Я рассуждал так: когда намерения врага понятны, с ним легче расправиться.
– Может, и так, – согласился Загоруйкин, давя в себе раздражение и подозрительность. – Устал я. Все мы тут дошли до ручки. Иди, Сашок, займись оружием или еще чем, а я полежу, пока духи не тревожат.
Выркович пожал плечами и отошел. Он почувствовал отчуждение и недоумевал: с чего бы это Моряк на него ополчился? Спор носил совершенно безобидный характер. И если кому-то что-то показалось…
С некоторых пор Александр вдруг обнаружил в себе интересную способность очень остро ощущать настроение собеседника. Временами казалось, что может даже угадать самые потаенные невысказанные мысли, которые чаще не совпадают с произносимыми словами. Оказалось, люди, как правило, говорят одно, думают другое, а поступают в разрез и с тем, и с другим. Моряк относится именно к такому типу – тем и опасен. Не вообще опасен, а для него – Саши Вырковича. Отношения с Моряком портить не следовало.
После трагической смерти Танкиста, доказавшей его полную невиновность, Александр как-то сразу постарел и – может, впервые задумался о жизни, о будущем, кото-, рого не было, о товарищах, не воспринимавших пацана-солдатика всерьез. Поставить в строй у командиров ума хватило, всучить оружие убийства рука не дрогнула, а уважать личность никому и в голову не пришло. Никому, никогда. Ни в части, где начинал военную службу, ни в плену…
– Ах, сволочи, воду отключили! – послышались проклятия Моряка. – А мы-то, лопухи, не подумали об этом. Что делать будем? При такой жаре сдохнем…
– Неподалеку от ворот есть колодец, – робко сообщил Сашок.
– И без тебя знаю. Только путь до того колодца через пули лежит.
– Ну и что? Не всякая пуля – дура.
– Заткнись, сопляк! И откуда ты такой вылупился…
Это и подстегнуло. Выркович понял: воду должен добыть именно он. Схватив ведро, парнишка выскочил во двор. Кто-то запоздало крикнул вслед:
– Куда попер? Вернись, дурья башка!..
Но Александр был уже далеко. Он бежал, петляя, высоко вскидывая ноги, размахивая, как щитом, старым ржавым ведром. Бежал, маленький тонкий подросток, втянул голову в плечи, один посреди гигантского плаца, под необъятным голубым куполом неба, открытый взглядам врагов и друзей, открытый пулям врагов. Поднимая с трудом толстую круглую крышку колодца, Александр представил, что в него, в грязный его затылок прицелились разом все духи на свете. С трудом, диким усилием воли заставил себя не оборачиваться, но, пока доставал воду, ждал… Ждал выстрела.
На обратном пути Александр не побежал. Не смог. С трудом передвигая гири ног, он старался не расплескать драгоценную влагу, сознавая, что на повторный рывок его уже не хватит.
Переступив порог арсенала, Александр протянул ведро с водой и шепотом сказал:
– Вот… Принес… До вечера продержимся.
К парнишке подошел Пушник, разжал пальцы, вцепившиеся в дужку, обнял за плечи.
– Спасибо, солдат, – сказал мягко, – ты сделал для всех очень полезное дело…
В связи с имевшими место беспорядками в лагере Бадаева, приведшими к захвату арсенала крепости враждебными элементами, и недопущением туда пуштунских племен – шанвари и африди, сочувствующих врагам Ислама, надлежит блокировать данный район вверенными вам войсками пехоты и артиллерии. С воздуха прикрыть его боевыми вертолетами…
(Из директивы президента Пакистана Зия уль-Хакагенерал-губернатору СЗПП Фазилю Хакуот 27 апреля 1985 года)
Длинные тени, падавшие на глиняную землю двора неровными полосами, постепенно укорачивались, пока не исчезли вовсе. Выщербленный плац побелел. Даже у высоких крепостных стен, где дольше всего сохранялось хоть немного затененного пространства, солнце безжалостно изгнало остатки темных пятен.
Пушник сидел на перевернутом ящике из-под снарядов, наблюдая через дверной проем, как духи убирают со двора очередные трупы. Жара набирала силу. Воздух раскалился чуть не до температуры кипения – дышать, во всяком случае, было тяжко.
Получив отказ вести переговоры, разъяренный начальник тюрьмы в очередной раз бросил послушных охранников в атаку на арсенал, наверняка понимая бессмысленность предприятия. Не мог же он не видеть, что на крыше склада стояло четыре станкача и две крупнокалиберные зенитные установки, прикрывшие двор крепости таким плотным многослойным огнем, что проскочить сквозь него не мог бы даже невидимка? Но злость ослепляла, и начальник тюрьмы посылал людей на убой, не заботясь о последствиях.
Впрочем, Пушник понимал поведение Жабы. Никто никогда не наносил ему такого смертельного оскорбления. Мало того, что карьера сломана, что начальнику тюрьмы грозило суровое наказание, так над ним же еще отныне будет смеяться весь исламский мир. Допустить, чтобы скованные цепями безоружные пленники захватили лучшую крепость моджахедов, – такое простится ли?..
Из подвала в сопровождении двух афганцев вышел Акар Барат и подошел к Пушнику. Сутулился он больше обычного. На смуглом с ввалившимися щеками лице жили только глаза – черные и печальные.
– Большую яму в подвале сделали. Лучше места нет, – сообщил Барат. – Шуравн и сарбаз[7] одна могила молитву читали.
– Перед смертью все равщы, – отозвался Пушник. – Нашего и твоего парня хоть похоронили, а нас закопать будет некому…
Барат помолчал, горестно качнул головой. Мысли его были далеко.
– Садись, друг, – предложил Пушник, – облегчи душу, расскажи о себе. Может, другого времени не будет…
– Правильно, не будет. Я старый, ты – тоже. Молодой надеется, старик понимает…
– Ты откуда русский знаешь?
– Москва учился. Лубянка бывал.
– В КГБ служил, что ли?
– ХАД по-нашему. Душманы ХАД ненавидят, русских тоже, – усмехнулся Барат. – Я молчал, не хотел пытка. Ахмед Шах, мой товарищ, плен брали, звезда на спине резали, когда узнали про ХАД.
– Не церемонятся духи с вашим братом, убивают как диких зверей и не боятся Аллаха прогневать. Ты верующий, Барат?
– Коран в Афганистане первая книга – так отец учил. Он был азиз нови – уличный писарь. Народ грамоту не знает, азиз нови большое уважение.
– Получается, ты из богатой семьи?
– Смешно говоришь. Богатый нет. Отец афгань собирал. Детей много, я один учился в лицее. Потом университет поступил…
– При чем же тут ХАД?
– Политика. Студенческая организация «Братья мусульмане» боролась против монархии с Даудом. Потом студентов разогнали. Пришлось скрываться, пока Амина убили и в Кабул вошли советские войска.
– Ты рад был нашей военной помощи?
– Очень рад. Тогда бедный народ ждал шурави, вино, лепешки угощал, как у русских хлеб-соль. Потом обида стала: народ убивать, муллу убивать, женщин чадру рвать…
– Товарищ прапорщик, – закричал внезапно Выркович. – У ворот непонятное происходит.
Пушник с усилием встал, подошел к загородившей дверной проем баррикаде и увидел: под аркой крепостных ворот двое душманов устанавливали на ящике динамик с широким раструбом.
Подошел Полуян, отстранил Вырковича,
– Для чего это? – спросил недоуменно. – Музыкой решили позабавить али байку какую расскажут?..
Динамик действительно захрипел, забулькал, разразился маршем. Потом из громкоговорителя донесся знакомый всем гнусавый голос Абдулло:
– Слушай тихо! Вы хотели встреча с господином Бархануддин Раббани. Он будет говорить вам.
– А як же ответствовать будемо? – растерялся Полуян, но никто на вопрос не отозвался.
Ребята, собравшись из всех углов гигантского сарая, сгрудились вокруг Пушника. Любая неожиданность пугала и, как правило, ничего путного не обещала. Тем временем в динамике послышался гортанный голос, от звука которого по спине побежали мурашки. Это конечно же был Раббани. Пушник хорошо запомнил встречу с ним, связанную навсегда в памяти со спасением, помощью тюремного табиба и, наконец, со зверским избиением.
– Господин Раббани предлагает сложить оружие, – переводил между тем Абдулло. – Он обещает хорошую еду, раненый есть – медицинскую помощь. И всем – жить.
– Хорошо поет, – прокомментировал ротный, спустившись по лестнице с крыши. – Всем отойти от дверей! Ненароком очередью срежут…
