— Во-ло-дя! — выводила она по складам.
— Он самый, артиллерист-разведчик!
— Ох ты, господи, артиллерист…
— Бог войны!
Пелагея Даниловна порывисто обняла Володю, прижалась щекой к грубому воротнику его шинели. И Володе на мгновение вспомнилось, как она гонялась за ним и Колькой с метлой, когда они разбили футбольным мячом окно на втором этаже.
— Бог мой! Жив! А мы-то думали… И тебя, думали, замели…
— Я не дался.
— А вот корешок твой Колька пропал совсем. И Клавочку увезли немцы. Куда? А кто их знает? Анне Петровне обещали доложить, как прознают, да…
— Что? Что с Анной Петровной?
— Замели ее.
— Как так, "замели"? Расстреляли?
— Замели, говорю. Наши. За сотрудничество с врагом. Как пришли, так сразу и замели. Она переводчицей работала в госпитале для красноармейцев. Немцы их не трогали, давали долечиться. А наши пришли — провели аресты. И ее взяли, вроде как пособница.
— Какая она пособница, Пелагея Даниловна? Наша она, хоть и немка по паспорту.
— Это по паспорту, Володя, она наша — советская. А по нации — вражеская она женщина. Так они говорят, из органов.
— Много они понимают! — возмутился мальчик. — Борис Симонович появится, сразу всем мозги повы-шибает.
— Он уже появился, пришел навестить жену, — тихо прошелестела старушка.
— Так что же вы меня держите? Не пускаете в квартиру? Мы с ним договорились встретиться здесь!. — рванул Володя к двери.
— Тебе туда нельзя! — еще крепче схватила его Пелагея Даниловна. — Нельзя! Нельзя! Его сейчас там арестовывают…
— Как?
— А так… Недоглядел за женой.
— Он же на фронте был!
— Где бы ни был, а муж врага народа. Теперь и ему прямая дорога в тюрьму. А ты беги скорей назад, в армию, чтобы тебя никто лишний не заприметил.
Из воспоминаний очевидца
В октябре 1941 года из Славянска не был эвакуирован госпиталь, в котором находились раненые солдаты РККА. После того как в город вошли немцы, госпиталь продолжал работать как больница зарытого типа, находящаяся под охраной фельджандармерии и самоохраны (местной полиции). Медицинским работникам госпиталя была назначена заработная плата и выдавался хлебный паек.
Вот эти медработники:
Главврач госпиталя Есипов Владимир Сергеевич, 1919 года рождения. Осенью 1943 года военным трибуналом он был приговорен к смертной казни за измену Родине. По ходатайству спасенных раненых смертная казнь была заменена на 15 лет.
Главный хирург Мельникова Алевтина Ивановна. Приговорена трибуналом к 10 годам.
Хирург Шаталова Галина Александровна.
Хирург Базилевич Лилия Кузьминична. Трижды представала перед военным трибуналом.
Зав. инфекционным отделением Сасс-Тисовская Евгения Петровна. Укрывала во время оккупации 2 детей-евреев.
Хирург Скафенко Мария Ивановна.
Врач Мирошниченко Лидия Петровна.
Сестра-хозяйка Буралова Татьяна Ивановна.
Старшая медсестра Капинус Мария Александровна.
Палатная сестра Дубинина Валентина Марковна.
Гипсотехник Иванова Ольга Корнеевна. Принимала активное участие в ложных хирургических операциях.
Санитарка Журба Тина Борисовна — была связной между госпиталем и инфекционным отделением.
Раненые привозились в госпиталь немцами, которые собирали их после боев в окрестностях.
Группа врачей переводила раненых в инфекционное отделение, после чего они под видом умерших покидали госпиталь — всего таким образом были проведены через мертвые в живые более 200 человек, в том числе — кроме раненых солдат РККА — и раненые члены партизанских отрядов, которых также втайне от немцев лечили в этом госпитале. Среди этих партизан — командир Селидовского партизанского отряда Петр Гаврилович Пасечный (Белов), ставший после войны секретарем Крымского обкома партии.
17 февраля 1943 года, когда Славянск был занят советскими войсками, госпиталь продолжил работу. Вечером 24 февраля госпиталю было приказано готовиться к эвакуации. Но машины не пришли, а утром в городе вновь хозяйничали немцы.
Госпиталь вновь заработал под контролем немецких властей, а врачи продолжали свою работу по спасению раненых, не зная, что их ждет после сентября 1943 года…
Часть пятая
1
— Ох, и накурено у вас, батюшки-родные! — сказала Полина, входя в землянку и сгибаясь, чтобы не удариться о низкую притолоку.
Никита воспринял ее слова как упрек и начал лапать дым, будто вознамерился поймать его в пригоршню и выбросить за дверь.
— Мы… эта… ничего… нам можно, даром что раненые, — оправдывался он. — Мы… эта… курим для пользы организма. Махра микроба бьет наповал. Факт проверенный.
— Ладно тебе, балаболка! — отмахнулась Полина. — Губи на здоровье свое здоровье. Мне-то что. Я за Колей.
Коля вопросительно глянул на девушку, но своего занятия не прерывал. Сидя на чурбаке, под мохнатой шапкой табачного дыма, он взбивал в уткнутой в колени берестяной коробочке мыльную пену самодельным помазком.
— Чего тебе? — наконец спросил он.
— Петрович тебя вызывает, через полчаса.
— Вот и заявилась бы через полчаса.
— Ты мне не указчик! — девушка пыхнула укоризной и скосила взгляд на посасывающего цигарку Никиту, тайного ее воздыхателя.
Никита уловил взгляд и начал для солидности, в подражание знакомому киномеханику, аристократу районного масштаба, пускать дым кольцами, с натренированной ловкостью нанизывая одно на другое.
— Так я пойду.
— Иди, — буркнул Коля, хотя ему совсем не хотелось, чтобы Полина ушла.
— А ты не забудь — через полчасика.
— Не забуду. Скажи хотя бы, зачем я ему понадобился?
— А как без тебя снимать допрос с немца?
— Значит, опять будем крутить радио.
— Какое радио?
— Обычное, разговорное, — усмехнулся Колька. — "Языки" у нас вместо радио, пора бы знать — большая уже.
— И ты не маленький, — с какой-то едва заметной двусмысленностью откликнулась Полина.
— Уже бреюсь, — для солидности заметил Коля.
— Вот добрейся и выходи слушать свое "радио".
— Хорошо. Мне еще Никитку надо побрить. А ты иди пока. А то — порежусь. И его зарежу.
— Шутки шутим?
— Чего?
— Иду-иду.
Сразу же после ухода девушки Никита мечтательно молвил:
— Красивая…
Коля потянулся ко лбу Никиты, якобы вознамериваясь проверить температуру.
— Перегрелся?
— Красивая, говорю, девка Поля!
— Ну, говори, говори…
— А что? Грудь! Стать! Понимать надо. Да ни хрена ты не понимаешь в женщинах — пацан еще.
— В них и понимать нечего!
— Салага! Без понятий никакую девку в себя не влюбишь. А чтобы влюбить, надо знать, что она ценит. А ценит она мужское отличие.
— Мужское?
— Мужское!
— И как оно выглядит?
— Э, нет! Вовсе не так, как ты подумал. А выглядит оно в виде медали, либо ордена.
— Тогда у нас здесь, в партизанах, никаких мужских отличий.
— В этом и заковыка… Жизнью рискуешь так же, как и на фронте. А отличий — нема, воюй — за "спасибо".
— При чем тут "спасибо"? Не за "спасибо" воюем, за себя.
— Оно-то верно, — не смущаясь, продолжил Никита. — Но какая из баб опосля оценит, что ты воевал "за себя"? Сначала они глаза вострят, потом уши, куда лапшу вешают. Вот я и говорю, без медали никак.
— Я тебе медаль из консервной банки вырежу. А то у тебя как с деньгами получается: "чужих" всегда много, а своих постоянно не хватает.
— Э, недопонимаешь, друг-человек! С медалью мужик куда ценнее в глазах бабы покажется. Вот я читал в наградной книжке. С медалью "За отвагу" — тебе бесплатный проезд полагается в трамвае. А это — что в наличии? Это большая экономия в семейной жизни.
— О-го-го! — присвистнул Коля от неожиданности. — Трамвай тебе понадобился. А ездил ли ты когда-нибудь на трамвае в своей деревне, Никитка?
