Ознакомительная версия.
Лицо у Соколова сделалось задумчивым, хотя глаза не потеряли своего настороженного блеска.
— Закусывать господин будет? — повторила вопрос девушка.
Соколов медленно покачал головой и вышел на улицу.
У военных моряков Соколов бывал часто, присматривался к ним, прикидывал, кого на дело можно взять, а с кем, извините, можно только антрекот на камбузе скушать, да и то с оглядкой…
Он снова отправился в форт Инно, где стояли тяжёлые корабли, в основном крейсера, — надо было забрасывать в Петроград боевые группы. Для начала две, как и замыслил Соколов, потом — ещё две.
И действовать так до самого финиша, пока новая российская власть не прикажет долго жить. На это Соколов рассчитывал очень и очень. И предпосылок для этого было немало — один только Кронштадт долгое время был для Ленина и «дорогих товарищей», наместников Владимира Ильича в Петрограде, гигантской головной болью, чуть не задушившей власть рабочих и крестьян, и если бы не пулемёты Тухачевского, боль эта загнала бы ленинцев в гроб. Но Бог оказался милостив к советской власти, большевики подмяли Кронштадт, сумели это сделать. Повезло им.
Первая группа была собрана довольно быстро и ушла через окно в границе на ту сторону, в Россию, со второй группой Соколову пришлось повозиться подольше.
Русские моряки, находившиеся в самом Гельсингфорсе и под Гельсингфорсом, никак не могли привыкнуть к Финляндии. И юмор финский им был непонятен, и язык, и нарочитая медлительность мужчин — при завидной шустрости женщин, — и чистота на улицах, какой никогда не было в России, и-и… в общем, много чего было непонятно, и боцман с крейсера «Гневный» (назван крейсер, говорят, был в честь вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, которую и во дворцовых аппартаментах, и в народе величали Гневной), севастопольский уроженец Тамаев, недовольно морщился, посылал точные плевки себе под ноги — попадал аккурат в пространство между ботинками, ни разу не промахнулся, — и ругался по-польски:
— Пся крэв!
В нём было намешано много кровей, в том числе и польская, ещё малоросская, кавказская, он не знал точно, чья, то ли осетинская, то ли чеченская, кавказцы затесались в их незнатный род давно, сделали это по-разбойному, — видимо, их кровь наделила Тамаева некими качествами, которыми умные люди не очень-то любят гордиться.
Флот, стоявший в Гельсингфорсе, хорошо знал Тамаева — на всех кораблях, даже на маломерных, чумазых танкерах, даже там была ведома эта фамилия. Всё дело в том, что Тамаев выращивал так называемых крысаков, специализировался на этом. Крысы — бич всякого плавающего судна вплоть до обычного помывочного корыта, в котором матросы оттирают свои почерневшие от угольной пыли гениталии, — главное, чтобы это корыто имело разрешение на выход в море.
Если оно имеет такое разрешение, в него обязательно заберутся крысы, спрячутся под какой-нибудь заклёпкой и будут терпеливо ждать, когда корыто запустит свой движок и выйдет в море.
Откуда у крыс тяга к дальним странствиям, к кораблям, воде, шлёпанью морских волн под железным днищем судна — лучшего звука для них нету, лучше может быть только пение волшебной дудочки какого-нибудь факира, — к запаху соли, скрежету тросов, к лютым штормам и крепкому матроскому мату, не знает никто. Эта тайна, как и тайна излечения, допустим, рака, до сих пор не раскрыта.
Воевать с крысами, если попали на плавающую посудину, бесполезно — ни присыпки, ни примочки, ни пушечные удары кувалдой о корпус, от которых даже у корабельных котов отваливаются почки, ни отравы, ни колдовские наговоры, ни ведьминские причитания на крыс не действуют. Любую ведьму, если та окажется на корабле, они запросто стрескают, запьют пивом из офицерской кладовой, косточки обглодают догладка и спихнут лапами в море. О котах и говорить не приходится — корабельных котов вообще надо прятать от крыс, чтобы чего-нибудь не случилось.
Над корабельными котами крысы издеваются как хотят. Отъесть спящему коту хвост под самую репку для крыс самое милое дело — доставляет большое удовольствие. А уж сожрать кота целиком вместе с ушами, усами, когтями и хвостом для них вообще удовольствие номер один.
В общем, сладу с пасюками не было никакого до тех пор, пока мудрые люди не собрались на полубаке и после долгого толкования, перемежаемого ядреным матом, не придумали способ, — пока единственный на флоте, другого способа нет, — как расправляться с наглыми крысами. Можно, конечно, утопить усатых вместе с кораблём, но это не выход, — так решили многомудрые мореманы, — корабль жалко, и нашли другой способ.
Фамилий этих славных людей история не сохранила, но люди эти были, точно были. Плодами их упорного умственного труда и занялся боцман Тамаев.
А придумали мореманы так называемых крысаков. Что это такое — крысаки? Это страшные, красноглазые, жирные, специально выведенные, «воспитанные» существа с зубами, свободно перекусывающими стальную проволоку.
Выводят крысаков так, — собственно, этим и занимался боцман Тамаев и имел на побочном промысле немало дополнительных паек хлеба (с маслом, между прочим). Ловят штук двадцать пасюков и швыряют в железную бочку. Обязательно в железную, ибо деревянную они запросто сожрут и ещё будут благодарны за предоставленный им обед, а с железной не справятся точно, — в железе их зубы увязнут…
Еды пасюкам не дают никакой, и тогда крысы, обезумевшие в бочке от голода, начинают пожирать друг дружку. Более сильные пожирают более слабых. В конце концов остается один пасюк — самый сильный, самый беспощадный, самый страшный — не дай бог приснится матросам во сне. Дергунчик может прихватить служивых, будут тогда матросики дёргаться в падучей, кричать от страха да мочиться под себя, в матрасы.
Оставшийся пасюк и есть крысак. Он теперь ничем иным не может питаться — только живыми крысами. Такого, «воспитанного» боцманом Тамаевым, крысака запускают в трюм стонущего от обилия пасюков корабля. За хорошую мзду, естественно: «воспитатель» Тамаев считал, что его труд должен оплачиваться по первой категории, да и вообще всё дело — приносить приличные дивиденды.
Через некоторое время трюм облюбованного пасюками корабля оказывался чист, как суповая кастрюля на камбузе после сытого обеда, — особенно, если кок умел вкусно готовить, — глухо в трюме, будто в яме: ни одного крысиного писка. Зато крысак выглядел, как барин, проведший зимние каникулы где-нибудь на колбасной фабрике, — морда у него была такая, что не во всякую дверь пролезала. И ещё — очень красноречиво шевелились усы.
Тамаев извлекал обожравшегося крысака из опустевшего трюма, — этому сложному делу он обучился также, — и, прежде чем переправить «героя» в следующий трюм, объявлял конкурс: какая посудина больше заплатит за аренду крысака… В ту посудину Тамаев своего питомца и перебрасывал.
Жил боцман, между прочим, неплохо — питомец и сам ел от пуза, и наставника своего кормил.
Правда, случались досадные «штукенции». Иногда не крысак сжирал своих соплеменников, а соплеменники его: наделённые острым умом, они объединялись и съедали крысака, оставались только усы, когти да окостеневший кончик голого, пахнущего мочой хвоста.
В такие разы Тамаев, поминая погибшего воспитанника, выпивал стакан водки с верхом — это когда жидкость бугром выпирает из посудины, занюхивал выпитое рукавом и доставал из клетки, сваренной из толстых железных прутьев, очередного «ученика».
Для этих случаев он обязательно имел резерв.
— Тамаев флотские законы знает, — произносил боцман самодовольно, — и блюдёт.
Руководителем второй группы, направляемой в Петроград, Соколов решил назначить Тамаева.
— Почему ты остановил выбор на этом крысолове? — спросил у Соколова Герман, он в это время находился в кабинете (Герман и Соколов дружили давно, ещё с девятьсот пятого года, когда им пришлось усмирять взбунтовавшихся выборгских рабочих), — разве больше нет никого?
— Нет, — лаконично отозвался на вопрос Соколов. В кабинете, кроме них, не было никого. Подбор боевых групп, засылка их в Россию, назначение старших — это дело секретное очень и очень, посторонних на этой кухне быть не должно, но Соколов не считал Германа посторонним, скорее наоборот.
— Понятно, — протянул Герман без всякого выражения в голосе.
— А чем он тебе не нравится? — Соколов опустил одно веко, словно хотел прицелиться в собеседника. — А? Чем? — кончиками пальцев пощипал усы.
— Я бы на эту должность назначил офицера.
— Нет, Юлий, — протестующе качнул головой Соколов, — офицеров петроградские краснюки отлавливают по походке — раз, два и офицер уже сидит готовенький в каталажке с засунутой под микитки головой. Слишком уж офицер внешне отличается от неофицера — ну будто птица другой породы и окраса. Поэтому я поступлю так — и ты уж поддержи меня, — первую группу возглавил офицер, флотский лейтенант Матвей Комаров, а вторую пусть возглавит обычный хриплоголосый боцман, в котором любой петроградский работяга признает своего, и никогда ни за что не спутает с белогвардейским поручиком, — Соколов не выдержал, вновь пощипал пальцами свои пижонские усы. — Тамаев в Петрограде — свой человек. Он такой же грубый, наглый, хваткий, воняющий навозом, горластый, как и большинство нынешних петроградцев. Не справится с заданием — сменим тут же. Более того — в затылок пулю всадим… В назидание другим. Чтобы народ более ответственно относился к таким поручениям. А в офицера пулю не всадишь. Согласен со мною?
Ознакомительная версия.
