Взволнованные, идущие от самого сердца слова. Моряки «Псковского комсомольца» подтверждают их делами.
Мичман Анатолий Терентьевич Морковин не новичок на флоте. О золотых руках мичмана, о том, что он все знает, я услышал от моряков в первый же день. А вот познакомиться по-настоящему удалось не сразу. В жарком грохоте пятого отсека, по которому мичман расхаживал голый по пояс, тучный, меднолицый, со струйками пота на могучей груди, много не поговоришь. И только когда мы шли на глубине, мичман деликатно постучался ко мне в каюту. Замполит остался в базе, готовился к юбилею лодки, и я поселился у него. Никакой стул, разумеется, в каюте не помещался. Я потеснился на койке и попросил Анатолия Терентьевича рассказать, как служат его подчиненные.
— Нормально.
Я попытался узнать, что скрывается за этим «нормально».
И мичман рассказал, что перед самым выходом вышел из строя насос охлаждения главных двигателей, весящий не один десяток килограммов. Надо было отсоединить его от магистрали и заменить графитовый подпятник, выполнить работу, которая и в заводских условиях достаточно трудоемка. Мотористы Владимир Никитин и Виктор Миронов начали ремонт в девятнадцать ноль-ноль, и утром, в четыре тридцать, насос заработал.
— Я им, конечно, помогал, но они бы и сами справились, только больше бы времени ушло. Они хорошие ребята, мои друзья. — В устах сорокатрехлетнего Морковина такая аттестация могла показаться немного странной, но я знал, что Анатолий Терентьевич так до сих пор и не собрался жениться, и мотористы были его семьей не только в переносном смысле этого слова…
Я захотел поближе узнать этих парней, хотя бы Миронова, но мичман предупредил:
— Миронов молчун. К нему особый подход нужен. Иначе из него и слова не вытянете.
Поначалу, и правда, разговор не клеился. Но стоило мне заговорить с Мироновым о его родных местах, как он оживился и тут же рассказал, что от его села Дедино рукой подать до кургана Дружбы, у которого сходятся границы Латвии, Белоруссии и Псковской области, что он, как отслужит, обязательно вернется в село, где до призыва работал трактористом. И что его дядя, Владимир Петрович Миронов, с восемнадцати лет ушел в партизаны, а в конце войны в боях за Кенигсберг стал Героем Советского Союза.
Геройство не передается по наследству, я понимал это, но понимал и другое: Миронов будет служить так, чтобы его родичи за него не краснели.
В центральном посту, над станцией аварийного продувания, висит металлическая дощечка с надписью: «Боевой пост им. Александра Матросова». Глядишь на нее и веришь: моряки с этого поста никогда не подведут ни лодку, ни ее командира.
Есть у экипажа и колба с землей, взятой с того места, где совершил свой подвиг бессмертный солдат. Мичман Шмонин как-то сказал мне:
— И колба-то небольшая. А приспособить негде. Все в отсеке занято, до единого сантиметра, а ведь когда нам псковичи землю передавали, то просили, чтобы мы ее поместили там же, где будет Матросовский пост…
Для экипажа эта земля — реликвия, а для старшины 2-й статьи Владимира Боровкова — родная, отцами и дедами завещанная. Поселок Чернушки — неподалеку от его деревни.
Так в тугой узел сплетены на лодке боевые традиции с судьбами экипажа.
В шестом отсеке, где, укрытые кожухами, неторопливо ворочаются гребные электродвигатели и где под водой жарче, чем в тропиках, несет вахту командир отделения электриков старший матрос Игнатьев. Его отец, монтажник Псковского завода радиодеталей, служил когда-то на Севере, на атомной лодке, и тоже был командиром отделения электриков. Он уволился в запас главным старшиной, и Анатолий уверен, что еще догонит отца. Как-никак впереди почти два года…
Преемственность традиций: и тех, что восприняты от отцов, и тех, что родились в железных отсеках, — и была, по-моему, главным из всего того, что я увидел на борту «Псковского комсомольца». И радист Саша Сотников, интеллигентный, слегка ироничный ленинградец, и загорелый до черноты торпедист молдаванин Ваня Казаны (я видел, как артистически он работал на талях) — все они в этом главном псковичи. Штурман Тер‑Погосов не ошибся.
Все дни, что мы были в море, в жилых отсеках кипела работа: после вахты моряки мастерили подарки шефам. На комсомольском собрании было решено: все делать самим. Тут были миниатюрные модели, чеканка, хитроумные плетения из пеньковых тросов…
На лодке упорно поговаривали о том, что шефы собираются подарить экипажу цветной телевизор. На торжества, посвященные юбилею корабля, собирались приехать руководители псковского комсомола, были приглашены родители… Подводная лодка швартовалась не только к пирсу. Другой ее причал находился в белокаменном Пскове!
За добро принято платить добром. Хороших парней выпускает лодка в жизнь, проверив их на прочность тревожною тишиною глубин, яростью штормового наката…
* * *
Мы возвращались в базу. Ветер разгулялся не на шутку, и Балтика накрывала лодку с головой. Взрывались, налетая на обтекатель, волны, и белопенные осколки со свистом били по стеклам рубки.
В разрывах фиолетовых туч было видно, как несется наперегонки с ветром багряно-желтая луна.
Я стоял рядом с Ковальчуком на правом крыле. Командир пристально всматривался в пляшущие на воде огни, и то и дело слышалось:
— Полкорпуса влево!
— Вправо не ходить!
— Так держать!
На руле стоял Бальчунас. Немногословный узколицый Витас в самые ответственные минуты всегда вызывался сюда.
Светлый круг рубочного люка заслонила чья-то фигура.
Моряк поднялся наверх, и тотчас я услышал за спиной восторженное:
— Красота какая, товарищ командир!
— Красиво, — обронил Ковальчук. «Псковский комсомолец» входил в базу.
В 1956 году погожим августовским днем тысячи жителей Стокгольма могли видеть необычное зрелище: в гавани, тесной от танкеров и суперлайнеров, медленно, метр за метром, поднимался из синей толщи воды… парусный фрегат. Триста тридцать один год миновал с того дня, когда сорокапушечный корабль «Ваза» был опрокинут ураганным порывом ветра и ушел на дно. Цепкие объятия моря разжали водолазы.
Водолазы…
Людей этой специальности всегда окружал ореол дерзости и риска. Широкогрудые парни первыми шли в черную бездну за тайнами погибших кораблей. С тайны начиналась Экспедиция подводных работ особого назначения — ЭПРОН.
В тридцатые годы не было, пожалуй, в нашей стране мальчишки, который бы не произносил с замиранием сердца это слово. Эпроновцы стояли в одном ряду с челюскинцами, с покорителями полюса. Они поднимали ледоколы со дна полярных морей, снимали с рифов накренившиеся сухогрузы, уходили в воду на рекордные глубины. А ведь не окажись «Черного Принца»…
Впрочем, нынешний читатель, может быть, и не слышал ничего об этой нашумевшей когда-то истории. Я напомню ее.
27 ноября 1854 года у берегов Крыма бушевал шторм. Темно-зеленые валы, грохоча галькой, грудью падали на гранитные скалы, ветер гнул до земли чинары, задувал маячные огни.
Десятки судов английской эскадры, застигнутой в ту ночь штормом на внешнем рейде Балаклавы, были сорваны с якорей и пошли на дно. Среди них винтовой пароход «Принц», на котором находились медикаменты, обмундирование для английской армии, высадившейся в Крыму, и жалованье солдатам: что-то около пяти тысяч рублей золотом.
Шли годы. Как обрастают водорослями борта затонувших кораблей, так обрастала легендами эта катастрофа. «Принц» превратился в «Черного Принца», а пять тысяч рублей — в бочки, набитые золотом.
Искатели приключений и авантюристы всех мастей пытались найти «Черного Принца», но тщетно. Да и техника этих поисков была достаточно примитивной.
Затонувшие сокровища привлекли внимание русского инженера В. С. Языкова. Человек энергичный и предприимчивый, он привлек к этому делу изобретателя Е. Г. Добровольского, и тот сконструировал рабочую камеру с иллюминаторами и выдвижными стальными руками (прообраз теперешних батискафов).
В 1923 году В. С. Языков обратился к Ф. Э. Дзержинскому за разрешением начать поиски. Молодая Советская республика остро нуждалась в золоте. Расчеты, представленные Языковым, показывали, что затраты предстоят незначительные. И решение было принято.
Приказом ОГПУ от 17 декабря 1923 года была создана Экспедиция подводных работ особого назначения. Ее первым начальником стал участник гражданской войны двадцатичетырехлетний чекист Лев Николаевич Захаров.
«Принца» искали полтора года, но так и не нашли. Вернее, были обнаружены обломки мачт, паровой котел и… четыре золотые монеты.
Но зато с первых же дней своего существования ЭПРОН стал приносить ощутимую пользу республике. В середине 1924 года была поднята подводная лодка «Пеликан», затопленная интервентами на самом выходе из одесской гавани, потом на Балтике была извлечена со дна морского английская подводная лодка Л-55…
