— Скажите, я здесь в учреждении полиции или просто в разбойничьей пещере?
— Вы в разбойничьей пещере и будьте готовы ко всему. Вам предстоит еще многое пережить, — был ответ.
Гизевиус считал себя сильным человеком, он умел отгонять от себя все, что других лишало сна. Небе уже сейчас был на грани психического заболевания, после «ночи длинных ножей» у него явно появились признаки мании преследования, только он страшился сам себе признаться в этом, зная о программе Гесса «Эвтаназия» — планомерном уничтожении в Германии всех официально зарегистрированных психических больных. Небе приходится теперь часто брать отпуск — якобы для лечения почек — и уезжать за границу, как только он начинает чувствовать признаки приближающегося приступа. Вот и сейчас он собирается на воды в Бельгию. А что станется, если Бельгии не будет, но будет протекторат рейха?
Еще до тридцать седьмого года, считал Гизевиус, можно было добиться изменения положения в стране, сместив Гитлера большинством голосов в имперском кабинете. Сейчас остается одно: армейский путч, генеральский заговор, верхушечный переворот…
Шахт снял особняк в предместье Бонна, но Гизевиус не заметил тех сорока минут, что он гнал машину от Годесберга по извилистой дороге вдоль реки. Особняк охранялся. Пришлось назвать свое имя эсэсману, который вежливо кивнул, попросил подождать, снял телефонную трубку аппарата, укрепленного прямо на решетке ограды, и медленно, членораздельно произнес:
— Генерал Ганс Бернд Гизевиус…
Эсэсман выслушал ответ и лишь после этого отворил калитку.
На старинном ларе в холле лежали форменное пальто и фуражка с генеральской кокардой. Доктор Шахт не один, понял Гизевиус. У Шахта был Витцлебен.
Хозяин дома сидел у горящего камина в темном сюртуке, стоячий накрахмаленный воротник манишки, напоминавший о дедовских временах, никак не вязался с поблескивающим на лацкане золотым значком НСДАП. Доктор Шахт получил его из рук фюрера. Казалось, он ведет с командующим первой армией неторопливую светскую беседу. Когда Шахт повернулся к вошедшему Гизевиусу, мягкие черты лица на миг заострила тревога:
— С чем вы, генерал? С победой или поражением?
Витцлебен нахмурился:
— Гитлер прервал переговоры? Он оскорбил британца?
— Переговоры прервал Чемберлен.
Шахт облегченно вздохнул:
— Вот это тот самый козырь, который играет последним. Ибо все ошиблись. Гитлер ошибочно, то есть преждевременно, возжелал европейской власти. Чемберлен, которому застит глаза лозунг борьбы с красными, слишком уж хочет немедленного союза с Гитлером. Самое же главное, — Шахт сделал небольшую паузу и нарочито внятно сказал: — И Чемберлен, и Даладье, и Бенеш — все ошибаются в оценке Гитлера!
— Это абсолютное зло, — мрачно уронил Витцлебен из глубины просторного турецкого дивана. Гизевиус видел в отсветах огня лишь блеск лакированных сапог и тень от чеканного профиля генерала. — Мыслящие люди сознают сей факт. Чемберлен, Даладье, Бенеш — они не думают, они калькулируют. Бедные бухгалтеры!
Раздался телефонный звонок. Гизевиус понял, звонил эсэсман, потому что вскоре в комнату вошел еще один гость, человек лет сорока.
— Познакомьтесь, Ганс, — любезно проговорил Шахт, — наш друг Рудольф фон Шелия… Советник нашего посольства в Варшаве, в будущем — кто знает! — Шахт усмехнулся, — министр иностранных дел Германии… Очень способный дипломат. Генерал фон Витцлебен хорошо знает его отца.
— Мы теряем время, — резко сказал Витцлебен. Гизевиус вдруг испытал легкую зависть к этому человеку — под шестьдесят, а энергичен, строен, как юноша. На ум опять пришел Небе и собственная прогрессирующая стенокардия. — Мы теряем время, а оно сейчас не работает на нас. Шахт, как вы, умнейший и трезвейший политик, могли подтолкнуть к власти…
Шахт не дал ему договорить, добродушно разведя руками:
— Но и оставлять германский народ в руках прожженного шпиона Папена было бы подлостью. Ошибки должны исправляться. Гитлер перестал быть управляемым, вот что плохо. Мы где-то просчитались, оглушенные, видимо, некоторыми его полезными мыслями, например о прекращении классовой борьбы… Мы, конечно, рискуем, господа. Но лично за себя я не боюсь. Мир большого бизнеса убережет меня от любых превратностей. А вы, господа, продумайте для себя гарантии.
— Мы будем действовать наверняка, — твердо сказал Гизевиус.
— Я полагаю, все должно произойти в рамках законности.
— Простите, доктор, в рамках какой законности? — Гизевиус почувствовал, что Шахт вдруг начинает уводить разговор в сторону — Гитлеровской? Веймарской?
— Это ваш вопрос, юристов…
«О эта сладкая стариковская улыбка добренького дедушки, — раздраженно подумал Гизевиус, — откуда она у этого крепкого прожженного политикана?»
— Простите, я отвлекусь, камин гаснет, — Шахт встал, нагнулся, низко опустив голову, высматривая среди березовых поленьев, сложенных на каминной решетке, посуше, покрепче. Резко разогнулся:
— Я готов ко всему, если генералы уберут Гитлера.
— Именно поэтому я буду предлагать на пост канцлера вашу кандидатуру, доктор Шахт, — проговорил Витцлебен, пристально глядя на разгорающийся огонь.
Шахт опустил глаза:
— Но я уж не молод. Вероятно, генерал Герделер был бы уместнее на этом посту, подумайте, Эрзин.
— В таком случае я немедленно еду к Герделеру, — ответил Витцлебен. — Приказ у него. Доктор Шахт, я обращаюсь к вам!
— Вряд ли есть смысл мне спешить к Герделеру… — уклончиво ответил Шахт, снова повернувшись к камину. — Вы с господином, Гизевиусом вполне управитесь. Но не забудьте, немецкий народ — народ последовательный. Он может с неодобрением отнестись к новому лидеру, если он вдруг резко изменит политику. Именно в этом смысле я говорил, господа, что вы должны как-то продумать гарантии для себя. И потом, мудрее будет, сместив Гитлера, поставить временную переходную фигуру — из близких к нему. Но такую, которой мы могли бы управлять.
— Гесс? — отрывисто спросил Гизевиус.
— Возможно, и Гесс. Когда вы соберетесь у Герделера, подумайте, посоветуйтесь…
— Вы остаетесь, фон Шелия? — повернулся Витцлебен к дипломату.
— Да.
— Мы ждем тут кое-кого… из моих американских друзей, — пояснил Шахт. — Барон хотел бы кое-чем поделиться с ними. Гизевиус, а где мы встретимся?
— На вилле генерала Ольбрихта.
Гизевиуса удивила сухая церемонность, с которой Витцлебен прощался с Шахтом.
Витцлебен и Гизевиус прошли мимо эсэсманов у входа — те вытянулись перед двумя высшими чинами. Резкий порыв ветра вдруг набросил суконную полу шинели Витцлебена на кожу форменного пальто Гизевиуса. Витцлебен усмехнулся.
— Не думал, что вы склонны к символике, — сказал Гизевиус. — Единым порывом вот так же переплетены наши судьбы — такие разные…
Витцлебен промолчал. Нет, их судьбы не переплетутся, хотя они оба будут стремиться к свержению и ликвидации гитлеровского режима. Витцлебен погибнет на виселице — после неудачного взрыва бомбы, подложенной полковником Штауффенбергом. А Гизевиус будет выступать на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Только в качестве свидетеля — не напрасно он уже тогда, в 1938 году, держался Даллеса и вашингтонских настроений.
— Будьте осторожны с Шахтом, — вдруг сказал фон Витцлебен, когда они отошли от ворот виллы достаточно далеко. — Да, Ганс, будьте осторожны с Шахтом. Шахт в свое время предал демократов, на чьих плечах выбрался к политическим верхам, ввел нацистов в политические салоны. Теперь он предает нацистов. Может предать и нас. У него склонность к махинациям, как у всех голштинцев. Он патологический лжец. Прощайте. За углом меня ждет машина. Я не смогу вас подвезти. Прошу меня извинить. До скорой встречи.
Гизевиус поклонился первым и первым зашагал прочь.
Когда Чемберлен, прервав переговоры, направился к дверям, Гитлер действительно не мог встать. Начинался приступ бешенства, который сковывал движения. Внутри все клокотало, он готов был швырнуть в эту удаляющуюся к двери горделивую фигуру пресс-папье, подсвечник, бронзулетку с пасторальной сценкой — все, что было под рукой.
За Чемберленом захлопнулась дверь, Гитлер дал себе волю. Опрокинул стол, бронзулетка, подсвечник, пресс-папье покатились на ковер. Гитлер выкрикивал нечто бессвязное… Влетевший на крик Геринг ничего не мог понять: фюрер извивается по ковру, грызет ворс, треножник опрокинулся, ковер усеян осколками разбившейся хрустальной вазы.
«Только не хватало, чтобы он порезался о битый хрусталь! — подумал Геринг. — Это будет совсем некстати». Схватил фюрера в охапку и уложил на диван. Нужно обратить на него внимание врачей — или поменять их. Пожалуй, следует посоветоваться с Гейдрихом, у него всегда на примете есть достойные, знающие в своей области люди.
