— Шутки сказать! Сколько времени вылежать на ветру да морозе, — говорила жена нашего связного Антона Яцкевича.
— А ты не теряй слов зазря. Беги быстрей да неси бутыль, — усмехнулся он, — вот и отогреемся.
— Ура! — закричал Мазур. — Сбылась моя думка о чарочке! — И побежал в хату Яцкевича.
Вышел он оттуда с солидной бутылью и гаркнул на всю улицу:
— Сюда, славяне! Махнем жизнерадостной сорокаградусной!
К нему потянулись продрогшие бойцы. Заткнув за пояс трофейные рукавицы, Мазур обеими руками охватил посудину и прямо из горлышка снял пробу. Оторвавшись, довольно крякнул и заключил:
— Хороша водица… Так вокруг пупка и закружилась. К употреблению годна! Подходи, хлопцы!
Бережно, при свете приобретенных на шоссе электрофонарей с острыми прибаутками наливал Николай в кружки порции «святой воды». Каждого приложившегося наделял луковицей, ломтем хлеба.
Жители Острова проявили горячую заботу о партизанах: обогрели их и накормили. Труднее пришлось отделению Юрочки, охранявшему на улице перепуганных и замерзших пленных. Оно с большим трудом удерживало наседавших разъяренных жителей.
— Бей гадов! Чего с ними возиться! — кричал какой-то старик, протискиваясь вперед.
— Дух из них, извергов, вон!
— Больно уж мы добренькие. А они с нашим братом не церемонятся. Чуть что и пуля в лоб. Мы разве не люди?! — возмущался третий.
— Растерзать кровопийцев, и делу конец! — истошно вопила седая женщина, бросая в немцев первый попавшийся под руку ком снега.
— Граждане, граждане, ну успокойтесь! — оттеснял наступавших взволнованный Юрочка. — Не позволено законом убивать пленных.
— Детей жечь и заживо бросать в колодцы им дозволено?!
— Вешать, стрелять, морить люд голодом им тоже можно?!
— С нами они хуже, чем со скотом, обращаются, а мы с ними должны цацкаться?! — не унимались озлобленные жители.
Всю улицу запрудил народ. Все возбужденно обсуждали, некоторые кричали, размахивая руками, пробирались к пленным.
— Тебе, Иван Прохорович, надо обязательно выступить. Действуй. А я утихомирю народ возле Юрочки, — бросил на ходу командир отряда.
Собираться с мыслями было некогда. Встав на скамейку у забора, я громко крикнул:
— Товарищи! Внимание!
Но разгоряченные жители никак не могли умолкнуть.
— Тише, товарищи! Комиссар говорить будет! — подняв вверх автомат, что есть духа зычно возвестил разрумянившийся Мазур. Люди начали подходить поближе.
От имени командования и партизан я горячо поблагодарил жителей за их помощь и теплую заботу о партизанах. Потом рассказал об успешном начале великого наступления наших войск на Волге, окружении там огромной гитлеровской армии, о невиданном мужестве бесстрашных советских воинов, громящих оккупантов в мороз и вьюгу в бескрайних приволжских степях.
— Немецко-фашистское командование принимает срочные меры для переброски на фронт все новых резервов. Поэтому задача всех советских людей, находящихся в тылу у немцев, максимально препятствовать этому. Мы, партизаны, а нас на оккупированной земле огромная армия, делаем все, чтобы побольше уничтожить гитлеровцев здесь, в его тылу. Вот и сегодня враг недосчитался почти сотни солдат, двух танков, около двадцати машин, много оружия и снаряжения. Это наш подарок фронту.
— Молодцы, партизаны… так их… — восторженно загудела толпа.
В это время в стороне железной дороги раскатисто прогремело два глухих, но сильных взрыва. Я сообщил людям, что это на «железке» наши подрывники взорвали гитлеровский эшелон… Это тоже вклад в дело победы…
— Ура! — крикнул кто-то, и над деревней понеслось неудержимое многоголосое «у…ррр…ааа!..».
— Смерть немецким оккупантам!
— Да здравствует победа!
И тут кто-то закричал:
— Растерзать гадов немедля!
— Нечего сволоту жалеть!
— Зуб за зуб! Смерть за смерть! Сейчас же к стенке их! — грозно раздавались негодующие крики.
Я видел, что еще немного, и колхозники кинутся на фашистов. Но этого нельзя было допускать. Я объяснил собравшимся, что есть закон — пленных не убивать. С ними, как с преступниками, разберется правосудие. А действовать методами гитлеровцев нам нельзя, не к лицу советскому человеку. Мы не фашисты.
— Фашистов жалеет, а еще комиссар! — вырвался из толпы ехидный крик.
— Ты брось комиссара задевать! — последовал властный окрик одного из колхозников. — Он из-за линии фронта партией прислан партизанами руководить, немцев бьет, рискуя жизнью, чтобы скорее освобождение пришло, а ты мелешь не знамо что!
Жители притихли, и, воспользовавшись этим, я твердо закончил:
— Расправляться надобно не с пленными, а с теми, кто еще с оружием в руках порабощает белорусскую землю. Вот поэтому мы зовем в наш отряд новых, смелых товарищей из Острова. Кто хочет взять оружие, вливайтесь в наши ряды!
Распрощавшись с жителями деревни, партизаны построились и двинулись к лесу. Замыкала колонну группа молодых парней, возглавляемых учительницей Соней, получивших сегодня боевое крещение.
Прошедшая ночь нагнала на оккупантов немало страха. Забравшись в блиндажи и щели, гитлеровские солдаты во всех окрестных гарнизонах до утра строчили из пулеметов и непрерывно пускали ракеты. Во все концы помчались усиленные разъезды, патрули и карательные команды.
Что касается фашистов в Смолевичах и Борисове, то они всполошились еще с вечера. Дело в том, что за два дня до операции на шоссе и «железке» немцы решили собрать в смолевичском кинотеатре своих офицеров на какое-то совещание. Мы узнали об этом и поставили двум нашим партизанам задачу совместно с группой при подпольном райкоме партии подготовить взрыв здания. С помощью местных подпольщиков Лашука и Лученка заряд благополучно был доставлен в Смолевичи и уложен в огромную круглую печь кинотеатра. Сильный взрыв полуразрушил здание кинотеатра. Но, к сожалению, из-за какой-то ошибки это произошло тогда, когда зал уже был почти пуст. Хотя враг и не понес значительных потерь, но получил большой психологический удар.
Комендатура, гестапо и полиция — все заметались. Разгром большой автоколонны еще больше накалил обстановку. А диверсия на железной дороге буквально ошеломила немцев.
— Это не случайность, а цепь взаимосвязанных партизанских операций! — возмущенно орал по телефону смолевичский комендант. — Это ваш недосмотр, — упрекал он начальника гестапо.
— Простите, — прерывал тот, — но ведь вы давно хвалились, что ваши солдаты раз и навсегда покончили с партизанами в районе…
Густой снег, выпавший за ночь, надежно скрыл следы отряда. Гитлеровцам так и не удалось напасть на них.
Отряд с немалыми трофеями вернулся в лагерь на заслуженный отдых. Начальник штаба в журнале боевых действий записал:
«На автомагистрали Минск — Москва в районе Белых Луж сожжено 22 грузовика и автобуса противника, подорвано два его легких танка, убито около 80 гитлеровцев, захвачены пленные, много оружия, различное военное снаряжение, медикаменты, продовольствие. Отряд потерь не имел. Руководил операцией И. М. Демин».
Недавно созданный особый отдел отряда занялся допросом пленных. В штабе разбирали захваченные карты, приказы, письма. Мы с врачом Геней Рогенбоген заинтересовались небольшой книжицей со свастикой.
— «Памятка немецкому солдату. Помни и выполняй», — вопросительно посмотрела Геня на меня и Тарунова, переведя заглавие.
— Читайте, читайте. Нужно знать, как противник одурманивает своих солдат, превращая их в убийц и преступников, — сказал командир и тут же распорядился вызвать командиров рот, политруков, начальника штаба и разведки.
— Мерзавцы, звери! Это же памятка людоедов… — гневно воскликнула Геня, бегло пробежав текст. Ее глаза наполнились слезами, видно, она вспомнила о злодеяниях фашистов в лагере смерти в Тростенце под Минском и своих родных, истребленных гитлеровцами в минском гестапо.
Когда все собрались, командир сказал:
— Послушайте один из захваченных ночью документов.
Срывающимся голосом Геня начала читать:
— «1. Утром, днем, ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не беспокоят тебя. Ты должен только действовать, ничего не бояться. Ты, немецкий солдат, неуязвим. Ни одна пуля, ни один штык не коснутся тебя. У тебя не должно быть нервов, сердца, жалости — ты сделан из немецкого железа. После войны ты обретешь новую душу, ясное сердце — для детей твоих, для великой Германии. А сейчас действуй решительно, без колебаний.
2. На войне не нужны сердце и нервы. Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семье и прославишься навеки.
