Конечно, глупо думать, что раз мы захватили президентское убежище, то и война закончиться, но приятно, и думается именно так. А вдруг?
Дудаевский дворец — большая, бетонная, советская многоэтажка коридорного типа, а не дворец вовсе, так, административное здание коммунистов-аппаратчиков, наречённое громким именем «дворец» только после переезда в него генерала Дудаева и развала СССР. В общем, для понтов это здание нарекли дворцом, посчитали, что солиднее будет. Где уж. Всё равно мы его взяли. Ещё, я не знаю точного количества этажей дворца, мне их, почему-то, насчиталось десять.
Кроме нас, во дворце лазили рохлинские пацаны из Волгограда и морпех Северного флота. Звери-пацаны. Молодцы. А ведь им больше других досталось, морпеху. Дудаевцы их ненавидят и боятся больше, чем любых спецназовцев, вот и долбят их усердно, с любовью. Но матросики держатся. Пробив дыру с тыла здания, они, кабинет за кабинетом, этаж за этажом, почти сутки вытесняли боевиков на улицу. Своё доброе дело, в выкуривании духов из дворца, сделала и доблестная авиация, закидавшая дворец фугасными авиабомбами. Да и мы — парни не промах. В общем, все — молодцы. Молодцы все, и все вместе мы сделали это. Здесь, как в школьной игре зарнице — бились все, а победили дружба. Так и должно быть.
Побродив по дворцу ещё минут пять, получил приказ на отход. Надо идти. Иду. Офицеры, что радостно шествуют рядом, в награду за дворец, обещают отдыха и водки. Посмотрим, как они своё обещание сдержат. Жду… и отдыха… и водки…
Вечер. Небо без звёзд, пустое и бесцветное, как утренний туман над рекой, и луна вязнет, и едва светится в молочно-меловой дымке. Полная жуть. Как в добрых древних советских сказках — «фильм — детям» — про дремучий лес, змей Горыныча, кощея Бессмертного и Бабу Ягу в избушке на курьих ножках.
Дремучий лес — это, конечно, город Грозный, в роли кощея — ясно-понятно, сам Дудаев, деревянную избушку заменяет бетонный президентский дворец, ну а Иван-царевич, который должен всю эту нечисть побороть, — это я. Всё хорошо, только вот до Елены Прекрасной и титров «и жили они долго и счастливо» ещё ой как далеко! Но помечтать можно. А что не помечтать?
Кто-то из подвальных генералов консервного завода, в благодарность за доблестный ратный труд, презентовал нам настоящий отпуск: дал ночку отдыха на полное восстановление организма от усталости трудного, унёсшего несколько десятков жизней, дня. Ротный объявил отбой.
Ротный у нас вообще мужик клёвый. Интеллигент, по-английски базарит, не сквернословит, о бойцах заботится. Молодец.
А взводного у нас нет. После гибели 31.12.1994г. лейтенанта ***, нам через неделю назначили нового, молодого «пиджака» после гражданского вуза, так он, на следующий день, в первом для себя бою, потерял кисти обеих рук. По глупости, по незнанию, по неумению пользоваться оружием. Жалко его.
Следующего взводного убило через два дня после назначения к нам.
После такой чёрной череды сплошной невезухи, комполка решил взводных нам не назначать, ограничившись наличием командира роты.
— Мужики, отдыхать!
Нормальные люди все спать легли, а мы — нет. На нашей БМП днём побило «половину разных нужных приборов», вот Соседу и взбрендило, в неумную его голову, отыскать поблизости какую-нибудь расколошмаченную бэшку и свинтить всё необходимое оттуда. Чудак. Зачем ему понадобились рисковые приключения посреди ночи, не знаю.
По словам Соседа, ничего особенно сверхъестественного в осуществлении его «классной задумки» не было, «просто нужно перебежать через дорогу, и там уже чего-нибудь да сообразим, там наших подбитых бэшэк — не меряно».
Легко, если забыть о том, что на город опустилась тёмная и омерзительно ветреная ночь, что идёт война, и кругом молотят из всего попадающегося под руку, и что ещё неизвестно, кто там, через эту хренову дорогу, хозяин.
Несколько секунд интенсивно шевеля немногочисленными извилинами коры головного мозга своего лопоухого черепка, и отчаянно борясь со сном, я пытался поднапрячься и серьёзно подумать о предложении.
Трудновато, засыпаю на ходу, но чую — выбор не богат.
И что же делать? Поохать и завалиться спать — слишком просто и неинтересно; разбрасываясь слюнями и нецензурными выражениями, поубеждать Соседа в его неправоте — трудоёмко и заведомо безрезультатно; плюнув на страхи и предрассудки, побежать сломя голову фиг знает куда — чистое безумие и самоубийство; притворясь чертовски усталым, молча отпустить Соседа одного — просто предательство.
Пойти на встречу со смертью, потеряться и кануть в безвестность, мне хотелось меньше всего, определённый опыт уже имелся, как говориться: «это мы уже проходили», но отпускать Соседа «в однюху» не позволила совесть. Совесть пока ещё у меня есть. Приходится идти.
— Ну ты идёшь или как? — Сосед корчит обезьянью гримасу, обозначающую у него крайнее нетерпение.
— Или как! — я двусмысленно улыбаюсь в ответ. — Да ладно уж, ладно. Вместе навсегда! Сосед forever! — закинув автомат на плечо, я выхожу из подъезда первым.
По привычке быстро, но внимательно оглядываю зону предполагаемого боестолкновения: местами — абсолютно непроглядная темень, местами — высоко-высоко, вспыхивают и гаснут яркие угольки трассеров, местами — чудовищно-сюрреалистическая картина пожаров — неровными факелами горит газ, вырываясь из тонких, обрубленных снарядами труб газопроводов. Картина, в общем, привычная, но всё равно, страшно. Страшно, что это навсегда.
Группа бойцов сидит на вырванном с корнем, толстом изогнутом дереве у низенького, грозящего вот-вот потухнуть, костра; позади, сжавшись в зародыши, с опущенными от усталости плечами и головами, на пустых малахитовых цинках, застыв, сидят ещё трое и, видимо, засыпают; двое, торопливо перебирая ногами и спотыкаясь, куда-то несут на носилках молчаливого раненого; другие двое, без оружия, стоят чуть поодаль от выжженной груды металла подбитого танка и курят, по недавно наработанной привычке осторожно пряча дымящиеся сигареты в ладони; ещё двое, сидя на башне одной из трёх БМП, почти в полной темноте, разбирают и чистят автоматы.
У всех свои, отдельные, субъективные, личные проблемы, но у всех одна общая, главная цель — выжить.
Проходим мимо них всех, выходим в соседний, такой же совсем маленький и полностью раздолбанный дворик. Всё то же самое: двухэтажные двухподъездные дома со снесёнными крышами, выломанными дверьми и выбитыми окнами, сломанные надворные постройки и детская игровая площадка, раскиданные в беспорядке бытовая утварь и обломки стройматериала, железный остов сгоревшего бэтра и брошенная прямо посередине двора легковушка — чистая, словно только что помытая, белая «шестёрка». Внешне — сходство стопроцентное. Разница лишь в людях. Там, откуда мы пришли, люди есть, а здесь, куда мы пришли, людей нет. Только трупы. Полный двор, в различных позах и в разном состоянии.
Чуть не наступил на обгрызенный собаками труп женщины. Еле успел заметить и перешагнуть. Посмотрел под ноги — рядом труп поменьше, видать — её ребёнок, тоже изрядно поеденный дикими голодными тварями. Из-под разодранного пальтишка торчат белые блестящие рёбра, череп обглодан полностью, от ног остались одни, изношенные до больших овальных дыр, ботинки.
— Трындец, бля, — комментирует увиденное Сосед.
— И не говори…
Выходим из квартала. Приглушенное эхо взрывов и назойливый треск автоматных очередей становится громче, а значит и ближе. Где-то недалеко идёт мочилово и кому-то там сейчас приходится не сладко. Бог вам в помощь, пацаны!
Из-за домов выбежала группа людей в штатском. Человек десять. Вооружены. Возбуждённо переговариваясь, бегут прямо на нас. Осталось метров двадцать-тридцать. А разговаривают-то по-чеченски! Что делать?
Прячемся в ночь, в темноту — за уродливо-широкое, но невысокое ветвистое дерево и осторожно вертим глазами в поисках путей дальнейшего отступления. Я, прижавшись к грубому стволу ветерана природы спиной, боюсь пошевелиться и камнем застываю, с трудом сдерживая своё горячее дыхание. Пульс отдаётся в ушах и сотрясает всё моё, быстро покрывшееся мелкой испариной и давно не знавшее тёплой воды, тело. Я потею, как конь на скаку. Сердце бьётся так громко, что, кажется, выдаст меня своим грохотом. Указательный палец нежно обволакивает спусковой курок автомата и монументально застывает в ожидании драматического действа. Отступать некуда — будем биться. Но как? Если повезёт, используем фактор внезапности — подпустив духов вплотную, расстреляем их в упор. А если не повезёт? Двое против десятерых, шансов у нас — абсолютный ноль. Нет, лучше будем надеяться, что повезёт. И эта надежда нам поможет. Ведь надежда всегда остаётся последней, хотя бы и на ненадёжный русский авось. Авось духи пройдут мимо и не заметят. Будь, что будет, мы заложники своей судьбы.
Неожиданно, издав громкие радостные вопли, боевики развернулись и побежали обратно туда, откуда прибежали. Может, им по рации чего сообщили? Неважно, главное — пронесло.
