Впереди стонала под вражеским каблуком советская земля. Сзади накипала гневом и собирала силы та же земля. Шли товарные поезда и воинские эшелоны, нестерпимым жаром дышали сталеплавильные печи, с конвейера сходили новые боевые машины. Народ поднимался защищать своё богатое, им добытое, заработанное, завоёванное счастье.
Как и обычно, она была удивительно короткой для спящих и необычайно длинной для бодрствующих — эта ночь.
Горяеву минуты казались звучащими и осязаемыми, — так они были медлительны и однообразны. Горяев хотел представить, что творится вокруг, за стенами. Но он лишь знал, что ночью пошёл снег. Это было хорошо. Снег скроет на траве и кустарниках следы пороха, дыма, копоти. Издали ДОТ будет совершенно незаметен.
Зато Горяев легко представил то, что делается за сотни километров, в его родном городе. Утро начинается в большой комнате голосом диктора. Мать проснулась, встаёт, чтобы включить электрочайник. Сестрёнка Лёля тоже проснулась, но не открывает глаз. Она говорит, что очень приятно спать под команду и музыку для физзарядки. Репродуктор потрескивает, инструктор предлагает расправить плечи и приготовиться к маршу.
Горяев служил в армии, но редко думал о войне. Она казалась ему далёкой. Он был уверен, что война будет не завтра и не через год… Иногда в свободную минуту молодой художник Горяев делал в тетради зарисовки: он готовился после службы написать большое полотно.
Первый день войны был тяжёлым, как и первые выстрелы, как первые снаряды, просвистевшие над головой. И Горяев понял: так должно было случиться.
Горяев не был смельчаком. Но сейчас в нём поднималось чувство боли и мщения. Неужели вся жизнь должна нарушиться? Тогда ему нельзя будет заниматься любимым делом, Лёля не должна учиться. Фашистские бомбардировщики сожгут город, тот дом, где живёт мать.
Значит, нужно воевать, бить, бить подлого врага.
Заканчивалась безмолвная ночь. Вот к аппарату протянул руку сержант Усов. Он сделал это спокойно, без рывка; значит, сержант не спал.
Усов, действительно, бодрствовал всю ночь. Он приложил трубку к уху.
— Товарищ сержант, — слушал он, — говорит военинженер Ольховец. Нужен ли вам инструктаж или консультация?
— Нет, мне всё ясно, — ответил Усов. — Один вопрос: выдержат ли перекрытия снаряды среднего калибра?
— Этого бояться не следует, — заметил инженер. — Не подпускайте к ДОТ-у немцев с зарядами. Артиллерийская стрельба по ДОТ-ам мало эффективна. А в случае попадания — выдержит. Я строил, и за материал я ручаюсь!
Последовало молчание.
Потом в трубке вновь послышался голос:
— А как люди вашего гарнизона?
— Я знаю их, и за них я тоже ручаюсь! — ответил комендант.
Оказалось, что немцы не знали о существовании ДОТ-а. Вчерашняя яростная стрельба в разгаре боя всё же не выдала защитников маленького укрепления. Рано утром были замечены первые небольшие группы противника.
— Фрицы появились, — шепнул Сибирко. — А ну-ка, Синицын, угости их!
— Огонь не открывать! — запретил Усов. — Это разведчики.
Между тем Синицыну очень хотелось нажать на спусковой рычаг пулемёта.
— А может быть они нас совсем не заметят? — проговорил Альянцев.
Его голос дрожал. Сержант Усов бросил мимолётный взгляд на Альянцева. В этом взгляде сверкнул укор. Комендант почувствовал в словах Альянцева страх. Он сжал зубы и поморщился.
Впереди грохнули одиночные орудийные выстрелы. Фашисты начинали артиллерийскую подготовку. Их батарея была скрыта в лесу, где-то далеко, слева от ДОТ-а.
Весь гарнизон был на своих местах — у пулемётов и перископа, у двери и у наблюдательных щелей. Проходили минуты напряжённого ожидания.
Там, в кустарниках и в лесу, скрываются враги. Они рвутся вперёд, чтобы овладеть городом, чтобы начать расправу над мирным населением, поджечь дома.
— Ну, идите, идите, — тихо говорил ефрейтор Любов. — Чего жмётесь в лесу?! Идите… — И он вполголоса сквозь зубы пропустил злое, крепкое слово.
И, словно по его вызову, опушка леса вдруг оживилась. Цепи немецких солдат двинулись по полю. Нагнувшись, солдаты бежали густо, надеясь одним броском пересечь открытую местность.
— Приготовиться! — скомандовал комендант.
Несколько пулемётов отчаянно стрекотали на правом фланге, поддерживая передвижение солдат. Но сзади ДОТ-а, в стороне города, затаилась тишина. Колючая проволока, окружающая ДОТ, была искусно скрыта в кустарниках.
Густая цепь немцев надвигалась на укрепление, не подозревая о нём. Солдаты бежали молча и не стреляли.
Они были уже на расстоянии прицельного винтовочного выстрела. А комендант всё выжидал. Он словно окаменел. Потом вдруг оторвался от щели, взмахнул кулаком и крикнул сильно и резко:
— Ого-онь!
В ту же секунду вздрогнули на столах пулемёты и забились оглушительной тяжёлой дробью.
Это было совсем неожиданно для немцев. Их бег мгновенно прекратился. Они падали вперёд на землю ничком, и невозможно было определить, кто падал от пуль и кто от страха. Через две-три секунды гитлеровцы снова выросли над полем. Такие же скрюченные, они бежали, но уже не к ДОТ-у, а назад. А пулемёты все били и били, срезая с поля бегущих. Пулемётные ленты, дрожа и прыгая, гнали в приёмники патроны. И люди у амбразур и щелей словно срослись со своим оружием.
У пулемётов работали Любов и Синицын. Анисимов, Горяев и Сибирко стреляли из винтовок.
— Стой! — скомандовал Усов.
Всё сразу умолкло. Комендант откинул голову, обтёр лоб и снова прильнул к щели.
За несколько напряжённых минут боя солдаты в первый раз взглянули друг на друга. Все молчали, ожидая слов командира.
— Хорошо! — сказал Усов.
— Добро! — повторил Любов.
Эта слова подействовали ободряюще и успокоительно. Сразу всё происшедшее показалось обычным и легко понимаемым.
— Приготовиться!
Гарнизон ожидал новой атаки. Но немцы, скрывшись в лесу, больше не показывались.
Рассветало. Свежий утренний ветер разогнал облака, и осеннее скупое солнце заглянуло в щель с восточной стороны. Серый дым низко стлался над полем.
В левом каземате у станкового пулемёта сидели двое — Горяев и Альянцев. Альянцев прибыл в отделение вместе с двумя сапёрами. Это было несколько дней назад, когда пулемётчики во главе с Усовым заступили на боевую вахту в укреплении.
Вдалеке, справа и слева, были слышны частые хлопки выстрелов и треск пулемётных очередей. Иногда тяжело ухали орудия. Горяев поминутно привставал на колено и смотрел через щель на чёрную полосу лесной опушки.
— Почему они не атакуют? — спрашивал Альянцев тихо.
Горяев не отвечал. Он сам удивлялся тому, что после второй атаки немцы успокоились. Может быть, они что-нибудь замышляют? Он подозревал, что и Альянцев думает об этом и тревожится. Пожалуй, Альянцев даже боится. Он сидит, втянув голову в плечи, и о чём-то думает.
Известие об окружении вначале тяжело подействовало на Горяева. Сознание сдавили невидимые клещи, и он думал — всё пропало. Но твёрдый голос сержанта Усова, спокойствие Любова, прежняя деловитость Анисимова — всё это ободрило его. Горяев признался себе, что они смелее и мужественнее его.
И, стыдясь перед этими людьми, он отгонял страх, старался говорить твёрже и спокойнее, так же, как они.
— Они могут разрушить ДОТ из орудий… — полувопросительно и в то же время полуутверждающе сказал Альянцев.
— Бросьте хныкать, — ответил Горяев.
— Почему наши не прорвутся к нам?
— Будет время — прорвутся.
— Они могут опоздать, — уныло проговорил Альянцев.
На этот раз Горяев искренне возмутился. Он понял, что Альянцев боится только за себя. Хотелось ответить этому человеку обидным словом, назвать его трусом, но Горяев сдержался и только сказал словами коменданта:
— Мы будем держаться!
Он вдруг поверил, что он может быть таким же, как Усов и Любов. Мы — это звучало сильно и придавало уверенность.
В каземат заглянул Сибирко и моментально исчез. Остались слова его песенки:
Тогда всему ДОТ-у сквозь дым улыбались
Её голубые глаза…
— Поёт, — с раздражением произнёс Альянцев и ещё больше съёжился.
Горяев улыбнулся. Раньше весёлость Сибирко ему тоже часто казалась неуместной. Но теперь он увидел, что связист всегда таков. Сибирко любил музыку. Он с первого раза улавливал мотивы, готов был часами просиживать у радиоприёмника и слушать концерты со всего света. У него была особенность: он по-своему неожиданно переделывал тексты песен и арий. Сейчас Сибирко пел, а два часа назад сосредоточенно и сердито стрелял из своей винтовки.
— Приготовиться! — послышалась команда Усова.
— Немцы! — сказал Ершов, пробегая около каземата.
