Мальчишки кричали «бандзай», а их учитель, отставной подпоручик,[6] гордо выпятив грудь с двумя военными медалями на гражданском кителе, щелкал воображаемыми шпорами и, улыбаясь, вспоминал те прекрасные времена, когда он на рыжем жеребце носился по улицам русского города Хабаровска и расстреливал русских бунтовщиков.
Низкорослый офицер с тремя звездочками в петлицах сидел на стуле под навесом лесопилки. Между широко расставленных ног в сапогах с твердыми негнущимися голенищами он поставил свой кривой самурайский меч с длинной рукояткой и картинно, как перед фотографом, опирался на него руками. Он сидел прямо, выпятив грудь, глядя куда-то поверх голов. Его одутловатое лицо с опухшими веками выражало брезгливость и презрение. Старый побелевший шрам, перечеркнувший его щеку от виска до подбородка, делал лицо еще более угрюмым и страшным.
Когда возле лесопилки собрались почти все жители поселка, сонтйо поклонился офицеру в пояс, не сказал, а будто пропел:
— Уважаемый господин сйоко[7] Масаносукэ Кацумата, наш храбрый доблестный Кацумата тайи,[8] соблаговолит сделать нам распоряжение от имени доблестного командования императорской армии. — И снова застыл перед офицером в низком поклоне.
Кацумата встал. Отставил ногу и, опираясь рукой о меч, стал выкрикивать:
— Доблестная японская армия никогда не сложит оружия! Мы разобьем всех врагов! Мы уничтожим русских варваров! Мы обожаем нашего императора! Богиня солнца — Аматерасу поможет нам! Древний дух Ямато[9] в наших сердцах! Мы пронесем знамя Страны восходящего солнца на наших штыках до Урала! — Он не говорил, а будто лаял. Рубец на щеке побагровел, и лицо стало еще страшней. Передохнув, Кацумата продолжал: — Командование императорской армии заботится о народе! Мы будем тут, на берегу, сражаться с русскими. Командование приказывает вам уйти в лес на склоне вулкана. Через четыре часа все должны покинуть поселок. Мы утопим русских в бухте. А если кто из них хоть на миг осквернит своим сапогом эту землю, того мы повесим на деревьях!.. Пусть здравствует наш божественный император Хиросито! Банд-за-а-а-ай!
Ошеломленные люди вразнобой неуверенно прокричали «бандзай». Капитан Масаносукэ Кацумата повернулся кругом и, ни на кого не глядя, печатая шаг, пошел к военному городку.
***
Дробно стучат по камням подошвы гэта,[10] плачут дети, звучат приглушенные голоса — беженцы из Акапу спешат уйти подальше от своих домов, где вот-вот загремит война.
Временами эхо доносит в долину со стороны сопок треск пулеметных очередей. А то вдруг ухнет далекий взрыв. Люди вздрагивают и ускоряют шаги. Что это? Учения? Или уже пришли страшные русские?!
Двенадцатилетний Сандзо несет рогожный куль с остатками риса и большой закопченный чайник. Рядом дедушка Асано. На его спине горой одеяла. Мама Сандзо, Фудзико, идет впереди. За ее спиной привязан двухлетний сынишка Мицу. Он спит, прижавшись щекой к спине мамы, и при каждом шаге кивает черной непокрытой головой. Рука дедушки, что лежит на плече Сандзо, с каждым шагом становится все тяжелей. Наконец он сходит с тропинки и говорит: «Отдохнем». Люди обгоняют их. Но две семьи рыбаков, которые живут по соседству, тоже сделали привал. И тотчас около них, как из-под земли, появился полицейский Нобухиро Ока. Ощерив желтые большие, как у лошади, зубы, он вкрадчиво спросил:
— Отдыхаете?
— Немножко… Только минутку передохнем, — заискивающе заулыбались ему взрослые.
— Когда я был в Хабаровске, — ни к кому не обращаясь, сказал полицейский, садясь на большой камень, — у нас был такой случай. Устал один солдат и сел отдохнуть… Так русские комиссары содрали с него кожу заживо и бросили собакам на съедение. Господин тюи[11] показывал нам фотографию. Лица совсем нет, даже узнать нельзя…
Взрослые испуганно переглядываются. Матери прижимают к себе детей. Все вскакивают. Торопливо навьючивают свою поклажу… И опять по камням тропинки стучат гэта. Еще быстрей.
***
Приказом командира бригады капитан Сергей Синицын был назначен комендантом поселка Акапу.
Первые три дня после штурма были заполнены неотложными делами до отказа. Вылавливали и разоружали солдат противника, разбежавшихся по сопкам во время боя. Отправляли их под конвоем в лагерь для военнопленных, созданный на юге острова. Свозили в одно место трофейное оружие, боеприпасы. Тянули связь. Устанавливали посты для наблюдения за океаном, Переоборудовали японские землянки под жилье для подразделений, разместившихся в сопках на севере острова.
К концу третьего дня капитан наконец зашел в контору лесопилки, им же облюбованную под комендатуру.
— Товарищ капитан! В поселке Акапу все в порядке! Никто из японских жителей не появлялся! Докладывает дежурный по комендатуре сержант Сидоров! — лихо щелкнув каблуками, радостно сообщил дюжий детина с тремя полосками на погонах.
— Вольно! — скомандовал капитан, снизу вверх глядя на сержанта. — Так чему же ты радуешься?.. Комендатура?! А жителей ноль целых…
— Так оно же спокойней, — беззаботно ответил сержант. — Сиди и морем-окияном любуйся. Красота!.. — Но, заметив недовольство в глазах командира, тотчас сменил тон: — Вы не беспокойтесь, товарищ капитан. У нас все в ажуре. Пусть только появляются. И рису двести мешков, и этого… соусу из сои. И табаку два ящика… И все бесплатно. Как при коммунизме!
Капитан не успел ответить. На столе загудел зуммер полевого телефона. Сержант снял трубку.
— Вас!.. Полковник Дементьев, — добавил он вполголоса.
В трубке чуть приглушенный расстоянием рокотал бас заместителя командира бригады по политчасти.
— Это ты, Синицын?
— Я, товарищ полковник.
— А как японцы? Появились?
— Нет, товарищ полковник.
— Так где же они?
— Не знаю, товарищ полковник. Мы обыскали, товарищ полковник…
— Вот заладил! Товарищ полковник, товарищ полковник! Это я и без тебя знаю. А вот где люди, ты знаешь?.. На вулкан этот лазили?
— Лезли, пока возможно. Там только козел сможет…
— Эх ты, разведчик… — с упреком сказал полковник. И в его голосе капитан услышал такую усталость, что ему стало стыдно.
— Мы найдем их, товарищ полковник!
— Ищи. Да помни, что там дети, женщины, старики. Вишь как запугали их самураи. Черт те куда залезли! Мы для них страшней сатаны… Все понял, Сережа? — Перейдя на неофициальный тон, устало спросил полковник.
— Все, Иван Константинович. Извините. Замотали совсем эти пленные, оружие, боеприпасы. А то бы я уже давно…
— Знаю. Ну, добро, казак. Жду хороших вестей.
Синицын медленно положил трубку и вытер вспотевший лоб.
— Понял, Сидоров?
— Еще бы, товарищ капитан… Возьмите меня с собой?!
***
Двенадцатый день живут беженцы из Акапу в шалашах из веток и травы, построенных в лесу на склоне потухшего вулкана. Запасы риса пришли к концу. Питались отварами трав и съедобными кореньями. Некоторые хотели спуститься вниз, чтобы принести из дома кое-что из еды. Но единственный представитель власти, полицейский Ока, не разрешил.
Утром тринадцатого дня, когда туман еще окутывал подножие горы, беженцев разбудил гром выстрелов. Сначала канонада звучала глухо, потом приблизилась. Казалось, пушки и пулеметы стреляют со всех сторон, где-то совсем рядом.
— Это гремят пушки нашей победы! Наши доблестные самураи бьют русских! — закричал Ока. — Сейчас мы услышим громовое «банд-за-ай»! И… когда разрешат, можно будет спуститься в долину.
Но измученные голодом и страхом люди не выразили радости. Они тревожно вслушивались, пристально вглядывались в стену тумана, будто могли что-то увидеть за ней. И вздрагивали при каждом залпе.
— Плохо, — сказал дедушка Асано и покачал седой головой.
— Что-о? Что вы сказали? Повторите! — приказал Ока.
— Если вы требуете, Ока-сан,[12] я скажу громко, — ответил старик. — Подождите радоваться. Это бьют пушки с кораблей. Я ведь был моряком. Знаю.
Ока задохнулся от возмущения:
— Вы… вы… Асано Такита, борусиэбику![13] Вы не верите в нашу победу! — Он сощурился, будто впервые увидел старого рыбака, и, щелкнув лошадиными зубами, поставив ноги по стойке «смирно», отчего они сразу стали похожими на большую букву «о», сказал: — К сожалению, Такита-сан, я должен вас арестовать.
Люди вокруг неодобрительно зашумели. Ока оскалил зубы в улыбке:
— Не волнуйтесь, пожалуйста. Не сейчас. После победы, конечно. — И, надувшись от важности, торжественно закончил: — Ока придет к вам, когда последний русский комиссар будет утоплен в океане! Ждите! — и зашагал прочь.
Гром разрывов и трескотня пулеметов постепенно удалялись куда-то в сопки, а потом и совсем смолкли. Туман рассеялся. Но все равно отсюда ни знакомой бухты, ни родного поселка не было видно. Люди ждали. Но полицейский Ока не появлялся.
