Груз подняли краном и спустили на воду. Брезентовый чехол закачался, по-прежнему вызывая разговоры — что под ним?
Комиссия торопилась. Уже на следующий день пароход вывели из бухты и поставили на якорь. Всех людей с причалов и с берега приказали убрать.
— Никто не должен видеть того, что произойдет здесь, — сказал приехавший адмирал.
Кадзума стоял на сигнальном посту рядом с ним. Позади жалась кучка инженеров. Из нескольких коротких фраз, которыми обменялись они, Кадзума понял — сейчас будут испытывать построенное ими новое оружие.
Груз отвели от берега и расчехлили. Открылось что-то похожее на маленькую подводную лодку: длинный корпус, две врезанные в палубу, прикрытые козырьками, кабины, два винта, рули глубины.
Инженеры спустились с поста, шлюпкой их отвезли к снаряду, они начали готовить его. Снаряд задрожал — заработал мотор — все покинули его. Адмирал подал знак, странная лодка двинулась с места.
Позади Кадзумы стоял старший лейтенант. Когда лодка дала ход, он вздрогнул и подался вперед.
Лодка шла, едва возвышаясь над водой. Частые волны, разбиваясь о нос, заливали пустые кабинки.
— Вы будете плыть на глубине не меньше десяти метров, — сказал, не поворачивая головы, адмирал старшему лейтенанту.
Снаряд приблизился к пароходу. Пришедшие с океана волны то скрывали его, то снова открывали. Последняя сотня метров… Снаряд ударился о борт, пароход вздрогнул, черный, красный шар выскочил из-под воды, пароход накренился, повалился набок и стремительно исчез.
— Отличная работа, — сказал адмирал. — Я поздравляю вас, Куамото, гордитесь: вы будете первым.
«Итак, это не подводная лодка, а торпеда, управляемая человеком, и этот Куамото займет место в одной из кабинок», — понял Кадзума.
Адмирал и его свита уже торопливо покидали пост.
Когда Нефедову сказали в отделе кадров: «Пойдете штурманом дивизиона в бригаду торпедных катеров», — он спросил:
— Где это?
— Неподалеку, в бухте Гомера.
О такой бухте он ничего не знал. В Приморье во Владивосток приехал всего неделю назад. «Кто их так назвал — Улисс, Гомера, Патрокл? Откуда эти греческие названия? Наверно, потому, что давали их еще в прошлом веке».
— Как мне добираться?
— Автобусом.
Городской, разболтанный, объехал залив Золотой рог, покатил в самый конец города, углубился в распадок между двумя сопками, через полчаса был в Гомера.
Конечная остановка перед контрольно-пропускным пунктом. Дорогу до штаба показали, и вскоре он уже стоял в кабинете перед командиром бригады. Тот мельком посмотрел предписание, спросил:
— На катерах никогда не служили?
— Нет.
— Привыкнете. Кроме восперов будете обеспечивать еще ВУ.
Хотел было спросить, что это за воспера и уж совсем странные ВУ, но понял — разговор окончен.
Больше объяснил кадровик:
— Воспера — это новые английские катера, ждем еще американские, а про ВУ спросите у Кулагина, он на них самый главный. Я скажу, чтобы вас поселили с ним.
Нефедова поселили в Корабле, в доме для офицеров — длинном двухэтажном здании с облупленными стенами и тесно, в линейку, вытянутыми по фасаду окнами. Квартир в доме не было, были маленькие комнатки, выходящие в длинные, через весь дом, от торца до торца, коридоры. Целый день Корабль гудел, трясся, сновали в полутьме, неся кастрюли на общие, расположенные в концах коридоров кухни, женщины, с плачем и криком носились между ящиками и шкафами, которыми были заставлены коридоры, дети. К ночи дом затихал, сумрак спускался с дымящихся сопок на бухту, Гомера синела, по ней шла черная, тянущаяся полосами вечерняя рябь, потом успокаивалась и вода. Дом стоял на склоне, обращенный окнами к бухте. По мере того как вечерело, окна одно за другим начинали светиться, в них загорались желтые и зеленые пятна абажуров, но с торцевых сторон еще долго мерцали тусклые красные кухонные лампочки, в свете которых бесшумно двигались наклоненные грудастые тени.
Корабль был перегружен: в каждой комнате жило по семье или по двое — по трое холостяков. На каждом этаже в коридоре стояли ящики с картошкой, лежали свернутые трубами старые ковры, валялись испорченные кастрюли, связанные в стопки книги. Ночью натыкался на них вернувшийся с позднего выхода офицер, ругался вполголоса, а то с грохотом опрокидывал кастрюлю или таз, и тогда разом начинали скрипеть все двери и недовольные голоса выкрикивали в темноте проклятия. Вот, едва скрипнув, приоткрылась дверь, кто-то крадется в одних носках. Осторожные шаги. В темноте (после полуночи электростанция останавливалась и света не было) скрипнула вторая дверь, кто-то проскользнул в нее, и дверь без шума закрылась.
Тонкие стены, тихие разговоры… Опускается на воду туман, ползет белыми косами с невысоких сопок, вскрикнула железнодорожная дрезина, торопится по берегу, катит платформу, подпрыгивает желтый глаз фонаря, отсвечивают в молочный сумрак два ряда окон. Плывет в неизвестность дом…
Комната Нефедову досталась маленькая — окно, две кровати, около одной на полу лежит гиря, постель смята, сразу видно — кровать занята. Когда матрос принес белье, сам застелил вторую. Еще раз огляделся: над соседской кроватью вырезанные из картона часы. Одна стрелка, вместо цифр надписи: «Побудка», «Жратва», «Отбой», «Главное дело» и «Тося».
Сосед пришел поздно. Спросил:
— Нефедов, это ты? Я Кулагин. Поговорим завтра. Я смертельно устал, — и повалился на кровать.
Утром поговорить, спросить: «Что такое эти загадочные ВУ» — тоже не получилось. Кулагин поднялся рано, сделал зарядку с гирей, на ходу бросил:
— Будешь в столовой, спроси, как пройти к эллингу. Я целый день там.
Так и получилось. Кулагина он увидел издалека. Тот стоял у приземистого, открытого в сторону воды, похожего на сарай, здания — эллинга. Из того выкатывали по рельсам небольшой, без палубы, с горбатой спиной, тускло поблескивающий металлом катер. От носа до обрубленной, с двумя желобами для торпед кормы — антенна.
Когда катер спустили на воду, Кулагин подозвал Нефедова и повел к стоящему неподалеку белому домику. Открыл ключом железную глухую дверь — Нефедов подивился: «Зачем здесь такая сверхпрочная?» — и ввел внутрь.
Внутри оказались комнатки, загроможденные столами и полками, на тех — черные коробки радиостанций, грудами — серебряные с ножками лампы, катушки с намотанными на них тонкими красными, зелеными проводами.
— Сейчас я тебе все объясню, — сказал Кулагин, усаживаясь на подоконник Окно тоже было защищено двойной стальной решеткой. — Только учти — не болтать. Смерш узнает — загремишь знаешь куда? Катер, который мы только спустили, видел?
— Ну, видел.
— Антенну заметил? Так вот, это катер с волновым управлением, ВУ. — И он коротко, не пускаясь в подробности, объяснил. Несколько лет назад в Москве, в Главном штабе, кому-то пришла в голову мысль сделать катера, управляемые по радио. Надвигается война, на Тихом океане флот у нас слабый. В Японии уже спущены на воду линейные корабли, вооруженные десятками орудий, в том числе автоматами. Подойти к такому кораблю на расстояние выстрела торпедой обычный катер не сможет. «Ямато» и «Фудзи» — назвал Кулагин японские линкоры. Чтобы защитить свои берега, в атаку на такой линкор будут посланы волновые. Управление будет осуществляться с другого, находящегося в отдалении, катера или с самолета. Катера приблизятся к линкору, и те, что не будут уничтожены, выпустят в него торпеды.
— Усек?
— Какие-то катера-самоубийцы, — сказал Нефедов. — Хорошо, если дойдет хоть один.
— Зато они без людей, — напомнил Кулагин. — Я тебе рассказал суть. Как, на каких частотах они управляются — не твое дело. Твое дело — карты. Проложишь маршруты, выведешь всю группу в район атаки — и все. Будешь на самолете или со мной на командном катере.
Этим вечером, когда ложились спать, Нефедов не вытерпел и спросил:
— А что значат эти часы над кроватью?
— «Побудка», «Отбой», «Жратва» — разве не ясно? — ответил Кулагин.
— А «Главное дело» и «Тося»?
— «Главное» — это ВУ, а «Тося» — официантка. Я у нее в расписании.
— А-а-а…
Родился Ито на Южном Сахалине, в маленьком городке на берегу Татарского пролива. Дом, в котором временно, приехав на заработки, жила семья, был дощатый, двухэтажный, обвешанный со всех сторон тонкими дымовыми трубами, черный от копоти и сырости. Был он перенаселен. Каждый чувствовал себя в этом северном холодном городке существом случайным, и, встречаясь, люди каждый раз заводили разговор о родных, теплых, покинутых в поисках заработка местах. Дома здесь стояли, вытянувшись шеренгой вдоль двух врезанных в сопки улиц, улицы были засыпаны шлаком — топить приходилось всю зиму из-за морозов и половину лета из-за туманов. Когда поднимался ветер, черные вихри бродили между домами, угольная пыль лезла в окна, засыпала циновки в комнатах, скрипела на зубах и оседала на лицах. Отец рыбачил, вместе с двумя товарищами он каждую неделю уходил в море на моторном низкобортном кавасаки. Покачивалась мачта, на корме около руля чернела фигурка отца, Ито стоял на молу — тот отгораживал от моря ковш, в котором отстаивались, вернувшись, суда с лова — и смотрел им вослед. Возвращаясь, весь улов сдавали перекупщику, но отец всегда приносил что-нибудь домой, показывал сыну: рыбу-собаку с огромным бульдожьим ртом и безобразными выростами на голове, похожего на бутылку из коричневого стекла кальмара с десятью мертвыми белыми щупальцами и вороночкой, торчащей из брюха. Стоило нажать на брюхо — и из воронки тонкой струйкой выливалась остро пахнущая черная жидкость. У колючих, живых, с испуганно вытаращенными глазами крабов мать отламывала ноги и, набив ими ведро, залив водой, ставила ведро на очаг.
