— Извините, что так рано. Не хотел беспокоить ночью, — бурно неслось из трубки. — Все документы подписаны. Деньги по командировке можете получить в любое время. Кассир предупрежден.
Выпалив все это, Востряков еще раз извинился за ранний звонок, обещал поддерживать круглосуточную связь с отъезжавшими артистами и повесил трубку, оставив Петра Петровича в состоянии некоторого остолбенения.
Очевидно, Востряков таким же образом разбудил и Ивана Степановича, и Катеньку Корсунскую. Они вскоре появились в квартире Петра Петровича.
Первым пришел Иван Степанович.
— Мне только что звонил Востряков. Документы готовы и посланы нам, — лаконично сообщил он.
— Ах, он вам уже звонил, мне, представьте, тоже. Удивительный молодой человек, он так близко принял к сердцу нашу поездку. Вы полагаете, теперь неудобно отказываться?
— Полагаю, что да. А впрочем, как вам угодно…
— А вы?
— Я готов поехать.
— Позвольте! Но ведь это значит завтра… А у нас ничего не собрано. Что мы будем делать? Что мы будем делать? И Агнии Петровны нет. Ушла в магазин… С чего начать… С чего начать…
Толстяк бегал по комнате, хватая вещи, как будто хотел таким образом включиться в стремительный ход событий.
Еще больше сумятицы внесло появление Катеньки Корсунской и ее тетушки, точнее, сумятицу увеличила Катенькина тетушка, весьма общительная особа, обладавшая невероятным темпераментом.
Скромность Катеньки можно отметить с первых же минут ее появления. Поздоровавшись с артистами, она спокойно отошла к стене и стала рассматривать фотографии Петра Петровича в его многочисленных ролях, как будто все происходящее ее не касалось.
Мария же Феоктистовна (так звали тетушку), стремительно влетев, точнее сказать, впорхнув в квартиру Петра Петровича, расцеловалась с обоими актерами и сразу же заговорила, затараторила, перескакивая с предмета на предмет и не давая никому вставить слово:
— Все так неожиданно! Я говорю Катеньке: какое-то недоразумение! Состав бригады? Такие-то. Не верю. Меня убеждают. Не верю, не верю. Вдруг сегодняшний звонок этого очаровательного Вострякова… Он, не правда ли, очарователен?.. О боже, Катенька на фронте!.. Не могу себе представить. Все время в окружении мужчин. Разве трудно вскружить ей голову? Петр Петрович, Иван Степанович, только под ваше покровительство! — бросалась она от одного актера к другому. — Иначе не пущу! Нет! Нет! Единственное мое сокровище… Но как же в дорогу?.. Катенька так беспомощна… Я надеюсь только на вас, только на вас! Почему не взяли меня? Со мной бы не пропали. Я умею требовать условия. Нельзя ли похлопотать? Катенька, об одном прошу — не влюбляйся! Без моего совета ничего не предпринимай! Я тебе вместо матери. Иван Степанович, Петр Петрович, держите ее в руках, не позволяйте, ах, не позволяйте ей своевольничать!
В защиту девушки пришлось вступиться Петру Петровичу.
— Голубушка Мария Феоктистовна, — просительно воззвал он, прижимая руки к груди. — Напрасно вы так говорите. И я, и Иван Степанович знаем Катеньку. Если бы у меня была когда-нибудь дочь, я хотел бы, чтобы она была похожа на Катеньку.
— Вам, мужчинам, никогда не разобраться в тайниках женской души. Никогда! Никогда! — протестующе замахала руками Мария Феоктистовна, как бы отстраняя мужчин от решения женских дел. — О боже, завтра вы уже едете. А у Катеньки чулки не заштопаны…
Суматоха сборов продолжалась два дня и две ночи. Артисты смогли, и то с трудом, выехать только на третий день, приводя в отчаяние своими отсрочками Вострякова. Бедный малый совсем сбился с ног, «оформляя, утрясая и организуя». Оказалось, что надо взять с собой и то, и это, и пятое, и десятое. Горсовет выделил для бригады старую эмку. Ее заполнили вещами. Тут были и чемоданы с костюмами, и несессеры, и двустволка Ивана Степановича. Но за дело взялась Катенька Корсунская — она по-хозяйски отобрала самое необходимое, а остальное пришлось оставить.
Однако поездка чуть не сорвалась: не находилось подходящего шофера. Большинство шоферов ушли на фронт, оставшиеся в тылу были на счету. Выручила неистощимая энергия Вострякова. Он разыскал какого-то малого, у которого оказались права шофера. Этот малый был забронирован от мобилизации как незаменимый хозяйственник. Забегая вперед, скажем, что только через горсовет добились откомандирования его в распоряжение отдела искусств. Малый был высокого роста, довольно нескладный, с развязными манерами видавшего виды человека. Глаза навыкате, лихой рыжий чуб выбивался из-под шапки, на руке кольцо с камнем бутылочного цвета. По его словам, он исколесил весь Карельский перешеек во время войны с финнами. Правда, в то время, по некоторым непроверенным сведениям, он работал кладовщиком в Ленинградском военторге, но не будем высказывать скороспелых суждений. Подождем фактов. Мало ли что можно наговорить на ближнего! Будем брать пример с Петра Петровича: в людях он всегда видит их лучшие, а не худшие стороны. Шофер сразу же покорил его сердце своей военной опытностью.
— Взять, например, мины… Чепуха! — бесшабашно сдвигая шапку на затылок, делился он своими познаниями. — Конечно, другим они, может, покажутся в новинку, а я навидался этого добра. Приходилось даже проезжать по ним.
— Что вы говорите! И не страшно?
— Привычка! — пожал плечами шофер.
— Какой ужас! — прошептал Петр Петрович, на лице его отразилось самое искреннее сочувствие. — Сколько вам пришлось пережить!
— Это что. Бывали положеньица и похуже! — пренебрежительно махнул рукой шофер.
— Неужели бывали?
— Бывали. Выкручивались!
Проникнувшись к нему полнейшим уважением, Петр Петрович проговорил со смущенной улыбкой:
— Я хочу просить вас, чтобы вы… на первых порах руководили нами на фронте. Указывайте, где можно ходить, где нельзя, учите нас, предупреждайте, где мина, где что. При вашей опытности и необыкновенной храбрости вы просто незаменимый для нас человек.
— Можно! — с достоинством проговорил шофер. — Чтобы, так сказать, научить и предостеречь… Это можно.
— Вот именно, вот именно, предостеречь! Я вижу, мы с вами не пропадем.
На этом разговор закончился. Петр Петрович передал его в весьма восторженных тонах Ивану Степановичу.
— Мне кажется, наш шофер — большой враль, — заметил Иван Степанович со свойственной ему жестокостью суждений. Но Петр Петрович решительно не согласился с ним и продолжал всячески расхваливать отчаянного малого.
Сборы наконец подошли к концу. Все было уложено, упаковано, размещено. До станции Синелобово, где ориентировочно они могли искать штаб фронта, решили ехать по железной дороге, а там пересесть в машину. Машину с шофером погрузили на платформу. Петр Петрович, Иван Степанович и Катенька заняли места в пассажирском вагоне.
Прощание было трогательным. Отъезжающим совали в карманы маленькие сверточки с продовольствием, урезанным из скудных пайков.
Катенькина тетушка перебегала от одной группы провожающих к другой и умоляюще взывала:
— Не понимаю, почему не послали меня! Я умею требовать условия. А Катенька так беспомощна. О боже!
В последнюю минуту от группы актеров принесли в подарок два театральных бинокля и торжественно вручили Петру Петровичу и Ивану Степановичу.
Поезд тронулся. Неистовый Востряков махал кепкой, пока состав не скрылся из глаз.
Было бы утомительно описывать длительный путь до фронта, проделанный бригадой в поезде и на машине. Поезд шел в юго-западном направлении, туда, где климат, естественно, мягче, хотя зима не сдала еще своих позиций. Когда добрались до штаба фронта и стали в дальнейшем передвигаться на машине, сразу почувствовали прелести более мягкого климата.
Но выпавший в ночь снег прибавил грязи, хотя ее и без того было предостаточно. Эмка фыркала, увязая в глинистом тесте. Иногда останавливалась, как загнанная лошадь. Володя вылезал из кабины, открывал капот, долго, копался во внутренностях машины, пока мотор не начинал подавать признаки жизни.
— Вот встанет так в самый опасный момент! — предостерегающе говорил он, вновь усаживаясь на свое место.
Сердце Петра Петровича трепетало.
— Мы всецело полагаемся на вашу опытность, голубчик!
— Ничего! Вывезем! — браво отвечал Володя, ухарски крутя баранку.
Рядом с ним восседал Иван Степанович, принявший на себя роль командира машины и руководителя бригады. Он не выпускал из рук бинокль, поминутно приставляя его к глазам. На заднем сиденье утопали в вещах Петр Петрович и Катенька. Всем им в штабе фронта выдали полушубки (в армии носили пока зимнее обмундирование), и вид у бригады был сугубо фронтовой, если не считать некоторых несоответствий в одежде, что объяснялось капризами АХО. Например, к полушубкам полагаются соответствующего образца ушанки. Но шапок на складе не оказалось, и голову Петра Петровича венчала коричневая фетровая шляпа. Иван Степанович, более предусмотрительный, захватил из дому высокую барашковую шапку, придававшую ему генеральский вид. Если же взор опустить несколько ниже, можно усмотреть на ногах Ивана Степановича штатские брюки цвета мореного дуба и штиблеты, всунутые в галоши, а у Петра Петровича были старинного фасона глубокие боты. Только Катенька была одета по-женски изящно, полушубок ей очень шел. Из-под красивой барашковой шапочки выбивалась прядка белокурых волос. Храбрый шофер был в ватнике, на голове треух. Зато генеральская шапка Ивана Степановича вызывала панику у регулировщиц. Они бросались со всех ног к машине, когда он отворял дверцу и расспрашивал о дороге. По счастью, регулировщицы не замечали штиблет и галош…
