Руками я бью слабо, а вот ногами хорошо. Ну и зарядил я ему в плечо своим тяжёлым ботинком. Тут до меня дошло насколько я пьяный: моя же отдача кинула меня назад, и я спиной налетел на поручни сидений. Стало больно. Я закричал: «Бля». К моей радости полковник улетел ещё дальше. Поезд гремел. Пахло горячим. Я стал играть в боевик. Разогнался и прыгнул на валявшегося чечена. Бить его не хотелось. Меня переклинило, и я решил ему отгрызть погоны. Правда, забыл одну деталь. Один передний зуб у меня наполовину выбит. У меня ничего не получилось. Я просто скрёб зубами по шёлку погона и шипел ему в ухо: «мудак, старый козёл», и ещё что-то. Скоро поезд остановился. В вагон зашла сонная русская баба. Она сделала всё как надо: чеченца спасла советская военная форма. Представляю себе реакцию бабы. Лежит военный мужчина, а на нем сидит молодой хулиган. Реакция? Правильно. Дикий крик.
Потом помню мышиную форму, белый кафель на стенах, зеленый сейф и обшарпанный стол.
Мне не везёт во всем, кроме главного. В главном удача не на моей стороне, но в этом случае она мне отдалась. В комнату, где я сидел, забилась куча ментов. Они смеялись.
— На хуя ты его ударил?
— Да я… Но, блин, это же пиздец: чечены в метро, ещё и при форме.
— Заткнись, идиот, он не чечен, он азер.
— Да ведь месяц на лбу…
— Дурак, если ты не закроешь хлебало, получишь как следует. Тебе ещё повезло, что он пьяный, хуже чем ты.
Я замолчал.
Потом уже я думал, почему мне ничего не сделали. Наверное, менты оценили мой «героический» поступок. Молодой хохол, ночью в московском метро, грыз погоны азербайджанскому подполковнику. Бред. Наверно, про это уже ходят дикие слухи и анекдоты. А тогда я был безумно рад, что меня отпустили. Спасибо, ребята! Иначе меня за такое выгнали бы с работы. Я брёл по ночной «Профсоюзной» и разговаривал сам с собой: «А что? Если воровать, так миллион. Если драться, то с подполковником». Надо быть надполковником. Тем более в наше время. Они этого заслуживают. Проебать мою родину и остаться ни при чём. Нет, блядь, вы ещё, зелёные друзья, своё получите. Хотя…
Полковник! Ты, конечно, мудак, и совсем не бравый, но если это прочитаешь, то извини. Я был нетрезв, ты тоже. Мы погорячились. Как и положено победила молодость. Если увидимся ещё, обещаю: с меня «штык» завода «Кристалл».
Такая вот ночная пьяная история. Эх, какой был мужчина, азербайджанский полковник.
Майкл Эйр
Записки пехотного лейтенанта
«Лимонка» № 5 январь 1995 г.
13 января. Я пишу это все в полуподвале. Окна выбиты. Пишу на планшете. Поминутно грохочут орудия, тяжелые пулеметы, подо визжат, падая сверху, мины. Повсюду грязь, густая и жирная, развезенная гусеницами танков, колесами грузовиков. Запах гари, запах свалки, пустыря, — там, где жили, но уже не живут. Мои ребята воняют крепко и неприятно, две недели в бою, не то что бани, горячей водой не мылись со дня прибытия сюда. Сам я воняю тоже.
Мне 24 года, и это моя первая (я верю, что выживу), но не последняя война. Думаю, что их будет еще много. Что я чувствую? Если не сплю сутки, то херово, а если высыпаюсь — нормально. Первые трупы, которые я увидел в моей жизни, это было вчера, моих солдат Андрея и Сашки. У Сашки там, где живот, было какое-то болото — смесь тряпок, куртки его, крови и вывалившихся набок внутренностей, вываленных в грязи, в агонии он несколько раз перевернулся. Лежал на боку, каска съехала на глаза. Меня удивила моя, ну как бы это сказать, бесчувственность. Правда и то, что времени не было, шла атака. «Атака» так звучит, что видишь перед собой поле Второй мировой, и там бегут во весь рост и кричат «Ур-ра-а!» многие сотни русских мужиков. А тут в Грозном ничего такого, просто наше подразделение сумело уложить трех снайперов на окрестных высотных домах и сделало бросок на этот самый подвал в двухстах метрах от нашего прежнего КП. Перебежками, используя местность, где угол дома, где дерево и любую яму, мы двинулись. Первым попал к окнам подвала рядовой Стрельцов. Кинул в окно две гранаты, так спокойно, и потом, сам зачем-то туда прыгнул. Я их учил ведению городской войны немного, два дня, тому, что сам знаю. Ну, хотя бы они знают, что перед окном и дверью не стоять, обходить окна и любые отверстия в стене пригибаясь. А он прыгнул. И много очередей после этого там внутри. «Та-та-та-та-та!», дробно так.
Я был уверен, что «Стрельцу» хана. Что вынесем мы его за руки, за ноги. Но там все стихло. И рядовые Егоров и большой парень такой Иван через другие окна запрыгнули. И хохот слышен. Я с бойцами обнаружил их: обнимаются и что-то вроде славянского «кола» пляшут все трое. А «чехи», — так у нас их называют, — шесть трупов. В разных позах. Кто у окон, кто в углу. Где гранатами не достал, там огнем поразил.
Посмотреть на этого Стрельцова, ну трудно сказать, что такой сумасшедший. Тихий, скорее, тип. Роста среднего, худющий. А вот оказалось, у человека солдатский талант. Что это такое, никто не знает. Вернее, компоненты ясны. Малая чувствительность: к взрывам, осколкам, пулям, минам, дерьму, грязи, вони, холоду. Взяв подвал, мы прочесали дом. Кое-где он вяло горит. Я поставил на верхних этажах по три бойцах и совершил нарушение дисциплины. Выпил с бойцами за взятие этого блядского дома, полуподвал и за ребят — Сашку и Андрея. За упокой души, что называется.
14 января. Из КП батальона вызвали и показали. Злее будешь. Труп неизвестного нашего бойца, замученного «чехами». Вместо глаз, сухие струпья крови, один висит на щеке, из глазницы на каком-то сухожилии или нерве. Другая щека и лоб обожжены: это его сигаретами, гады.
Лейтенант Сергей С.
«Лимонка» № 6 февраль 1995 г.
Грозный. Руины. Завалы. Черная копоть, жирное рыжее пламя над нефтехранилищами. Тут и там искореженные глыбы сгоревшей боевой техники. Остовы стен. Куски тел свежие и загнившие, изломанное оружие и грязь. Жидкая «майонезная» грязь на амуниции, на лицах, на оружии, на хлебе, на телах убитых. Грозный. Январь — 1995.
По нам долго бьют свои. …Вообще на этой войне стрельба по своим из-за неразберихи и несогласованности стала настолько обыденным делом, что этому уже не удивляешься. Командиры говорят, что каждый второй убитый на этой войне убит своими…
Батальон, с которым мы переживаем огонь, идет на усиление полка, который и поливает нас сейчас огнем. Пока комбат устанавливает «звуковую связь» с полком (то есть орет, что мы свои). Наконец все выясняется и батальон перебегает в руины занятые стрелковым полком.
Батальон — громко сказано. От него за две недели боев осталось чуть больше полутора сотен человек. Только убитыми батальон потерял тридцать человек. Но это еще считается «ничего». От тех, кого загнали в Грозный в Новогоднюю ночь осталось и того меньше.
От мотострелкового полка, прибывшего из Самары, осталось несколько офицеров и чуть больше десятка солдат. На девятые сутки в расположение наших войск вышел капитан Евгений Сурнин и с ним шестеро солдат — все что осталось от стрелкового батальона.
От танковой роты на улице Орджоникидзе остались в живых только двое рядовых — москвич Андрей Виноградов и Игорь Куликов из Лобни.
Это было преступление и безумие загнать в город, напичканный боевиками и оружием колонны войск.
За двое суток новогодних боев мы понесли чудовищные потери — больше тысячи убитыми и пропавшими без вести.
Даже воздушно-десантные войска — элита армии — единственные действительно боеготовые части на этой войне за три недели боев до Нового года потеряли убитыми двадцать шесть человек, а за двое суток 1–2 января больше восьмидесяти.
О трагедии пехоты можно говорить бесконечно.
Части морской пехоты были спешно доукомплектованы перед выездом моряками с кораблей. Им не дали даже недели на подготовку. Батальоны были брошены в бой не взирая на то, что почти каждый четвертый моряк автомат в руки взял три дня назад…
К штабу корпуса у горбольницы прибыл сводный полк Закавказского округа. Ротный одного из батальонов бесхитростно спросил: «Где тут можно пристрелять оружие, все новое со складов, непристрелянное».
Через несколько часов этот батальон был уже введен в бой…
Вообще слово «сводный» — самое распространенное в группировке. Им маскируется та степень развала до которой дошли войска. Сводный — это значит набранный с «бору по сосенке». Не осталось в Российской армии полнокровных частей и соединений и потому на войну торопливо собирают все, что можно собрать.
От дивизии собирается сводный полк. И даже в сводном виде этот полк едва укомплектован процентов на шестьдесят…
Почти две недели после первого штурма части исправляли ошибки и просчеты генералов. В этих кровопролитных боях потери Российских войск достигали сорока человек убитыми в сутки…
