– Ты должна написать еще одно письмо, с отказом. Вежливым, разумеется.
– Нет.
– Прошу прощения? – мгновение спустя сказал он.
– Нет.
– Фредерика, с детскими играми покончено. Ты напишешь письмо.
– Нет, – сказала я.
Я почувствовала мощный, направленный на меня удар железной воли. Мне казалось, он сокрушит меня. Собрав все свои силы, я его отразила.
Потом все закончилось.
– Все ясно, – произнес отец отчужденным холодным голосом, словно раз и навсегда отрекаясь от меня.
Теперь оставалось обговорить только детали.
– Не стану делать вид, будто понимаю, почему ты так поступаешь, – сказал он. – И не думаю, что ты станешь просить моего благословения. Что касается денег, потраченных на твое обучение…
– Я все верну, – сказала я. – Как только стану зарабатывать.
Меня всегда жутко тяготила финансовая зависимость от отца.
– Наверное, мне следовало прислушаться к мнению своих пациентов, – сказал он. – Они все считают, что давать образование женщинам бесполезно.
Я услышала свой крик. Я вопила что-то насчет того, что хочу жить своей жизнью, а он мне только мешает.
Потом наступила тишина; в кабинете все еще звенело эхо моего голоса.
Отец подошел к двери, молча открыл ее и знаком велел мне удалиться.
Страшно жаль, что он повел себя так, думала я на следующий день, шагая по холмам с рюкзаком за спиной. Мне бы хотелось, чтобы он порадовался вместе со мной. Но я знала: любое мое осуществившееся желание пойдет вразрез с желаниями отца.
Я уже отметала все эти мысли в сторону.
Теперь моя жизнь только начинается. Я использую представившуюся мне возможность на все сто. Я могу летать на чем угодно. И я готова летать на чем угодно. И ничто не остановит меня. Богом клянусь.
Эрнст часто бывал в США. Он ездил туда при каждом удобном случае – по делам, под любым другим предлогом. Ему нравилась Америка. На одном авиашоу там он увидел нечто такое, что перевернуло его жизнь.
Крохотная блестящая точка в ясном небе начала увеличиваться. Она увеличивалась на удивление быстро. Самолет находился прямо над ним и стремительно несся вниз почти по вертикали. Эрнст с трудом подавил желание распластаться на земле. В последний момент пилот вывел машину из пике; над летным полем прокатилась мощная воздушная волна; двигатель запел на другой ноте, и самолет вновь плавно пошел вверх. Эрнст увидел, как он описывает круг над землей и заходит на посадку в дальнем конце аэродрома.
Он побежал. Он прекрасно сознавал, что именно увидел сейчас, но всегда считал, что такое невозможно. Это было пикирование с работающим мотором. То есть пилот вводил машину в вертикальное пике, не сбавляя скорости. От нагрузок, действующих на машину при выходе из пике, запросто могли отвалиться крылья или хвостовое оперение. На бегу Эрнст осознал, что должен добежать до самолета первым, что со всех сторон поля к машине несутся люди, которые утянут у него секрет из-под носа. Задыхаясь, он достиг огороженного места, протолкался сквозь толпу и помахал своим пропуском перед лицом охранника. Он догнал пилота, который шагал к ангару, на ходу расстегивая ремешок шлемофона.
– Я Эрнст Удет. – У Эрнста сердце выпрыгивало из груди. – Я только что видел…
Пилот остановился. Эрнст никогда не знал, говорит его имя кому-нибудь что-нибудь или нет. Выросло новое поколение пилотов, и подвиги мировой войны для них являлись делами давно забытых дней.
– Вы Эрнст Удет? С ума сойти! – воскликнул пилот.
Они обменялись рукопожатием и взглядами. Пилот повернулся и провел Эрнста обратно к самолету. Это был маленький, непритязательный на вид биплан. Вокруг него копошились механики.
– Как он называется? – спросил Эрнст.
– «Кертис-хок». Хотите посидеть в кабине?
Эрнст не просто посидел в кабине. На следующий день он полетел. Пилот гордился своим самолетом и страстно хотел продемонстрировать все возможности машины. Высокий парень, постоянно жевавший жвачку, с открытым (как у всех американцев) лицом. Он объяснил Эрнсту, что и как, хлопнул ладонью по фюзеляжу, словно говоря «удачи тебе», и пошел прочь по стриженой траве.
Эрнст описал несколько кругов над аэродромом, приноровляясь к управлению, а потом поднялся на четыре тысячи метров и спикировал.
В первые же секунды он понял, что в его жизнь вошло нечто новое и что он давно этого ждал. Кровь ударила ему в голову, когда «кертис-хок» стал камнем падать вниз, в висках запульсировало в такт мерным завываниям двигателя, и в ушах проснулась давно забытая боль от поврежденного еще во время войны слухового нерва. Но все его существо пело, когда он несся вниз в ураганных потоках воздуха; все его существо пело, когда он стремительно летел к земле. Он завопил от восторга. Он чувствовал себя матадором, королем; он снова чувствовал себя летчиком-истребителем.
Задыхающийся от выхлопных газов, с кипением в крови, с невыносимой болью в ушах, Эрнст к концу пикирования стал человеком, определившим для себя цель жизни. Германия должна иметь самолеты, способные на такое. И он об этом позаботится.
Нам были нужны самолеты.
Германская авиация в начале тридцатых годов существовала на пограничье между дозволенным и недозволенным. Здесь вещи зачастую оказывались не тем, чем казались, и эта игра – делать вид, будто у вас нет того, что на самом деле есть, – шла, сколько я себя помню.
Так однажды, когда мне было шестнадцать, мы пили чай в саду – и вдруг по проселочной дороге мимо нашей калитки прогромыхало нечто не похожее на грузовик, но не похожее и ни на что другое.
Мы замолчали и проводили машину удивленными взглядами. Под железной юбкой, напоминающей по форме корпус лодки и выкрашенной в защитный цвет, вращались четыре обычных автомобильных колеса со спицами. Под прямоугольным передком машины размещались решетка радиатора и фары. Наверху находилось нечто вроде кастрюли, а из кастрюли торчала длинная металлическая труба.
Странная машина медленно двигалась по дороге, громыхая железной юбкой. За ней, держась на равном расстоянии друг от друга, следовали еще пять точно таких же груд металла.
Они направлялись на армейские маневры и свернули не на ту дорогу. Военнослужащие сержантского состава, ответственные за перегон машин, боялись, что об этом напишут в газетах. Мы не имели права производить танки. А посему не могли иметь никакой техники, с виду напоминающей оные.
Все тот же Версальский договор.
Пункт договора, касающийся авиации, систематически нарушался с помощью разных хитростей и уловок. Сначала мы вообще не имели права строить самолеты, даже модели; потом нам разрешили строить гражданские самолеты, но ввели жесткие ограничения на допустимую мощность двигателя, дальность полета и особенно количество машин. Поэтому самолеты строились за границей. Что касается количества, то здесь можно многое сделать с помощью ведра краски. На протяжении многих лет у всех без исключения самолетов «Люфтганзы» фюзеляж в местах расположения идентификационных номеров был покрыт, гораздо более толстым слоем краски, чем остальной корпус.
И еще был Липецк. Действительно рискованный фокус.
Представьте себе. На равнине в центре России однажды вдруг стремительно вырастают здания – словно грибы после дождя. Ангары, мастерские, жилые дома. Все материалы, использующиеся при строительстве, вплоть до молотков и гвоздей, привозятся из Германии. Контрабандой, по фальшивым документам. Самый серьезный контрабандный груз доставляется грузовыми самолетами, летящими на большой высоте, или быстроходными суденышками по Балтийскому морю. Бомбы и боеприпасы. Маленькие высокоскоростные самолеты отправляются в разобранном виде, в ящиках.
Пилоты путешествуют небольшими группами, под видом туристов. По прибытии в Советский Союз они исчезают в неизвестном направлении. Через много месяцев они возвращаются, словно с того света. Некоторые возвращаются мертвыми. «Детали станков» – написано на ящиках с телами.
В Липецке находится запрещенная авиашкола, готовящая летчиков-истребителей для запрещенных военно-воздушных сил. Она глубоко засекречена. Но Эрнст о ней знает.
По возвращении из Америки Эрнст отправился на встречу с Мильхом.
Эрхард Мильх в то время занимал пост руководителя гражданской авиакомпании «Люфтганза». Но поскольку «Люфтганза» являлась также военно-воздушным флотом, который нам по Версальскому договору запрещалось иметь, Мильх, помимо всего прочего, являлся руководителем военно-воздушного флота. Он создавал его под видом гражданской авиакомпании, на протяжении многих лет сохраняя осторожность и спокойствие.
Таков метод Мильха во всем. Ничто не заставит Мильха свернуть с пути. Ничто не приведет в замешательство. Вероятно, он самый компетентный человек на всем белом свете.
Мне Мильх не понравился с первого взгляда. Он тоже меня не выносит. Но у Мильха с Эрнстом отношения складывались иначе в то время. Они были хорошими друзьями.
