Лошадь задремала стоя. Нижняя губа у нее отвисла, глаза были закрыты. Время от времени она помахивала головой, точно отгоняла какие-то свои надоедливые и грустные мысли.
Грустные мысли роились и в голове Тихона Бычка. Не тревожа дремавшую лошадь и как бы забыв о том, что нужно ехать к леснику, он думал о Романове, который неожиданно встретился ему и так же неожиданно скрылся в лесу. «Один ходит и не боится...»
Романов был не один. Неподалеку от дороги, в условленном месте, его поджидали люди.
— Терентий Прокофьевич, кто это вас подвозил? — спросил невысокий чубатый парень в коричневом лыжном костюме.
— Разве не узнал? Тихон Бычок.
— Разъезжает выродок, рыщет глазищами, где и что плохо лежит! — с яростью заметил парень.
— Ты, Сеня, зря торопишься, — упрекнул его Романов. — По-моему, вывод еще рано делать.
— Вывод один: к стенке бы таких!
— К стенке, Сеня, это ведь проще всего, для этого ума много не нужно, — задумчиво отвечал Романов. — А ты сделай так, чтобы Тихон Бычок за тобой пошел.
— Такой пойдет, ждите...
— Значит, мы ничего не стоим как руководители... У Бычка, если хочешь знать, золотые руки, сапером был в армии, изобретатель...
Парень расхохотался...
— Изобретатель... Уморили, Терентий Прокофьевич! Хромает он из-за чего? Из-за своего изобретения. Браконьер! Хотел всю рыбу переглушить в Угрянке...
— Да, был грешок, изобретал всякие взрывные штукенции, в милицию таскали его за это... А теперь он пригодился бы нам, ох, как пригодился бы, — мечтательно проговорил Романов. — Ну да ладно, об этом после. Докладывайте, как у вас, Ефим Силыч, — обратился он к пожилому, болезненного вида мужчине, Карташеву.
Тот подтянулся.
— Задание ваше выполнил, товарищ командир. Устроил одного в полицию... Откровенно говоря, боюсь я за него, ненависти много, как бы вгорячах не натворил чего... Я уж его инструктировал и так и этак. Обещал держаться.
— Спасибо, Ефим Силыч. Вы все-таки присматривайте за парнем.
— Присмотрю, Терентий Прокофьевич.
— Что у нашего комсомольского вожака?
— Был у Бориса Николаевича, — докладывал Сеня Филин, секретарь райкома комсомола. — Медикаменты упрятаны надежно. Доктор сообщил мне о раненых красноармейцах. Кормит их дед Минай, перевязки делает подлиповская фельдшерица Полина Ружилина. Одного бойца Борису Николаевичу пришлось положить к себе в больницу. Боец укрыт надежно. И еще событие. На лугу под Березовкой кто-то вилами заколол двух солдат.
— Вилами? Оружие, конечно, древнее... Выяснил, кто?
— Нет, Терентий Прокофьевич, наши люди не знают.
— Чисто сработано, если даже тебе не удалось узнать имена мстителей. Видишь — действует народ без нашего с тобой руководства, это хорошо, что действует, — радовался Романов.
Тем временем Тихон Бычок погонял и погонял притомившуюся лошадь. Ему все чудилось, что Романов опять вынырнет откуда-нибудь а сядет к нему на телегу. «Ишь ты, не уехал из района... А ведь плевое дело было ему уехать: машина под руками, садись и катись... Не сел председатель, партизанить, как видно, остался», — раздумывал Тихон Бычок. О партизанах он слышал еще тогда, когда немцы были далеко от Криничного. Проговорился однажды складской сторож — возят, мол, куда-то продукцию по ночам в лес, для партизан... Партизаны. Тихон Бычок усмехнулся. Да что они сделают против танков, против самолетов и пушек? С чем пойдут на такую силищу? Это тебе не гражданская война, в гражданскую можно было идти даже с дробовиками, а ноне техника нужна...
Только перед вечером Тихон Бычок вернулся домой.
— Ну, пропащая душа, тебя только за смертью посылать, обед грела, грела, опять остыл. Сейчас на примусе подогрею, — хлопотливо говорила Прасковья, Бычкова жена — еще не старая полноватая женщина с толстой черной косой, венцом обвитой вокруг головы.
Через минуту вслед за женой Тихон Бычок вышел на кухню. Прасковья в это время ложкой зачерпнула из стеклянной банки топленое масло и хотела было бросить на сковородку. Муж подскочил к ней, выхватил из рук ложку с маслом.
— Ты что делаешь? Ты куда столько масла прешь?! — закричал он.
Жена изумленно заморгала глазами.
— Да что ты, господь с тобою, или не знаю, сколько надо масла класть, — протянула она.
— Больно много знаешь! — шумел муж, вываливая масло назад в банку. — У людей, может, капли жиру нету, а ты во сколько бухаешь!
— Ить сам говорил — ноне живи, а завтра неведомо, что будет... Что ж масло жалеть, хватит нам...
— Надо жалеть! Надо! Не наше оно. Поняла?
Прасковья в крайнем изумлении посмотрела на мужа — уж не пьян ли? Семнадцать лет живут они вместе, не доводилось ей видеть Тихона пьяным. Выпьет, бывало, рюмочку в компании — и хватит. Может, с лихолетья хватил где не рюмочку, а побольше? Да нет, трезвый...
— В нашем погребе, значит наше, — сказала она.
— Мало ли, что в нашем погребе... Погоди, хозяин объявится! — и Тихон Бычок вышел из кухни, зашагал, прихрамывая, по горнице. Его так и подмывало рассказать Прасковье о встрече с Романовым, но он молчал, зная, что жена разнесет рассказ по соседям. А может, не разнесет? Понимает же, какое время настало...
— Бабы-то языками трезвонили — уехал Романов, чуть ли не мешок денег уволок из банка, — не выдержал он.
— А что? Уехал. Это мы с тобой не могли, а Романову дорожка прямая...
— «Прямая», — передразнил муж. — Никуда он не уехал, в районе живет.
— Будет врать-то, — отмахнулась жена. — Они ж его сразу в петлю, они ж всех партейных...
— А ты поначалу поймай его, найди да взять попробуй. Он, может, не захочет идти, нету ему резону в петлю, может, он раньше на него петлю накинет. Романов не с голыми руками, я-то знаю.
— Терентия видел? — тревожно воскликнула жена. — Где видел? — стала допытываться она. — Сам знаешь, не чужой он, родня все-таки.
— Родня, — усмехнулся муж. — Твоего деда плетень горел, а его дед руки грел, вот и породнились...
— Не мели, балабошка. Моя двоюродная за ним. Может, и она уехать не успела, может, нуждается в чем.
— Ишь ты, добрая какая. А когда ты нуждалась, она помогла тебе? Напоила? Накормила?
— Что попусту трезвонить. Слава богу, не нуждались. Да скажи, где видел Терентия?
— Во сне! Довольна?
— Фу ты, окаянный, напужал как... Что ел мало?
— Сыт, по горло сыт! — с необъяснимой злостью отмахнулся муж и вышел во двор. Нужно было вычистить навоз из хлева, он уже взялся было за вилы, не швырнул их и чуть было не сшиб петуха-зеваку. Глянул на разоренный плетень. Тихон уже приготовил ход к купленному бубликовскому амбару. Думал открыть магазин, свою торговлю. А зачем она ему, торговля-то? Чем торговать станет? Да ну ее к лешему, лучше пойти работать на прежнее место, возчики нужны будут...
На следующей неделе пришел к Тихону Бычку директор школы Ефим Силыч Карташев.
— Батюшки, или не туда попал, или наврали мне люди, — с порога заговорил он. — Я к тебе, Тихон Егорович, за покупками, а у тебя, вижу, магазин не работает.
— Какой магазин! Какой магазин! — закричал было Тихон Бычок, но тут же осекся. Директора школы он уважал, сам учился у него. Молодым тогда был Ефим Силыч. Теперь постарел, очень постарел учитель. — Наврали вам, Ефим Силыч. Нету магазина и не будет, — твердо ответил он.
— Торговля дело хорошее...
— Чем торговать? Своими старыми портками?
— Чем торговать, вопрос другой, было бы желание.
— Нету желания... Так сдуру зашла блажь в голову.
— В комендатуре тебе разрешили открыть магазин?
— Да плевать мне на их разрешение!
— Ты погоди, погоди отказываться, — остановил его Карташев. — Романов просит тебя, очень просит открыть магазин. Товару подбросит... Ну, как, Тихон Егорович, уважишь просьбу председателя райисполкома?..
Принесенные Дмитрием автоматы взбудоражили товарищей. Его наперебой стали расспрашивать, где и как раздобыл он оружие.
Дмитрию пришлось рассказать.
— Вот ведь гады, вот ведь людоеды! — возмущенно воскликнул Кухарев. — Правильно, доктор, сделал, что животы им распорол!
— Возможно, солдаты пошутили, — возразил Рубахин, чтобы только не согласиться с Кухаревым.
— «Шутки» нашел! С тобой, должно, тоже пошутили, чуть было без глаз не оставили, на всю жизнь отметину припечатали к твоей карточке!
— Добрая машина, — причмокивал сержант Борисенко, рассматривая трофейный автомат. — Теперь нам сподручней к своим пробираться...
— А где свои-то? Где фронт? Знаешь? — напустился на него Рубахин.
— Узнаю, Вася, — незлобиво ответил Борисенко.
— А я так мыслю, что и тут свои, — вмешался Кухарев. — Ворога можно всюду бить. Вон доктор не растерялся, и двумя головорезами у Гитлера меньше стало. А ну как все мы так же вот...
