Поделившись этими соображениями с Морозкиным, Тимчуком и Воронянским, я дал команду:
— Занять линию обороны по окраинам приемочной площадки.
Партизаны немедленно заняли круговую оборону. Каждый знал свое место, так как заранее, еще до приема самолетов, был составлен план обороны приемочной площадки. Боевые расчеты знали свои места и секторы обстрела, каждое подразделение могло вести кинжальный огонь, причем непоражаемых пространств не было. Левый фланг обороняли украинцы, ими по-прежнему командовал Цыганков.
Перед боем у меня мелькнуло опасение: не зря ли мы привели в лагерь перешедших к нам из «украинского» батальона? Я высказал его Воронянскому.
— Поздно гадать, Станислав Алексеевич, лучше не спускайте с них глаз, — ответил Воронянский.
Я понял, что и Василия Трофимовича мучит та же мысль. Едва успели привести украинцев в лагерь, и — нападение противника. Что это? Случайное совпадение или заранее выработанный гитлеровцами план?
Я в бинокль наблюдал за опушкой леса, откуда должны были показаться каратели, изредка бросал взгляд влево, где залегли украинцы.
Чуть шелестели листья, щебетали на разные голоса птицы.
На командный пункт прибежали разведчики.
— Идут прямо на площадку…
— Подпускайте как можно ближе, — отдали по цепи приказание.
Прошло еще несколько минут. Эсэсовцы шли, как на параде: в новеньких мундирах, при галстуках, на рукавах эмблемы — череп и две скрещенные кости.
В цепи партизан — тишина.
Нервы напряжены до предела.
Кто-то попробовал шутить:
— Ну что ж, пусть все их черепа и кости полягут на этой площадке.
Вот из леса, прямо против середины площадки на короткое время появились каратели и снова скрылись.
— Собираются идти по сторонам площадки, — прошептал Воронянский и дал приказание Долганову перейти с отрядом на правый фланг, Серегину — на левый.
Партизаны поползли на указанные рубежи. И действительно, через некоторое время с обеих сторон площадки показался противник. В руках передних эсэсовцев — ручные пулеметы и автоматы. Вот уже можно различить их откормленные лица. Они совсем близко. Идут, прижимаясь к земле, прячась за стволы сосен. На правом фланге приблизились уже на двадцать пять метров. Я посмотрел на лежащего рядом Лунькова. Его лицо спокойно и строго, взгляд устремлен на накатывающиеся цепи противника. За Луньковым притаился Карл Антонович. Он сосредоточен. Быть может, ему вспомнилось сейчас, как шли каратели на баррикады восставшего венского пролетариата…
Далее в бинокль можно было разглядеть украинцев. Они внимательно следили за противником. Внезапно на правом фланге раздался голос Воронянского:
— По фашистской сволочи! За Родину! Огонь!
Его голос потонул в грохоте залпа. Дружно заработали ручные пулеметы, автоматы и винтовки, метко бил батальонный миномет отряда «Борьба». По цепи был отдан чрезвычайно редкий у партизан приказ: «Патронов не жалеть!»
От первых залпов противник дрогнул и остановился.
— Огонь! — крикнул Воронянский, и по рядам противника ударил повторный шквал.
Серая полоса порохового дыма стояла впереди нас, и несколько мгновений ничего нельзя было различить. Но вот легкий ветерок разогнал дым, и мы увидели, как одни каратели лежали неподвижно, другие со стоном уползали в кусты.
Вдруг на участке, обороняемом украинцами, замолкли автоматы. Мы заволновались: «Не предательство ли?» — по в этот момент прибежал посыльный от Цыганкова.
— Мы заходим в тыл, — быстро проговорил он и помчался назад.
Каратели, опомнившись, перегруппировались и открыли сильный огонь. Над головами свистели пули, заставляли прижиматься к земле. Эсэсовцы то ползли, то делали короткие перебежки, стреляя на бегу.
Вдруг, как по команде, на мгновение все стихло. От непривычной тишины зазвенело в ушах. Но это лишь на миг. Гитлеровцы поднялись в атаку.
Ко мне подбежал вспотевший, с темным от дыма лицом руководивший боем Воронянский.
— Проучим еще! — крикнул он и залег.
Ни на секунду не прекращая огня, каратели приближались. Их искаженные злобой лица были видны невооруженным глазом. Наша оборона молчала. Уже не более сорока шагов отделяло нас от немцев.
— Приготовить гранаты! — сквозь стрельбу раздался голос Воронянского.
Вдруг я заметил, как позади карателей выскочили украинцы. Они, прикрываясь толстыми соснами, открыли прицельный огонь с близкой дистанции. «Молодцы ребята!» — обрадовался я, и мне стало стыдно за недавние подозрения.
Неожиданный удар с тыла ошеломил карателей. Они, беспорядочно отстреливаясь, поползли назад.
Чаще захлопали разрывы наших гранат. Вновь поднялась туча порохового дыма. Справа донесся голос Воронянского:
— За Родину! Вперед!
Партизаны бросились в контратаку. Укрываясь за пнями и деревьями, они поливали огнем и забрасывали гранатами гитлеровцев.
Фашисты не выдержали контрудара, начали отступать; отбежав, они залегли за бугры и снова открыли огонь; но в атаку больше не поднимались. В течение полуторачасового боя противник беспрерывно пускал в воздух серии красных ракет.
— Помощи просят, — сказал я Воронянскому.
— Вероятно, придется отойти. Как ты думаешь? — отозвался он.
К нам подошел Долганов, его одежда была перепачкана землей.
— У вас раненые есть? — спросил он, с трудом шевеля пересохшими губами.
Мы с Воронянским отрицательно покачали головой.
— Черт побери, а у меня четверо ранены.
Посоветовавшись, мы приняли решение отойти.
Думая подкрепиться после боя, партизаны собрались возле кухни. Повара Володи нигде не было видно; под котлами чуть тлели угли. Партизаны бродили в кустах, разыскивая свои котелки. Вдруг мы увидели трех убитых карателей. Кровавый след уходил в кусты. Вскинув автоматы, партизаны пошли по следу. Он привел к месту, где лежал четвертый немец в форме ефрейтора.
— Это работа Володи. Но где же он сам? — забеспокоился Воронянский.
Володя пропал.
Лаврик перевязал раненых. К счастью, раны у всех были легкие, все могли двигаться. Надо было уходить с этого места. Но куда? Впереди залегли эсэсовцы, сзади речка Илия с вязкими берегами, покрытыми высокой, в рост человека, крапивой.
— Через нее и проползем, — сказал я Воронянскому и Тимчуку, рассматривая карту, — другого выхода нет.
Они согласились.
Около половины партизан отсутствовало. Они еще до боя ушли на диверсии и не могли знать о нападении немцев на лагерь. Для подобных случаев мы имели «контрольный пункт» — тайник, где оставляли знаки, предупреждающие об опасности, если она нависала над лагерем. Партизаны ходили на операции по строго намеченным маршрутам, и, возвращаясь, они, прежде чем идти в лагерь, заглядывали на «контрольный пункт».
Сейчас необходимо было дать сигнал опасности, чтобы партизаны при возвращении не попали в лапы к немцам. На один из «контрольных пунктов» я послал бойцов нашего отряда, на другие вышли партизаны отряда «Мститель».
Выполнив задание, они, не возвращаясь в лагерь, должны были ждать отряд в лесу около деревни Рудня.
Когда мы после боя отошли за реку Илия, я перед строем партизан всех трех отрядов объявил благодарность группе украинцев за мужество и находчивость в трудном бою.
Вечерело. Красные лучи солнца освещали вершины высоких стройных сосен, стеной поднимавшихся по границам приемочной площадки. Вокруг стояла тишина. В эти минуты трудно было представить, что недавно здесь гремел бой и бушевала смерть. Мы понимали, что эта тишина обманчива. Дождавшись подкрепления, противник опять пойдет в наступление.
— Сними своих наблюдателей и вышли их к деревне Кременец, — приказал Воронянский.
Романов ушел.
Партизаны начали собираться в путь. В поисках Володи они безрезультатно обшарили ближайшие кусты. Наступило время выхода. Партизаны, каждый с увесистым грузом, тихо двинулись на запад по вязкому берегу Илии. Ноги засасывала болотная грязь, одежда намокла и стала тяжелой, лица и руки обжигала высокая крапива. Впереди шел отряд Долганова, наш отряд за ним. Сильная группа, которой руководил Луньков, была сосредоточена около рации. Вместе с нашим отрядом двигались раненые… Замыкали колонну партизаны отряда «Мститель».
Рядом со мной шел согнувшийся под грузом Карл Антонович, он глубже всех проваливался в грязь.
— Черт возьми, как руки жжет, — тихо ругался рослый партизан из отряда Воронянского.
— Мне вот лицо жжет, — откликнулся на его ругань Алексей Михайловский, — тебе хорошо — ты ведь большой!
— Говорят, крапива ревматизм вылечивает, — улыбнулся Добрицгофер, — а вы на нее жалуетесь.
— Всех лучше тебе, Карл Антонович, тебе-то она лишь по сапогам хлещет.
