Обратите внимание на эти строки: разведка и холод.
А вот приказ командира четыреста пятнадцатого пехотного полка полковника Ноак. Он тоже жалуется на нас: нарушаем немецкие коммуникации и уничтожаем солдат. Полковник запрещает своим людям ходить в одиночку: могут попасть в руки русских или обморозиться. И здесь, как видите, лазутчики и стужа.
Следующая выписка — приказ командира второго армейского корпуса, генерала от инфантерии, графа Брокдорфа. И там — то же самое... Я мог бы прочесть вам и приказную дрожь начальника сто двадцать третьей пехотной дивизии генерала Рауха, и заклинания штаба десятого армейского корпуса, но, полагаю, хватит... У нас еще есть в запасе четверть часа, пойдемте, послушаем, о чем толкует старшина Намоконов со своим отделением.
Эвенк почему-то хмурил брови и вяло рассматривал язычки огня, трепетавшие в хворосте.
— Я не люблю говорить о том, — проворчал он наконец. — Но если вы просите — скажу. Солдат имеет право все знать о своем командире.
Он набил трубку махоркой, покатал в ладонях раскаленный уголек, закурил.
— Я рожден женой зверобоя, за Нижней Тунгуской, и Дарасун Нижний Стан — моя родина. Эвенки из племени хамниганов — знаете ли? — умеют читать снег и понимать слова ветра. В десять лет я мог попасть белке в глаз. В пятнадцать — бил только в глаз. Ефрейтор Мгеладзе, дай мне твой автомат. У тебя есть спички. Подкинь коробок... Нет, выше... Вот так. Стреляю. Дырку вы посмотрите потом, когда кончим речь.
Теперь знаете мою жизнь, и я кое-что вам скажу.
Наш полк — великий полк. Раненые не уходят. Те, кого задело сильнее, лечатся и возвращаются назад в свою роту и в свой взвод.
Лейтенант был ранен два раза. Он — здесь. Только что подошел старший сержант Горкин. Он сам бинтовал себя, и он — мой друг, и я ему — друг, что еще можно добавить?
С нами нет Шведа. Он погиб и оставил нам свою славу. Вместо него — Макар Кунах. Сильный человек.
Намоконов вздохнул.
— Я не люблю вранья. У войны желудок без дна. Но трус умирает раньше смерти. Ленивый тоже умирает до срока.
Не только на пашне и в тайге — на войне тоже есть черная работа. Пот запечется на твоих губах, кости станут скрипеть под тяжестью ноши, и никто не скажет тебе громких слов и не даст ордена́. Ты еще не победил никого. Учился. Но без этого нет подвига и нет победы.
Намоконов стер рукавицей пот со лба и вдруг улыбнулся.
— Я говорю сегодня много, однако.
И снова занимались отделения, и люди делали черную работу войны. Они учились одолевать жажду, стрелять с лыж и разбираться в следах.
Неисправимый Мгеладзе ворчал:
— Я ехал воевать, старшина. А меня учат дышать через нос. Почему от привала до привала — пятьдесят минут, а сам привал — пять? Бой сам покажет, что делать.
Намоконов отозвался почти весело:
— В книгах о подвигах, Шота, много вранья. Без пота ничего нет. Ты знаешь это — и не сбивай с ума молодых.
И опять — стреляли на бегу и стоя, заметали следы, ставили на лыжне мины. Ходили по азимуту, по звездам, тащились на высотки, скатывались вниз, копали укрытия в сугробах.
Почти все это время Смолин пропадал в штабе полка. Возвращаясь оттуда, подолгу рассматривал карту-километровку, испещренную значками: позиции пехоты и артиллерии, минометные батареи, тылы врага, иностранные легионы.
В верхней части склеенных листов голубел большой неправильный треугольник — озеро Ильмень. С севера на юг шли оборонительные позиции испанцев, 22-го и 321-го батальонов полевой жандармерии, 410-го, 551-го, 174-го и других немецких полков.
В штабе Миссана была задумана операция, риск и ответственность которой были понятны всем. Готовился глубокий рейд взвода в тылы 329-й пехотной дивизии. На этот раз разведке предстояло поработать и за себя, и за истребительный отряд.
В глубине обороны врага, в десяти верстах от передовой, находился огромный каменный сарай, превращенный немцами в артиллерийскую крепость. Ее пушки и гаубицы постоянно держали под огнем рокадные дороги русских, методически били по их окопам, обстреливали штабы полков. В сейфах цитадели хранились многие документы 16-й армии немцев, — фон Буш полагал, что там они под надежным замком.
Миссан утвердил план полка, решившего разгромить форт. Пройти к нему прямо не представлялось возможным: район был густо насыщен частями врага. Избрали обходный путь, через леса и болота.
И теперь, разглядывая карту, лейтенант думает о каждой версте этой тяжкой дороги. Придется форсировать по льду реки Редью, Парусью, Полисть. Сразу за Полистью, у деревушки Плеватицы, — крепость. Сложно не только добраться к ней. Еще мудренее — уничтожить ее гарнизон, взять документы, разрушить форт. Приказано, если представится возможность, захватить начальника крепости и привести его с собой.
Смолин не строит иллюзий. Взвод может не вернуться из немецкого тыла, шансы на удачу невелики, но они есть, и эта рискованная игра стоит свеч.
Наблюдая за учением своих людей, лейтенант пытался представить себе любого из них там, в чужом, ненавистном мире врага. Взводный, разумеется, переговорит с каждым разведчиком, идущим в рейд, каждому объяснит его задачу, попытается предусмотреть все, что может ожидать их в деле. Но все же знает: неожиданности будут, никто не в силах полностью угадать их.
— Конец! — как-то сказал Смолин взводу. — Сутки отдыха. Завтра идем.
И, пережив эти сутки, они ушли во тьму, захватив компасы, гранаты, ножи, карты-бланковки, фляжки со спиртом.
Двое суток их не было на своих позициях. Через сорок восемь часов они вернулись к себе, измотанные до предела, почти валившиеся с ног.
Смолин приказал отоспаться и затем, собрав разведку, сказал:
— Бойцы! Не гневайтесь на меня. Я таскал вас не в тыл немцев — в свой тыл. Сказать раньше об этом не мог. Благодарю за службу!
И сконфуженные новички нестройно прокричали:
— Служим Советскому Союзу!
Ветераны взвода стояли в строю строго, но глаза их смеялись и подбадривали новобранцев.
Все понимали: была генеральная репетиция, и без нее едва ли следовало идти на ту, настоящую крепость.
Но даже и теперь подготовка не была закончена. То один, то другой новичок, под приглядом старослужащих, уходил в ночь: на линию фронта, на артиллерийские наблюдательные пункты, в ближние немецкие тылы.
И люди обретали уверенность, ибо только дело есть почва, на которой укореняется вера. Так говорили командиры, и так утверждали ветераны, и это была истина.
Наконец наступил день, которого ждал взвод. Смолин собрал людей, чтобы еще раз условиться обо всем и проверить все.
Затем разведка сдала в штаб полка переписку, документы, ордена — все, что могло попасть в руки врага и выдать полк.
Смолин велел людям отдыхать до вечера. Он наблюдал за ними все это время, — и видел характеры людей, их суть, их нравы и привычки.
Шота Мгеладзе добыл где-то камень-голыш и точил нож. Намоконов свирепо стирал портянки и пропотевший насквозь подшлемник. Макар Кунах мирно похрапывал на лежанке, отсыпаясь впрок. Терновой соорудил себе из пустой гильзы светильник и читал подряд все, что удалось достать о разведке.
В середине дня рация дивизии приняла кодированную телеграмму из партизанского отряда. Знаменитый на все фронты Партизанский край Северо-Запада держал тесную связь с Валдаем, и редкая операция войсковых частей обходилась без помощи народных мстителей.
Здесь, на стыке Новгородской и Псковской областей, юго-западнее Ильменя, прочно стояла на ногах Советская лесная республика. Первая в тылу вражеских войск. Нет и не могло быть ничего подобного ни в одном другом государстве, кроме нашего.
Десять тысяч квадратных километров за спиной немцев — Ашевский, Белебелковский, Дедовичский и Дновский районы — жили под флагом партии и своей власти. Четыреста деревень сеяли колхозный хлеб и били немцев в затылок, выпускали свои, красные газеты и рвали мосты.
Нет, разумеется, немцы не были в восторге от такого соседства! Почти правильный четырехугольник, ограниченный Старой Руссой и Дном на севере, Бежаницами и Холмом на юге, подвергался ожесточенным бомбежкам и артобстрелам. Двадцать тысяч солдат и офицеров были сняты с передовой и противостояли партизанам. Танки с крестами и мотопехота врывались в села, выжигали и утюжили их, но Республика жила, и были сельсоветы, и колхозы, и кино, и почта с Большой земли.
Потом, когда подсчитают цифры этой борьбы, окажется: партизаны за год уничтожат двадцать шесть тысяч захватчиков, пустят под откос сто пятьдесят девять воинских эшелонов и два бронепоезда, подобьют и уничтожат пятьдесят девять танков, двадцать два самолета, около тысячи автомашин, взорвут сто пятьдесят восемь мостов, более семидесяти складов, разгромят двадцать восемь гарнизонов врага.
