Нет, я, конечно, не позволю: научен.
Месяца два назад санитарная комиссия нашла у одного из бойцов батареи в нижнем белье вошь.
Откуда эта гадость взялась? Только накануне все бойцы прошли полевую баню, жарили гимнастерки и брюки на костре — в железных бочках из-под горючего, каждый получил новое белье. И вдруг такая «находка». Врачи пишут рапорт, и я, как командир батареи, получаю выговор за «нарушение формы № 20». «Форма № 20» — борьба с насекомыми.
Короткая стоянка в Днепровке — и мы буксируем пушки дальше.
Захлебываются в грязи тракторы, надрываются, глохнут моторы.
Командир отделения тяги сержант Пяткин докладывает: «Два трактора выходят из строя, нужны запчасти…»
Запчастей нет, взять их неоткуда. Я говорю:
— Может, что-нибудь сообразите сами?
Пяткин пожимает плечами.
— Раз надо — поехали…
Потом я вижу, как трактористы режут ножницами железный лист, проволоку, стучат о наковальню — и тракторы снова гудят, идут вперед.
Вот он, русский мужик, — сметливый, упрямый, терпеливый! «Раз надо — поехали». И ползут тракторы бог знает на чем. И тянут пушки с утра до вечера. Не важно, что с запчастями туго и траки то и дело отлетают на ходу. На остановке Пяткин и его трактористы что-нибудь придумают… Раз надо.
«Поставьте в небе кляксу!»
Над нами поют жаворонки.
Лето, жаркое лето.
Мы недалеко от Карпат.
После взятия Никопольского плацдарма наш полк вывели из боев и оставили в тылу на переформировку.
Из полка сделали пушечно-артиллерийскую бригаду. Она больше его ровно вдвое: раньше в каждой батарее было две 152-миллиметровые гаубицы-пушки, теперь четыре.
К трем огневым дивизионам добавился четвертый — дивизион артиллерийской инструментальной разведки. Это — глаза и уши бригады. На нескольких пунктах дивизиона АИР стоят звукозаписывающие аппараты для засечки батарей противника.
Когда формирование бригады было окончено, ее послали на Западную Украину, под Луцк.
Фронт был здесь тихий, и мы почти совсем не вели боев.
Смотришь в бинокль — крестьяне пашут нейтральную полосу.
Нейтральная полоса — несколько километров шириной. Мы ее не занимаем.
Немцев впереди почти нет. Редко-редко услышишь выстрел.
Тишина. Весна. Солнце. Глубокое голубое небо.
Позади наблюдательного пункта пенятся буйным цветом вишневые сады села Ческе Красув.
А потом поступил приказ: бригада перебрасывается в Прикарпатье.
Грузились в Луцке на товарной станции. Комендант станции майор административной службы недоуменно разводил руками, говорил подполковнику Истомину:
— Ничего не понимаю. Ваша бригада из Луцка едет к Карпатам, а вечером я должен принять точно такую же бригаду, которая из-под Карпат прибывает в Луцк. Ничего не понимаю…
Подполковник Истомин посмотрел на него с высоты своего гвардейского роста, похлопал несколько раз стеком по сапогам, сказал пренебрежительно:
— Вот это специально и делается для того, чтобы ты ничего не понял…
Любопытный комендант больше вопросов не задавал.
Две артбригады меняются местами. У одной тракторы быстроходные, и ей лучше действовать на равнине, у другой, у нашей, скорости меньше: она будет в горах.
Над нашим наблюдательным пунктом поют жаворонки и жужжит вездесущая настырная «рама».
Кратковременная оборона.
Она проходит по полям, напоминающим бедное одеяло, сшитое из разноцветных кусочков: наделы единоличников.
Это не Россия с неоглядными колхозными нивами, это не старая наша Советская Украина, — это земли, которые воссоединены с Украиной в 1939 году.
А в сорок первом началась война.
Для перемен времени было мало.
И потому многое кажется тут нам в диковинку.
В диковинку бедность. В диковинку то, что люди ходят в грубых домотканых рубищах, подпоясавшись веревкой. В диковинку, что пашут сохой… А у нас в артиллерийской бригаде кто сидит на тракторах? Вчерашние колхозные механизаторы.
Для них соха — музейный экспонат. Так же как и дома, которые топятся по-черному, через дверь. Дома без труб. Оказывается, в панской Польше существовал налог на трубы… Бедняки не могли его платить и топили по-черному.
В каждом доме на стенах религиозные картины, статуи святых на полочках. Религиозность фанатическая.
Однажды мы ездили на подводе в разведку пути, остановились на развилке, чтобы уточнить маршрут и стали вдруг свидетелями такой картины.
Идет по дороге крестьянка с тяжелым мешком, с нею ребенок. Мимо проезжает роскошный тарантас, запряженный парой лошадей. В тарантасе — толстенные, важные, надутые мужчина и женщина. Такие мне и моим ровесникам знакомы только по старым карикатурам, высмеивающим толстопузых буржуев.
Крестьянка подходит к нам, просит: «Подвезите».
Валиков помогает ей положить мешок на подводу, потом верный своей привычке немедленно вступать в разговор с незнакомыми, спрашивает:
— Что же вы тот тарантас не остановили? Вон, который впереди? Не посадили бы?
Женщина отвечает:
— О-о, это я не могу. Это паны.
— Подумаешь, какое дело, — нарочито простецки говорит Валиков. — Почему они паны, а вы нет?
— Так богу угодно, — кротко произносит крестьянка.
Мы сидим на НП и обсуждаем этот случай.
— Вот теперь я понял, в чем вред религии, — с наивной убежденностью произносит радист Кучер.
— А ты что, не понимал раньше? — стараясь быть серьезным, спрашивает Богомазов. — Как же тебя комсоргом избрали?
Кучер не чувствует иронии, кипятится:
— Как не понимал?! Понимал. Но это же по книгам. А тут своими глазами такое видишь, что возмущаешься.
Тебе многим еще предстоит возмущаться, Кучер. Пройдет еще несколько дней, и ты увидишь, как мадьярская артиллерия откроет огонь по группе крестьян на дороге. Вместо того чтобы спрятаться в канаву от осколков, крестьяне падут на колени и начнут молиться, широко осеняя себя крестным знамением и низко склоняя головы…
Непроизвольно, сам по себе возникший разговор о религии прерывается. Кто-то кричит мне из траншеи, что к нам на пункт идет подполковник Истомин.
Я встречаю его у входа, докладываю, он просит показать журнал наблюдений, пели на планшете. Подходит к стереотрубе, долго разглядывает немецкую оборону и неожиданно говорит:
— Посмотрите, впереди на пригорке церквушка. Правее ее, ноль двадцать, и выше, ноль пятнадцать, наведите трубу. Та-ак… Что вы видите?
— Небо.
— Вот в этом месте неба поставьте кляксу. Надо произвести разрыв в воздухе.
Подполковник хочет создать так называемый «фиктивный воздушный репер». Репер будет обозначен на планшете уколом булавки. И все цели — видимые и невидимые, — которые появятся потом в районе этого укола, можно будет накрывать быстро и наверняка, не делая сложных расчетов, внеся лишь небольшие поправки.
А сейчас придется попотеть! Снаряд с дистанционным взрывателем — проще говоря, с часовым механизмом — должен взорваться на заданном направлении, на заданной дальности и на заданной высоте…
Пока я колдую над планшетом, таблицей стрельбы и метеосводкой, подполковник связывается с майором Красиным:
— Девятая дает разрыв в воздухе. Засекайте стереотрубами.
Потом Истомин вызывает командира дивизиона АИР: разрыв будет «слушать» звукоразведка.
Я чувствую, как у меня стучит сердце. Волнуюсь: не оплошать бы. Говорю по телефону лейтенанту Резниченко, командиру огневого взвода:
— Первое орудие еще раз проверь сам.
Истомин смотрит на часы.
— Не нервничайте, старший лейтенант, не торопитесь.
— Я готов.
— Готов? Передайте на пункты: «Внимание!» — и открывайте огонь.
— Огонь!
Сзади за лесом раздается щелчок выстрела. Слышно, как, шурша, пролетает над нами снаряд.
Множество глаз будут сейчас искать разрыв. В его район повернули свои всеслышащие уши аппараты звукозасечки.
В небе появляется жирная черная клякса. Чуть правее и выше того места, куда наведен крестик стереотрубы.
— Недурно, Крылов, недурно, — говорит Истомин. — Вам нужен будет еще только один снаряд. Думал, больше. Опустите разрыв и дайте его левее.
— Огонь!
Снова в небе жирное пятно.
— Стой! — командует Истомин. — Записать установки! Крылов, ставлю вам «пять»! Сейчас уколем.
С пунктов дивизионов передают координаты разрыва. Данные визуальных наблюдений и звукоразведки совпадают.
Наношу местоположение репера на планшет и делаю укол ножкой циркуля. Чтобы укол не потерялся, обвожу его карандашным кружочком.
Резниченко докладывает установки, на которых был сделан второй выстрел. Теперь от этого репера, как от печки, можно танцевать в любую сторону.
«Танцевать» приходится очень скоро, через несколько часов. Майор Красин передает по телефону:
