– Оставь, Егор! – проговорил подходя сзади матрос.
– Пойди ты к чорту! – злобно изругался на него тот.
– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос, – будет на сегодня.
Егор посмотрел на него с насмешкой и легким презрением.
– Эх, ты!..
И отошел в сторону.
Победа партизан была полная. Два офицера и человек двадцать солдат остались на земле. Человек около десяти из тех, которые сразу же побросали винтовки, были захвачены в плен. Среди них, каким-то образом, остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:
– Чорт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом. А то и знать-то другие не будут!
Надо было торопиться. С захваченных спешно поснимали шинели и поотобрали патроны.
Егор подошел к кучке пленных.
– Ну, стервецы! – сказал он, – пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата-мужика. Адмиралы вам нужны, да генералы. Каиново племя, счастье ваше, что время такое… Валяйте к ним опять, когда хотите. Все равно сдыхать им скоро… Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! по заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуды. Так смотрите! Чтоб навек сами помнили и другим рассказать не забыли… Вот, мол, как с нами!.. вот, как нас в России!.. Пусть знают тамошние гадюки, что и им то же самое когда-нибудь будет!
Он остановился и гневно добавил, переводя дух:
– Ну, а теперь всего хорошего… Убирайтесь к чорту! Да бегом чтобы, а кто отставать будет, вдогонку получит!
– Товарищи! А не постреляете? – робко и недоверчиво переспросил кто-то.
– Постреляем, если долго еще глаза мозолить будете, – крикнул матрос, – ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!..
И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:
– А ну-ка, поддайте им пару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так!.. Вот так!.. Ишь как припустилися.
Винтовки, повозки, ящики, свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли, – чтобы не досталось никому. Костер заполыхал, затрещал по сухому дереву, взметываясь в небо ярко.
– Хвеерверк! – сказал кто-то.
– Люминация… Как в царский день…
– Эк, наяривает, должно в городе видно.
– Пес с ним, что видно. Его, и город бы, да со всех четырех концов!
– Зачем город? Так наш скоро будет! – говорил возбужденный удачей матрос. – Скоро, ребята!
И окрикнул громко:
– Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей, скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злостью, и день и ночь. Чорт с ними, пускай гоняются… Ведь напоследок!..
Темно-синяя ночь спустилась над горами. Не шепчутся деревья в безветренном просторе; не плывут облака по мерцающему огнями небу; замерло все кругом… спит.
Горит костер на лужайке. Не горит, а тлеет, поблескивая угольками, золоченым кругом раскинувшись по отдыхающей земле. Возле него кучкой несколько человек. Говорят негромко, вполголоса, стараясь не нарушить тишину ночи.
– Нет, Егор, нет! Как ты хочешь, а это, брат, лишнее. Баба – она баба и есть… спрос с нее небольшой. Нехорошо ты делаешь, право! Ну что от нее вреда? Нуль! Другое, когда б она тебе сделала что-нибудь. А так…
– Сделала! – коротко и твердо отвечал Егор. – Сделала! – тебе мало, что она офицерова жена? Мало! Ну уж ты, как хочешь, а для меня много. Может быть, по-твоему, если бы я сейчас, при случае, встретил жену нашего заводчика, Карташева… тоже ее пальцем бы тронуть не надо? Да, да!.. Ты не перебивай! Тоже тронуть не надо, потому что не она сама, а он с нас за полтинник жилу тянул. А с него кто денег требовал, а за чей счет к ейным именинам там разные ожерелья да черторелья… Ну, так ты и молчи! Одна шайка, одна лавочка была. Все распределено – кому что!
– Смотри! Попадешь и ты когда-нибудь, – вставил кто-то, – ох, взгреют тогда тоже!
– А попаду, милости христа-ради тоже просить не буду! Не думай!
Яшка хлопнул себя по рваным коленям и ответил, усмехаясь:
– Конево дело, он не попросит. Потому, хоть проси, хоть молчи – один каюк!
И добавил уверенно:
– Ни чорта! Теперь недолго. Через недельку и товарищи будут. Все целы останемся.
Сергей почувствовал, что его кто-то тихонько дернул за рукав. Обернувшись, он увидел, что Силантий лежит на спине, уставившись куда-то далеко в небо.
– Ты что? – спросил он, подвигаясь к тому.
Тот поднялся на руку, потом сел, поджав ноги под себя, и сказал, как бы раздумывая, спросить или нет:
– Смеются вот они надо мной… Скажи, парень, как по-твоему, есть бог или нет?
– По-моему нет.
– Нет! А отчего тогда звезды светют? Ну хоть одна какая, а то тыщи звезд и все светют!
– Звезды тут не при чем, дядя Силантий!.. – ответил Сергей, несколько озадаченный такой постановкой вопроса.
– Нет при чем! – убежденно перебил его тот. – При чем! Должен же быть кто-нибудь старшой-то?!
– Его хлебом не корми, только подай ему старшого, – вставил Егор, – вот уж правда – кому что!
Дядя Силантий промолчал, потом спросил опять, обращаясь только к Сергею:
– Придут товарищи, может тогда спокой настанет?
– Конечно, настанет, – подтвердил Сергей.
– У меня, парень, хатенка есть… хозяйствишко, баба тоже, и девчонка. Сына-то нет, давно еще помер… А девчонка есть… Такая шустрая – Нюркой зовут. Чать повыросла, полгода как не видал.
Он замолчал и долго думал о чем-то, улыбаясь изредка.
Эх, партизан, партизан! Знал ли он, что давно уж прошел по станицам, с черным черепом на трехцветном флаге, особый отряд; что развеялся и пепел от сожженной хатенки, что запорота нагайками баба. Уведена на казенный котел коровенка, и бродит где-то по селам… да и не бродит уж, должно быть, маленькая голубоглазая Нюрка.
Встал матрос и сказал:
– Ну, ребята, полно! смотри-ка, все давно уж дрыхнут.
Поднялся за ним Егор. Разошлись и остальные. Ушел за горы на пост новый часовой. Утихло все. Где-то в темных кустах переливчато журчал ручеек и булькал пузырьками мирно.
Крепко, спокойным сном, окутавшись тишиной, отдыхала земля. Чутко… Тревожно спали люди.
На море, у города, корабли Антанты дымили трубами, ревели сиренами могуче, сверкали огнями ярко. Дни и ночи работали, забирая накипь и хлам революции.
Толпились люди, толкались. Бесконечными вереницами, как потоки мутной, бурливой воды, вливались в обширные трюмы и вздыхали облегченно под защитою молчаливых пушек и бросали взгляды, полные бессильной злобы, страха и тоски, на оставленную ими землю, на восток, где алые зарницы, предвестницы надвигающихся пожаров революции, вспыхивали все ярче и ярче.
Стояли спокойно капитаны на рубках. Глядели с высоты своего величия на встревоженных и мечущихся растерянно, оставляющих свою страну, людей. На десятки тысяч хорошо вооруженных солдат, покидающих почему-то поля сражений; на хаос, на панику, на бессильную горькую ненависть побежденных.
И карандашом по блокнотам складывали и множили что-то, чуть-чуть удивленные, капитаны, прикидывая пачками цифр, точно. Разве мало орудий, патронов, пулеметов и снарядов привозили они?
Росли тогда под привычной рукой колонки; единицы к единицам, нули к нулям… Говорили длинные строчки цифр, ясно и несомненно, предрешая победу. И были потому смутны и непонятны причины поражений спокойным капитанам с чужих кораблей.
Ибо непонятна, загадочна и неучтена ими была разбушевавшаяся стихия революции, с ее беспредельной силой, с ее беззаветным порывом, перед которой склониться и в котором утонуть должно было все.
Расхаживали офицерские отряды, с бесшабашно-пьяными песнями по улицам города.
Чтобы убить чем-нибудь время, от корабля до корабля, которые то скрывались за морским горизонтом, то появлялись опять за новым грузом, – охотились по горам за зелеными, на них напоследок срывая злобу за неудачи, за проигрыш, за все.
А с фронта лучшие части, цвет и гордость контр-революции, казаки, дроздовцы, корниловцы, марковцы – бежали, бежали, разбитые, деморализованные, потерявшие всякую веру в свое дело, в себя и в своих вождей.
Впервые над городом сегодня коршуном прокружился красный аэроплан и, обстрелянный со всех сторон, точно издеваясь, плюнул вниз, засверкавшими серебром на солнце, тысячами беленьких листовок и улетел спокойно, исчезнув за горами на востоке.
А люди с окраин, люди с подвалов нетерпеливо поджидали, когда спустятся на землю долгожданные вести с того края, и, осторожно оглядываясь, прятали листки по карманам. А дома, собираясь кучами, долго и жадно читали.
В этот день, споткнувшись, Егор зашиб о камень ногу.
– Пес его тут приткнул! – с досадою говорил он, прихрамывая. – Только недоставало, чтобы в теперешнее время сиднем сесть.
– Пройдет, Егор Кузьмич, – утешал его Федька.
И на том основании, что все равно скоро товарищи придут и «медикаментов» можно не экономить, выкрасил тому почти всю ногу в темно-коричневый цвет, истратив на это последние полпузырька иоду.
