— Товарищ генерал, — неожиданно для себя обратился Осокин, — здесь есть сапер. Он спас меня… Разрешите ему с капитаном Стечкусом?
— Что?.. Да, да…
Севидов все так же удивленно смотрел на Осокина, а, кажется, только теперь до его сознания стали доходить слова, сказанные адъютантом. Он подошел к нему ближе и долго смотрел все еще отчужденным взглядом.
— А что же вы… Как же вы…
Лейтенант Осокин начал было объяснять, но генерал, казалось, не слышал. Он повернулся к офицерам и коротко сказал:
— Извините, товарищи. — И вышел из блиндажа. Лейтенант Осокин, пропустив вперед генерала, шагнул следом.
Идя по ходу сообщения и глядя на сильнее обычного ссутулившуюся фигуру генерала, Осокин с болью думал, что вот сейчас и наступит самый страшный момент, когда придется пересказывать все до мельчайших подробностей.
— Андрей Антонович! — остановил их голос Кореновского. — Снова прут танки.
Генерал Севидов быстро вернулся в блиндаж, припал к стереотрубе. Из-за крутого холма вырвались до десяти немецких танков с солдатами на броне. Тяжелые, низко-посаженные танки T-IV с приплюснутыми башнями упорно приближались к плотине, кивая на неровностях поля длинными хоботами орудий.
— Что же Бобров? Что же Бобров? — нервно повторил Севидов.
— Бобров снял орудия с позиции, — ответил Кореновский. — В дивизионе не осталось ни одного снаряда.
— Ах, черт! — сморщился Севидов. — Со штабом связи нет?
— Нет.
— Что же они там… — В следующую минуту Севидов увидел, как немецкая пехота, автомобили, орудия двинулись по наплавному мосту. — Что же Стечкус? — уже выкрикнул генерал, повернувшись к командирам, как будто они могли знать, что происходит у капитана Стечкуса. Все напряженно смотрели в сторону плотины.
И тут ясный июльский день вздрогнул от мощного взрыва. В середине танковой колонны взлетела на воздух часть дамбы. Через огромный рваный проем в плотине обрушился мощный поток воды. Оставшиеся на дамбе танки беспомощно замерли. Остальные повернули.
— Эх, были бы снаряды у Боброва! — с досадой воскликнул Севидов.
Бушующий пенистый поток гигантским водопадом затоплял канал и огромную пойму. Скрылся под водой наплавной мост. Вода бурлила, и в огромных воронках скрывались лодки с людьми, понтоны. Уцелевшие гитлеровцы в панике бежали от разъяренной воды, карабкались по склонам небольших высот. А Маныч ревел, вздымался двухметровыми волнами.
Та часть немцев, которая успела переправиться через канал, оказалась отрезанной от основных сил. Вода прибывала, и все уже становилась полоска земли, на которой сосредоточились вражеские солдаты.
— Молодец, Стечкус! — проговорил Севидов и приказал телефонисту: — Свяжите меня со вторым!.. Второй! Второй! Ликвидировать плацдарм! Действуйте в направлении Красный Яр.
В полдень немногочисленные подразделения майора Ратникова перешли в атаку и стали теснить к воде фашистскую штурмовую группу. Бой продолжался до самого вечера, часто переходя в рукопашные схватки. К ночи бойцам Ратникова удалось закрепиться в Красном Яру.
С наступлением темноты все стихло. Лишь дальние сполохи орудийных залпов озаряли ночь и грохот разрывов, как дальний гром, пугал тишину.
— Теперь до утра можно отдыхать, — проговорил Кореновский, расстегивая ворот гимнастерки. — Рабочий день у фрица закончен.
— Сомневаюсь, чтобы на этот раз Хофер сохранил пунктуальность, — озабоченно ответил генерал Севидов. — Уж очень не понравилась ему сегодняшняя купель. Да и Конрад наверняка его торопит. Чуешь, Евдоким Егорович, где артиллерия лупит? Знать бы, что у соседей слева и справа. Беда, что нет связи ни с армией, ни с соседями. Как слепые кутята воюем. Где старший лейтенант Рокотов?
— Здесь, товарищ генерал.
— Степан, необходимо разведать, что делается на флангах. Возможно, удастся связаться с соседями, если, конечно, они есть у нас. Но глубоко не зарывайся. Прощупай берег. Что-то не нравится мне эта тишина. Словно рыбачить Хофер приехал — рыбу вспугнуть боится.
Проводив разведчиков, Севидов вышел из блиндажа, глубоко вдохнул настоянный порохом воздух, присел на трухлявое бревно у входа в блиндаж. Подошел Кореновский, опустился рядом, достал пачку «Казбека», молча протянул. Севидов взял папиросу, долго разминал ее в пальцах.
Было непривычно тихо. Лунный свет окрашивал бледной медью медленно ползущие по небу зыбкие тучки. Успокоился к ночи и Маныч. Широко разлившаяся вода набурлилась за бешеный день и теперь, притихшая, отражала в себе звездное небо и редкие вспышки ракет.
— Знаешь, Андрей, — заговорил Кореновский, — вот смотрю я на Маныч: днем кромсали эту воду снаряды, бомбы, взметались фонтаны, бушевали водовороты, Маныч пенился, бесился. Вода поглотила металл, людей, сомкнулась и бесшумно течет себе, словно ничего не произошло. Кругом тишина. Кто знает, что она сейчас таит… — Кореновский тяжело вздохнул. — Страшно подумать, сколько людей полегло.
Севидов молчал. До его слуха словно издали доносился приглушенный хриплый голос комиссара. В сознании были только одни беспощадно ясные слова лейтенанта Осокина, его рассказ о трагедии на Мелиховской переправе. Все время, пока шел бой, пока мысли и сердце генерала были связаны незримыми нитями с полками и подразделениями дивизий, пока от его решений зависели жизни людей, известие лейтенанта как-то не до конца овладело сознанием. И вот теперь, в минуты этой невероятной тишины, все отошло прочь, все исчезло, и в душу ворвалось и заполнило ее только одно — страшные слова лейтенанта Осокина.
Генерал сидел, опустив голову, и, закрыв глаза, представлял внучонка на коленях молоденькой девушки, растерянное лицо Даши, отчетливо слышал ее голос: «Все обойдется, Андрей!»
Кореновский чиркнул спичкой и, задумчиво глядя на воду, продолжал:
— Помнишь, каких сазанов таскали здесь, на Маныче, у Раздольной? Тебе всегда больше везло. А помнишь того пастуха, который стадо гнал мимо нас ночью? Как он с коровами своими разговаривал? Ну и матерился же, дьявол! Не знал, что с нами женщины. А утром извинялся и просил на водку. Кажется, его звали дядька Семен. Привередливый казак. Заноза, словом.
— Помню, — глухо ответил Севидов. И снова умолк.
— А рыбу делили поровну, помнишь? Сколько теперь погибло ее в Маныче!
— Что? Да… — рассеянно ответил Севидов. — Много людей погибло. Даша погибла… Ванюшка…
— Ты… Ты с чего взял?
— Осокин сообщил.
— Да ты что, Андрей! Почему молчал?.. Степан знает?
Севидов отрицательно покачал головой. Сейчас он и сам не мог понять, почему не сказал Степану о их гибели. Видимо, не только оттого, что лихорадка боя не дала ему такой возможности. Просто он не должен был сообщать Степану страшную весть: Степан Рокотов уходил в разведку.
— И зачем я их встретил на этой проклятой переправе? И с машиной черт меня дернул! Шли бы, как другие беженцы, может, и остались бы живы. А-а, если бы, если бы… Что же получается, Евдоким? Ты скажи, дорогой комиссар, что получается? Не можем защитить от этой сволочи своих жен, детей… Что же это они нас бьют и бьют и гонят все дальше? И гибнут беззащитные люди, а мы не можем ничего поделать.
— Ну это ты зря, Андрей. Вспомни Москву, Тихвин, тот же Ростов.
— Все помню. Но ведь опять отступаем. Вот в трех километрах родная станица Раздольная. Могила отца и матери здесь… А какая земля! Не зря казаки говорят: «Воткни оглоблю — бричка вырастет». — Севидов наклонился, сгреб обеими руками горсть земли, помял ее, поднес к лицу, понюхал. — И все это я вынужден оставлять фашистам! Как трудно, Евдоким! Как тяжело… — Потом, глядя в глаза комиссару, спросил: — Скажи, Евдоким, сколько можно? Ведь опять отступаем.
— Вот именно, сколько можно? Так и в приказе товарища Сталина сказано: отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. После Москвы все думали, что погоним немцев. А потом вдруг — Крым, Харьков, и вот мы на Маныче. Самое страшное — это когда падает дух солдата, пропадает уверенность. А враг только и рассчитывает на трусость, панику, растерянность. Поэтому приказ Сталина — суровая, даже жестокая, необходимость. Это чрезвычайная мера. К такой мере партия однажды, в восемнадцатом году, уже была вынуждена прибегнуть. И между прочим, тоже в связи с событиями на Южном фронте. Тогда было постановление ЦК «Об укреплении Южного фронта».
— Ты вроде меня агитируешь, комиссар.
— Да нет, — задумчиво ответил Кореновский. — Ты ведь знаешь, Андрей, я немало повидал. Не раз сам на волоске от смерти был…
— Да что ты передо мной исповедуешься? — с досадой спросил Севидов.
— Я не о себе. Я о наших людях. Как можно победить коммунистов? Убить можно, люди они обыкновенные — из плоти и крови человеческой. Но победить нельзя.
