— Что будет с пилотом в дальнейшем? Мне докладывали, что предусмотрено его катапультирование и приземление на парашюте, — снова задал очередной вопрос начальник РСХА, — это при том, что он приземлится в глубоком тылу русских! Не так ли?
— Позвольте, я отвечу на этот вопрос! — встал высокий, светловолосый и подтянутый полковник люфтваффе.
Если бы не обожженная левая половина лица (едва не сгорел в подбитом русскими зенитками бомбардировщике), моложавый полковник вполне мог служить эталоном настоящего арийца. Он четко, по-военному кивнул, представившись:
— Полковник Дитц! Я являюсь представителем Верховного командования военно-воздушных сил! Именно нам был поручен отбор пилотов-кандидатов для управляемых «ФАУ», и наш командующий, рейхсмаршал авиации Геринг, выразил в этой связи глубокое убеждение: умереть за Германию и фюрера — высшая честь для каждого немца! Даже наша прославленная женщина-летчик Ханна Рейтч готова пожертвовать собой, о чем указала в рапорте на имя рейхсмаршала!
При этих высокопарных словах Скорцени даже поморщился, что не ускользнуло от взора полковника:
— Однако майор Скорцени имеет иную, прямо противоположную точку зрения — это он настоял на всех этих вариантах спасения пилотов с катапультированием и прочей ерундой!
— Это не ерунда, — повысил голос Скорцени, — забота о сохранении жизни наших солдат — это и есть залог успеха любой подобной операции!
— Да вы, Отто, оказывается, большой гуманист — вот уж не ожидал! — с иронией произнес тучный штандартенфюрер из гестапо, ответственный за обеспечение режима строжайшей секретности на всех этапах подготовки и проведения операции.
Кальтенбруннер внимательно слушал, не перебивая: при всем своем тоталитарном стиле руководства (а иного и быть не могло в иерархической системе гитлеровской Германии) он тем не менее справедливо полагал, что «в спорах рождается истина», и нередко давал подчиненным возможность высказаться.
— Это не гуманизм, черт возьми! — окончательно вышел из себя Скорцени в ответ на язвительное замечание гестаповца. — Я уже тысячу раз говорил и скажу в тысячу первый: солдат во много крат лучше и качественнее выполнит любой приказ, если имеет хотя бы малейший шанс уцелеть — пусть даже ценою плена! В данном случае, господин обергруппенфюрер, — Скорцени повернулся к Кальтенбруннеру, — позвольте именно мне ответить на ваш вопрос о дальнейшей судьбе пилота. Должен пояснить: среди летчиков, проходящих обучение на ракетной базе в Пенемюнде по программе управляемых «ФАУ», мною выделены два наиболее перспективных кандидата для участия в операции. Оба из прибалтийских немцев и прекрасно владеют русским языком: они уже осведомлены об огромном риске, с которым будет сопряжено предстоящее задание. Координаты цели и другие подробности им сообщат, по соображениям секретности, непосредственно перед вылетом. Но пилотам известна лишь общая схема акции, к которой их готовят: уничтожение управляемой ими ракетой важного стратегического объекта в глубоком русском тылу. Пилоты знают, что они приземлятся на парашюте среди врагов, но могут сохранить свою жизнь, действуя по особой инструкции — им ее сообщат перед полетом.
— Что за особая инструкция? Я об этом ничего не знаю, — поинтересовался Кальтенбруннер.
— Если коротко, суть ее в следующем: в боевом полете пилота экипируют в утепленную одежду гражданского образца, в которой он ничем не будет выделяться среди русских на «той стороне». Мы его снабдим необходимыми, на первый случай, документами служащего советской железной дороги. При удачном приземлении, тем более в ночное время, он имеет некоторые шансы спастись — ему будет дана явка в один из городов Подмосковья, где его укроют и помогут.
— Невероятно! — снова подал реплику штандартенфюрер. — Ну прямо-таки не отдел диверсий, а какой-то институт благородных девиц!
— А вы напрасно иронизируете, Шмидт, — обратился к гестаповцу Шелленберг, — думаю, Скорцени во многом прав! Представьте-ка на минутку, что это вас усадили в тесную кабину «ФАУ» с приказом куда-то там врезаться и погибнуть смертью героя!
На лицах некоторых из участников совещания появились улыбки: комично было представить весьма упитанного и рослого, с солидным брюшком гестаповского полковника в роли пилота относительно небольшой по размерам ракеты.
Для многих не было секретом, что среди начальников центральных управлений РСХА Шелленберг имел репутацию утонченного интеллектуала — что в немалой степени соответствовало действительности. Он имел прекрасное образование: окончил юридический факультет Боннского университета, владел несколькими языками, был начитан, умен, интеллигентен. Обладал хорошими манерами и даже особой, присущей немногим элегантностью — все это в сочетании с его сравнительно молодым возрастом, безусловно, выделяло Шелленберга из общей среды руководителей гитлеровских спецслужб. Бригадефюрер причислял сотрудников возглавляемой им службы внешней разведки к особой касте «рыцарей плаща и кинжала», главным оружием которых является интеллект, а не грубая физическая сила. В этой связи он недолюбливал коллег из 4-го управления, руководимого «папашей» Мюллером, считая методы их работы подчас чересчур топорными, прямолинейными и грубыми — на манер костоломов из эйнзацгрупп. Сейчас Шелленберг не мог отказать себе в удовольствии поддеть самолюбивого и недалекого, по его мнению, Шмидта:
— Что, представили себя в роли камикадзе? Что при этом вы почувствуете? Как начнут дрожать ваши руки за рычагами управления и куда вы вообще «зарулите» в таком душевном состоянии?! В лучшем случае — в ближайшее болото, в гости к лягушкам!
Последнюю уничижительную фразу Шелленберг произнес уже с металлическими нотками в голосе. Штандартенфюрер густо покраснел, но не осмелился возразить старшему по званию, генералу СС, хотя скорее всего остался при своем мнении — отличном от точки зрения Скорцени и его шефа, начальника 6-го управления.
В помещении на несколько мгновений повисла тишина, потом раздался примиряющий голос Кальтенбруннера:
— Успокойтесь, господа! Примем точку зрения Скорцени, пусть не бесспорную, и продолжим дальнейшее обсуждение. Я вижу, желает высказаться наша «медицина»? Что же, предоставим слово доктору Гроссу — вы, майор Скорцени, пока можете пройти на место.
Эрвин Гросс, единственный из участников совещания в строгом штатском костюме — черной «тройке» и того же цвета галстуке, попытался встать, но обергруппенфюрер остановил его небрежным взмахом руки:
— Господа, я же просил всех выступать не вставая, если в этом нет особой необходимости, — у нас деловое совещание, а не официальный прием в рейхсканцелярии! Слушаем вас, герр доктор!
Гросс, пожилой и невысокий сухощавый мужчина в пенсне, с профессорским лицом и старомодными манерами, чуть наклонил седую голову — как бы в знак согласия со словами генерала, потом поднял взгляд на Скорцени и негромко произнес:
— Я с вами полностью солидарен, господин майор: пилот самолета-снаряда должен иметь хоть какой-то шанс остаться в живых. — Доктор чуть повысил голос и далее заговорил, обращаясь уже ко всем присутствующим: — Господа! Я являюсь специалистом в той области психологии, которая изучает воздействие на человека экстремальных, стрессовых ситуаций. Мною изучался и обобщался для отдела 6S опыт боевого использования в Японии так называемых камикадзе, то есть смертников, или, как их еще называют, «людей-торпед». Этих несчастных в прямом смысле слова «накачивают» наркотическими препаратами перед последним, так сказать, боевым применением. Но, заглушая в человеке естественный страх за свою жизнь, полностью подавляя природные рефлексы и инстинкты, в том числе самосохранения, эти препараты попутно затормаживают все остальные процессы в нервной системе. Иными словами, резко замедляются мыслительные способности человека, быстрота его реакций, возможность принимать верные решения. Что ведет к сбоям, если таким техническим термином можно назвать ошибки, которые проявляются в действиях людей в боевых условиях. Это хорошо видно из японского опыта: их самолеты-торпеды в большинстве случаев не достигают цели — причем в дневное время суток и при наличии прямой видимости объектов атаки.
— Прямой наводки, как говорят артиллеристы! — вставил слово генерал-майор Дорнбергер.
— Именно так, коллеги! Японцы-смертники промахиваются почти в идеальных условиях! А задача пилота нашей «ФАУ», как пояснил майор Скорцени, неизмеримо сложнее: провести ракету ночью, почти «вслепую» по приборам на расстояние свыше ста километров, да еще ювелирно точно навести на крошечную цель, небольшую по размерам постройку — это вам не американский авианосец! Поэтому наш пилот должен быть максимально собран, мобилизован, иметь ясный рассудок, чтобы адекватно реагировать на сложнейшую обстановку боевого полета. Никаких наркотиков — только успокоительные препараты, которые мы ему, конечно, дадим. Но главное: пилот должен иметь надежду выжить и спокойно делать свою работу с незамутненным сознанием — я в этом убежден! Естественно, мы проводим соответствующую психологическую подготовку с отобранными кандидатами, что входит составной частью в курс обучения пилотов «ФАУ».
