Вундерлих засмеялся. Но задача была не из простых: как Пиппигу добраться до молока? Наконец было решено: Пиппиг придумает себе какое-нибудь дельце с выходом «наружу», ну хотя бы понесет старую одежду в эсэсовскую швальню. Итак, молоко требовалось доставить в швальню.
Вундерлих оглянулся и кивком подозвал одного из посыльных.
— В чем дело? — спросил тот, подходя к столу.
— Послушай, завтра с утра зайдешь ко мне и отнесешь в швальню бутылку молока. Руди придет за ней туда.
Посыльный протянул Пиппигу руку.
— Добрый вечер, Руди!
— Добрый вечер, Альфред!
Для посыльного такое поручение было пустяком. Он мог свободно ходить по всей территории лагеря.
— Будет сделано! — сказал он, не расспрашивая ни о чем, так как даже необычное дело всегда выполнялось как само собой разумеющееся.
— Нужно еще предупредить Отто, — сказал Вундерлих и отправился с Пиппигом в другой конец барака.
Отто Ланге, капо эсэсовской швальни, пожилой, в прошлом зажиточный портной, попавший в лагерь за «распространение слухов», стоял у громкоговорителя и слушал передачу последних известий.
Вундерлих отвел его в сторону.
— Завтра утром я пришлю тебе бутылку молока. Пиппиг зайдет к тебе за ней.
Портной кивнул и провел пальцем по верхней губе — привычка, оставшаяся еще со времени жизни на свободе, тогда он носил усы.
— Имей в виду, — наставлял Пиппиг портного, — я принесу тебе старые шинели. Ты затребовал их у нас, понятно?
Ланге кивнул.
— Ладно, тащи!
Какой замысловатый путь, чтобы раздобыть бутылку молока! И, несмотря на готовность всех участников, — путь опасный. Если Пиппига накроют у ворот лагеря, все дело лопнет. Он отправится прямой дорогой в карцер. Повезет ему — получит двадцать пять ударов. Не повезет — кончит свое земное странствие в крематории, и вопрос будет исчерпан. Но Пиппиг не трусил. При всевозможных отчаянных проделках, на какие он пускался, им всегда владело оптимистическое чувство: милый боженька не покинет в беде вольнодумца. Когда Пиппиг перед входом в барак прощался с Вундерлихом, тот вздумал предостеречь его:
— Только не попадись, приятель!
Пиппиг набрал в рот воздуха, уже готовый возмутиться, но Вундерлих со смехом махнул рукой.
— Я знаю, ты себя покажешь!
И Пиппиг засеменил прочь, удовлетворенный. Возвратясь в барак, Вундерлих наткнулся на санитара из эсэсовского лазарета.
— Слушай, Франц, можешь прислать мне завтра утром немного глюкозы?
Санитар с сомнением покачал головой.
— Глюкозы? У нас у самих ее почти нет.
— Мне для товарища.
— Один пакетик, не больше, — вздохнул санитар. — Пришлю с посыльным.
Вундерлих похлопал Франца по плечу.
Кремер сидел над рапортичками для завтрашней переклички, когда вошел Гефель. Опустившись на табурет, он закурил. Кремер бросил на него быстрый взгляд.
— Сошло благополучно?
Гефель молча курил.
— Один там в колонне нес мешок за спиной, это, наверно, и был тот самый поляк? — спросил Кремер, продолжая писать.
Гефелю достаточно было кивнуть, и Кремер был бы удовлетворен. Но Гефель не откликнулся и упорно глядел и пол. Кремер удивился.
— В чем дело?
Гефель сунул окурок под сапог и растоптал его.
— Я должен тебе кое-что сказать…
Кремер отложил карандаш.
— Ты что, не отдал ребенка?
Гефель поглядел ему в лицо.
— Нет.
Между ними легло молчание.
— Послушай!..
Кремер вскочил, подбежал к двери и открыл ее. Он по привычке хотел проверить, одни ли они. В канцелярии было пусто. Кремер закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Засунув руки в карманы и плотно сжав губы, он смотрел куда-то вдаль. Гефель ожидал бурной вспышки и намерен был защищаться изо всех сил.
Но Кремер сохранял странное спокойствие, и прошло немало времени, прежде чем он заговорил.
— Ты не выполнил данного тебе указания!
— И да и нет!
Кремер ждал, что Гефель будет продолжать, но тот молчал.
— Ну? — спросил наконец Кремер.
Гефель перевел дух.
— Случилось кое-что…
Он запнулся и так, запинаясь, поведал Кремеру, что произошло между ним и Цвейлингом. Его рассказ должен был служить одновременно и объяснением и оправданием.
Кремер дал ему договорить, у него подергивалась щека, и он долго молчал даже после того, как Гефель умолк. Его лицо приняло жесткое выражение, зрачки сузились. Наконец странно хриплым голосом он проговорил:
— Сам-то ты веришь тому, что мне рассказал?
Гефель уже снопа почувствовал себя уверенно и сердито ответил:
— Я тебе не вру.
Кремер резким движением оттолкнулся от двери, прошелся несколько раз по комнате и сказал, обращаясь скорее к самому себе:
— Конечно, ты мне не врешь, но… — Он остановился перед Гефелем. — Но, может быть, ты врешь себе?
Гефель недовольно пожал плечами, и тогда Кремера прорвало:
— Ты связался с негодяем! Цвейлинг самый настоящий негодяй! Он только и ищет, как бы прикрыть нами свой тыл!
Но тут и Гефель, решив принять сражение, возразил горячо:
— Зато он теперь у нас в руках!
Из горла Кремера вырвался сухой смех.
— У нас в руках? Дружище Андре, сколько времени ты в лагере? Всего полгода, не так ли? — Он повертел вправо и влево большим пальцем. — Тыл он сумеет прикрыть и своими дружками. Или так, или этак, смотря по тому, куда ветер подует. Но стоит им отбросить американцев хоть на пять километров, как наш Цвейлинг опять начнет петухом ходить. Вот тогда он возьмет тебя под ноготь, да и мальчонку тоже. Ах, Андре, что ты натворил!
Гефель поднял руки. Казалось, он хочет заткнуть себе уши.
— От того, что ты сказал, мне еще труднее.
— А от того, что ты сделал, еще труднее нам.
Измученный Гефель простонал:
— Не мог же я ребенка…
— Ты должен был вернуть ребенка тому, кто взял на себя заботу о нем. Вот что тебе было приказано. Но ты сделал по-своему. Ты нарушил дисциплину!
— Если мы выйдем отсюда живыми, я отвечу перед партией, на этот счет ты можешь быть спокоен, — возразил Гефель.
Кремер твердо посмотрел ему в глаза:
— Партия здесь!
У Гефеля готово было сорваться с уст резкое возражение, но он сдержал себя.
Под тяжелым взглядом Кремера Гефель опустил глаза. Как ни мучительно это было, он не мог не признать, что Кремер прав. Тем не менее все в нем восставало, когда он думал о том, что должен был предоставить ребенка его судьбе. Он как бы противился мощной руке, которая грозила воткнуть ему в сердце ключ и запереть его. Он чувствовал себя виноватым и перед ребенком и перед партией. Голова его упала на грудь.
— Я не мог иначе… я… не мог, — с горечью и мукой тихо проговорил он.
Кремер в эту минуту любил Гефеля и понимал его страдания, но он взял себя в руки.
— Не когда-нибудь, а здесь и сейчас надо с этим покончить, — твердо произнес он.
Оба помолчали. У Кремера между бровей легла глубокая складка. Он беспокойно ходил по комнате, по-видимому ища выход из создавшегося положения.
— Теперь никто не сумеет избавить меня от ребенка, — поразмыслив, сказал он наконец и тут же накинулся на Гефеля: — Или ты воображаешь, что я могу подсунуть его кому-нибудь в качестве багажа?
Им снова овладело раздражение, и он яростно шагал взад и вперед.
— Если бы ты вернул ребенка поляку, его уже увезли бы из лагеря, и все было бы хорошо. А что теперь делать? Что делать?
Он сел на стол и свесил руки между колен. Гефель устало опустился на табурет. Он был внутренне опустошен.
Ожидаемого столкновения не произошло, и все высокое и благородное в его поступке испарилось. Остался только голый и трезвый факт — нарушение дисциплины. Гефель уныло смотрел перед собой.
Кремер разнял крепко сплетенные пальцы рук и наконец, более мягко, чем раньше, сказал:
— Нам незачем становиться врагами, Андре. Только не врагами! Мерзавец Цвейлинг этого не стоит. — Он тяжело спустился со стола и, внезапно приняв решение, добавил — Ты должен поговорить с Боховом. Должен! — настойчиво повторил он в ответ на горячий протест Гефеля.
Но Гефель настаивал:
— Оставим это между нами, Вальтер! Пусть Бохов думает, что ребенок уехал с поляком.
Упрашивания Гефеля действовали Кремеру на нервы.
— Теперь, когда ребенка приходится оставить в лагере — ты слышишь, приходится, — прорычал он, — это уже не только наше дело. Я не знаю о твоих обязанностях. Не надо рассказывать мне о них, но ты должен понять, какой опасности ты подверг себя из-за ребенка.
— А что мне было делать, когда я его нашел?
— Вздор! Речь не об этом. Тебе был дан приказ отправить ребенка из лагеря.
— Да, конечно, но…
Этот возглас отчаяния ударил Кремера, как ножом. Он тяжело дышал, глаза его потемнели. Два товарища стояли друг против друга и мучительно искали выхода. Не выдержав, Кремер снова зашагал взад и вперед. Как быть?
