Пикнул телефон. Как это вовре…
Вспышки рванулись из темноты прямо в лицо, казалось, прямо передо мной. Упала тишина, я не слышал ничего, ноги сами подломились, прибитая снегом земля ударила в колени. Я сгорбился, автомат ткнулся стволом, рука соскользнула с рукоятки и уперлась в землю.
Ти-ши-на. Не слышно ничего, совсем. Только тепло, и из теплоты этой надвигается что-то — равнодушное, спокойное, простое. Кто-то появился в моей голове, прошелся туда-сюда, поворчал, покряхтел… а потом со всего размаха двинул мне по ушам. Изнутри.
И в мир ворвался звук.
Я толкнулся назад, сел на задницу, подхватил автомат и выжал спуск. Мастер слева стоял на колене, вспышки вырывались из ДТК, били автоматы справа. Свист-шипение, грохот, редкий дым расползался вокруг… В голове застучал ритм.
Упасть набок, выщелкнуть магазин, выцарапать из тесного подсумка новый, вставить, передернуть затвор. Встать уже по-человечески на колено. Огонь, огонь! Раз, два, три — и боком, боком к Толику. Взгляд налево — Мастер приподнимает автомат и бьет из подствольника, взгляд направо — из-за бани выныривает маленький Ляшко в слишком большой на него куртке, падает на колено и начинает стрелять. Пули рвут ночь. Раз-два-три. Сейчас бы вернуться за баню, она у нас, получается, пуленепробиваемая, но Толик тогда на поле останется один. Вспухает стрельба справа, потом смолкают, хлопают одновременно два подствольника — это Лис с Федей продвигаются вперед. Всё, противник заткнулся. Я машу Мастеру, он поднимается и бежит вперед. Падает, зарываясь автоматом в снег. Теперь я. Теперь снова Толик. Опять подствольники справа. Значит мы все еще живы, это зашибись. Ритм бьет в голову, стук сердца под AC/DC, погнали, погнали!
Ляшко догоняет меня, подносит к глазам теплак и тут же вытягивает руку, я доворачиваю автомат и добиваю магазин. Падаю на бок — смена, рядом копошится Ляшко. Под высокой баней каким-то чудом пробирается здоровый грузный Хьюстон, выныривает впереди и бьет очередью. Я снова поднимаю автомат.
— Ложииииииись! — вдруг орет Мастер.
Мы с Ляшко послушными куклами валимся в снег. Зачем?
Свист и шипение — над головами летят тяжелые пули «дашки». Очередь, еще, еще. Я вжимаюсь в снег, трассы, кажется, протягиваются чуть ли не по затылку, стягивает кожу. Дымный росчерки вверху — впереди одновременно вспухают две ломаных вспышки, и сразу — еще одна. Мастер машет, и я поднимаюсь на колено. Рядом неподвижно лежит Ляшко, я хлопаю его по спине, он поднимает голову и начинает ворочаться.
Где-то сзади ревет «бэха».
— Лис! — ору я. — Скорпион!
— Норма!
— Ляшко! А, вижу. Хьюстон!
— Нормально!
— Толик!
— Норма!
— Кого забыл?
— Президент, Гала, Ветер — норма! — раздается сзади.
Я оборачиваюсь. Серега, скривившись, поднимается с колена, покачивая трубой РПГ-7. Ого, важка артілєрія підтянулась, втроем выстрелили.
— Фуууух… — выдыхаю я, и сам себе бормочу: — Мартин — норма. Мабуть.
Ритм в голове резко затыкается.
Мы замираем. Идут долгие минуты, не слышно ни черта, даже звуков боя на «четырнадцатой». Медленно считаю до трехсот. Нет, ничего, только какое-то шебуршение справа.
— Я и Толик проверяем, остальные — на месте, — говорю я.
— Куда ты опять лезешь? — ворчит Мастер. — Ща Лис с Федей посмотрят.
Мы ждем. Наконец у Мастера шипит рация. А где моя? В снегу, мабуть, валяется, там, сзади. Насколько мы вперед прошли? Тю. Метров на двадцать. А казалось — половину поля пробежали…
Там были утонувшие в снегу гильзы, кровь… много крови, какие-то обрывки и то, что официальным языком принято называть «следы волочения». Попасть-то мы попали, но группа ушла. Некоторых особо восторженных военнослужащих, предлагающих пуститься в погоню и догнать супостата, пришлось чуть ли не хватать за руки. Мы потолпились на том месте, откуда стреляли сепары, — возле большого холма и давным-давно упавшего дерева. Ствол был здорово побит пулями двенадцать-и-семь. Я поковырял дырки и обернулся к Мастеру.
— Кому это пришла в голову охрененная мысль пострелять через нас из пулемета? — поинтересовался я у Мастера, и мы зашагали в сторону нашего ВОПа.
— Ваханычу, — ответил вместо Мастера Президент и подкинул повыше на плечо заряженный РПГ-7. — Но он на «Фагот» побежал.
— Зачем?
— Та вроде бэтэр сепарский выполз на дорогу до «четырнадцатой».
— Шо там, кстати?
— А хер его зна. Связи ж с ними нет. Вроде отбились. Сепары отошли, мабуть, по крайней мере, затихли. Тока Прапор хату развалил в поселке.
— Надеюсь, Прапору стыдно, — усмехнулся я и полез за сигаретами.
— И мне давай, — потянулся Серега.
— Чего это ты на русский перешел?
— Та ти ж українською не спілкуєшся, кацапчику.
— Очень даже спілкуюсь.
— Твоя донбаська українська — то лютий капець, я доповідаю. Кращє вже на кацапській.
— Ну-ну, тоже мне вышиватник нашелся. А почерк у тебя хороший?
— Хєр ты угадав. Не буду я твои ведомости заполнять, — тут же открестился Серега.
— Зачем ведомости? Почему ведомости? Ай, дорогой, зачем плохое говоришь? Одну маааленькую, тоооненькую «Книгу вечірньої перевірки»…
— Їб@ла жаба гадюку. На это я пойтить не могу.
— Нихто мне помогать не хочет… — фальшиво вздохнул я. Отпускало, мы стали чересчур говорливы, веселы и дурашливы. — Так а хто с «дашки»-то стрелял? Бо положил четенько, аки Боженька.
— Не знаю, — пожал плечами Серега, и гранатомет опять съехал. — Може, Шматко?
И будто бы и не было ничего. Порычали какие-то машины на КПВВ, но как-то низко, что ли, как будто броня. Янош написал «ну как?», и я ответил «тихо». А что было писать? Что мы героически приняли бой, результатом которого стал покоцанный «дашкой» ствол акации и кровь? Та ну.
Набрал Васю, попытался иносказательно донести события вечера. В конце концов Вася меня обматерил и сказал, что если я провтыкаю хоть миллиграмм его любимого взводного опорного пункта, он переведет меня в РМТЗ пожизненно. В РМТЗ я не хотел, поэтому наобещал все на свете. На другом конце невидимой линии связи «Новотроицкое — Киев» было слышно, как сокрушается командир, пропустивший весь этот движ. Я вздохнул. Повернутось Васи на «войне» была давно изучена, классифицирована и занесена в соответстующие ведомости, и если уж положить руку на сердце — я бы с удовольствием с ним поменялся… но я был тут, он был там, и ночь еще не закончилась.
Не закончилась? Да она едва началась.
На КСП было шумно, дымно и весело. Большая часть роты толпилась вокруг стола, размахивала руками, пересказывала друг другу подробности. «А він біжить, як дурний, я кричу „стой, ти куда!“», «… то вони вопщє нєпонятно як полізли до нас, ну от нахєра?», «… та він задовбав, чуть не придавив бехой, дали малому іграшку, рисачіть шо дурний…».
Серега растолкал народ, я пробрался за стол и оглядел особовый склад. Особовый склад оглядел меня в ответ, увиденным остался невпечатлен, но потихоньку разговоры стихли, люди смотрели на меня. Я оперся рукой о стол.
— …..ц, — сказал я.
— Отличный тост, — тут же добавил Лис, стаскивая броник. — С Рождеством!
— ….ц, товарищі офіцери, я вам доповідаю. К нападению с тыла мы оказались нихера не готовы. Вот от слова «вообще». То, что мы не потеряли никого, — охеренно счастливая случайность и глаза Ляшко, которому не впадлу было смотреть везде, а не только на войну вперед.
Ляшко приосанился и поправил куртку. Шматко открыл казан, печально потрогал остывшую картошку, вздохнул и с лязгом взгромоздил варево на буржуйку. Лис повесил свой тяжеленный броник на гвоздь, тот тут же согнулся, и барахло гулко хлопнулось на землю. Остальные слушали, лица на глазах скучнели.
— Вот такая херня, — продолжил я. — Если бы не «дашка» и не Президент со своей ОПГ…
— Общество Пи…ватых Гранатометчиков, — тут же вставил Лис.
Серега зашипел.
