могли их пристрелить в любой момент, но почему-то этого не делали.
В принципе понятно. Это было простое человеческое любопытство. Внешний вид разведчиков сильно отличался от облика рядовых окруженцев.
Никита Костромин растерянно облизнул губы, уронил «ППШ» в траву. У Левы Глинского задрожали руки, но он не стал бросать оружие, нагнулся, аккуратно положил его и вроде что-то пробормотал. Никита услышал товарища и сделал определенные выводы. Начался цирк!
– Не стреляйте! – заикаясь, пробормотал Костромин. – Христом-богом умоляю, не надо. Мы сдаемся, хотим жить, пожалуйста, не стреляйте.
Глинский тоже что-то воскликнул, обращаясь к небесам, после чего повалился на колени и стал лихорадочно креститься, но как-то на католический манер. Видимо, бабушки и дедушки не научили парня это делать.
Это смотрелось потешно, и в какой-то момент Шубин испытал даже стыд за своих людей. Не ожидал он от них такого. Неужели они серьезно?
Цирк продолжался. Немцы чуток понимали по-русски, и Никита этим воспользовался. Он прижимал руки к сердцу, энергично заикался, бормотал, что ненавидит большевиков, давно хотел перебежать к немцам, потому как испытывает к ним неодолимую симпатию, хочет сражаться в их рядах, бить жидов и коммунистов!
«Пристрелить, что ли, поганца?» – подумал Глеб, но решил обождать.
Глинский тоже голосил:
– Пощадите, не убивайте!
Эти двое мялись посреди поляны, не знали, куда деть руки. Немцы смеялись. Они лежали в гуще травы и перепутанных веток. Хоть тресни, Шубин не мог их засечь!
– Курт, эти русские так однообразны, – отсмеявшись, сказал немец. – Мы можем их пристрелить, но я бы предварительно допросил. Они не местные, пришли извне и могут иметь ценные сведения.
– Согласен, Дитрих, – поддержал его второй. – Но давай осторожно. Они наверняка не одни, по округе бродят другие, а нас тут только двое. Мы можем, кстати, одного прикончить, а второго доставить к гауптштурмфюреру Эйхману. Не тащить же к нему обоих.
– Отличная идея, Курт, – сказал напарник. – Только объясни, кого из них мы пристрелим, а кого возьмем. Ты немного понимаешь по-русски, выясни, есть ли среди них капрал, фельдфебель, или как там у русских.
Разведчики продолжали отбивать поклоны невидимому неприятелю. Они приободрились, обрадовались, что по ним не стреляют, благодарили фрицев слезливыми голосами, уверяли, что не обманут ожиданий, возложенных на них.
– Во шпарят! – прошептал Бердыш. – Они там, часом, не охренели?
Немцы выросли из травы, как призраки. Их каски и обмундирование облепила листва, с одежды свисали какие-то маскировочные лохмотья, очевидно, специально нашитые. Торсы солдат обтягивали разгрузочные жилеты, последняя экспериментальная выдумка германских мастеров. Это были вылитые лешие. Они неспешно двинулись к красноармейцам, держа наготове укороченные автоматы. Лица у них были суровые, вырубленные из камня, загорелые. По губам блуждали ироничные усмешки.
Разведчики подобострастно улыбались. Костромин скорчил жалобную гримасу.
Один из немцев остановился поодаль, расставил ноги, навел на бойцов автомат. Второй вразвалку подошел к Никите.
Шубин мог выстрелить и наверняка попал бы. Но что-то заставляло его повременить. Товарищи, застывшие сзади, тоже решили воздержаться от пальбы. Режим тишины никто не отменял.
Немец бросил что-то презрительное Костромину. Тот энергично закивал, придурковато улыбнулся, расставил ноги и сцепил руки в замок на затылке. Фриц стал его обыскивать.
Второй держал Никиту на прицеле, отвлекся на короткий миг от Глинского. Лева бросился на него, как штормовой ветер! Немец даже ахнуть не успел, лишь уловил движение краем глаза и дернул головой. Лева сбил его с ног всей своей массой, оба покатились по земле.
Первый фашист тоже оплошал. Полезная привычка – иметь в рукаве вшитый кармашек для лезвия. Никита чиркнул немца по горлу, словно ногтем провел. Тот отшатнулся, и Костромин убрался весьма вовремя. Брызнула кровь из перерезанного горла. Немец схватился за рану, побагровел. Кровь сочилась между пальцев, вращались глаза. Он смотрел на советского разведчика с какой смесью злобы и ужаса. Перехитрил его этот недалекой русский! Ноги фрица подкосились, он повалился в траву.
Никита бросился на помощь Глинскому. Тот боролся с противником в партере, оба тяжело сопели, мелькали ноги. Никто не одерживал верх. Но дотянуться до автомата немецкий солдат уже не мог. Он схватил Леву за горло, тот начал задыхаться.
К ним подкатился Никита, выхватил нож у врага из поясных ножен, стал лихорадочно бить в бок. Он нанес не менее десяти ударов. Жертва хрипела, глаза выстреливали из глазниц. Пальцы фрица разжались.
Глинский откатился от него, кашляя, пополз на корточках, уселся в траву по-турецки, стал приходить в себя. Костромин опомнился, отшатнулся от солдата.
Глаза фашиста заволокла муть. Поначалу он норовил приподняться, потом оставил эти попытки, таращил в небо незрячие глаза. Дыхание его становилось все слабее, потом и вовсе прекратилось.
Когда разведчики возникли на поляне, Никита деловито обхлопывал мертвеца, перекладывал гранаты в свой подсумок, вертел в руках компас в металлическом футляре. Глинский поправлял перекошенный комбинезон, как-то странно поглядывал на командира.
– Ну и что это было? – сурово спросил Глеб.
– Военная хитрость, товарищ старший лейтенант, – ответил Глинский. – А вы что подумали?
– Струхнули, не без того, – сглотнув, признался Никита. – Они ведь маскируются как хамелеоны, а от вас толку никакого. Пришлось импровизировать, несли какую-то чушь. Голь на выдумки хитра, товарищ старший лейтенант, все такое.
– Артисты погорелого театра, – заявил Пастухов. – А я ведь и впрямь подумал, что вы в плен собрались. Такую антисоветскую пургу несли!
– Вы очень странно смотрите на нас, товарищ старший лейтенант, – проговорил Никита. – Неужто и впрямь подумали, что мы того? Как вам в голову такое пришло?
– Ладно, живите, – сказал Глеб, вздрогнул, не выпуская на волю смешинку, и отвернулся, чтобы эти герои не видели его лицо, поменявшее цвет.
В округе было тихо. Но немцы находились в этом квадрате. За долгие месяцы войны Шубин научился их кожей чувствовать.
Он махнул рукой, и группа отступила в заросли.
Оба неприятельских солдата уже отмучились. При жизни они выглядели куда убедительнее. Экипированы по последнему слову, здоровые, молодые, обученные. Но к ним и после смерти не хотелось приближаться, тем более трогать. Какая разница, что написано у них в документах? Профессионалы до мозга костей.
Старшего лейтенанта невольно брала оторопь по поводу того, что его парням удалось с ними справиться. Видно, военную хитрость им в академиях не преподавали.
Шубин пятился с поляны, стреляя глазами в стороны. Противник был достойный и ходить бесшумно умел.
– Уходим отсюда! – прошипел Шубин и первый припустил по едва очерченной тропе.
Это было какое-то проклятье! Фрицы
