мысль не давала Волынцу покоя. В последние месяцы они с Довганем, Гришей и Игорем сумели установить связи со многими подпольными группами. Сам он по неделям не бывал дома, находясь то в Гущинцах, то в Яневе, то в Заливанщине. Обошел десятки сел, завел новые или упрочил старые знакомства с сотнями людей, но так и не нашел той ниточки, которая вела бы через линию фронта. И чем обширнее были связи с другими подпольными группами, тем меньше шансов оставалось на то, что такая ниточка существует. Вот о чем все чаще он думал.
И этой своей мыслью он не хотел делиться ни с кем, лишь еще настойчивее присматривался к людям. Петро Малой (так называли Волынца в отличие от Петра Довганя) считал, что, имея за своей спиной фронт, три побега из плена, хорошо зная немецкий язык, он вправе рисковать больше других. И рисковал.
Однажды на рассвете, отшагав за ночь добрых три десятка километров, он подходил к своему дому. У Петра были свои, уже проверенные подходы, где не залают собаки, подняв шум на все село, где можно проскользнуть незамеченным, но самому увидать все, что делается на улице. У крайних хат он постоял немного за стожком сена, прислушался. Все спокойно. И тут увидал, что по сельской улице идет чужой человек. Явно чужой. Высокого роста, в шапке-ушанке армейского образца и ватной фуфайке. Незнакомец как будто стеснялся своего высокого роста: пригнул голову, втянул ее в плечи. Пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся по сторонам и пошел дальше. Потом снова остановился и стал оглядываться.
«Дурак, — подумал о нем Волынец, — если кого-то боишься, то зачем по середине улицы идешь? Ну и ковылял бы спокойно вдоль плетня, а еще лучше — задворками. А уж оглядываться совсем ни к чему… Плохой конспиратор. Новенький. Не жил в оккупации».
И вдруг как молния — мысль: «А если не жил в оккупации — кто он?» Петро проскользнул от стожка к плетню крайней хаты и, раздвинув кусты обшарпанной сирени, смотрел, куда пойдет незнакомец. Несколько раз оглянувшись, он подошел к калитке Братковых и вошел во двор.
«Что же он делает? Ведь окна все видят, особенна те, что плотно завешены».
Незнакомец тихонько свистнул. Из переулочка вышел второй человек, точно так же одетый, только ростом пониже. Быстрым шагом пройдя полпути до калитки, остановился, повертел по сторонам головой, а потом направился во двор к первому. Оба поднялись на крыльцо, постучали щеколдой, и их тут же впустили в хату.
Волынец с двух часов вчерашнего дня ничего не ел, всю ночь он шел, однако в эту минуту у него и сон и голод пропали. Он хорошо знал усадьбу Братковых, как, впрочем, и многие усадьбы в Павловке. Не раздумывая, перелез через плетень и осторожно проник в хлев. Он был пустой — корову немцы забрали еще зимой. Взобравшись на чердак, очень низкий и пыльный, потихоньку оторвал полуистлевшую дощечку и стал наблюдать за домом.
Ждать пришлось недолго. На крыльцо вышла жена Арсеня Браткова — Юлька, держа руки под передником. Что у нее там было в руках, он так и не понял. Юлька осмотрелась, сошла с крыльца и направилась к соседям — там жила Полина Война и ее муж Доминик. Для того чтобы попасть во двор к соседям, на улицу можно было не выходить, дворы разделял чисто символический плетень — невысокий, перешагнуть можно. Была и дорожка с перелазом в плетне.
Юлька быстро вернулась. Следом за ней к Братковым пришла Полина Война, а потом другой сосед — Яков Коник.
«Что за чертовщина! — думал Волынец. — Мы уже год ищем связей, на двадцать километров всю округу обшарили, а тут под боком деловые люди. Как это мы раньше не познакомились поближе! И хаты эти под самым лесом стоят, и Катя Черная тут живет неподалеку. Эти двое могли появиться недавно, но ведь Братковы, Коник, Войниха всегда тут жили. Не случайно же попали к ним эти двое!» Петр стал припоминать все, что знает об этих семьях, что могло бы подсказать ему какое-то решение. Муж Войнихи — Доминик — появился в селе как-то незаметно то ли перед самой войной, то ли в первые дни оккупации. У него и фамилия была какая-то другая.
На секунду появилось желание самому зайти к Войнам, сейчас же. Выдумать благовидный предлог и зайти. Но тут же Петро понял, что это глупость. Его случайный приход они могут расценить как свой случайный провал. Да и вообще, войдя туда, выйдет ли он оттуда?.. Решение пришло тут же.
Осторожно покинув чердак, Волынец вышел к лесу, сделал еще крюк по опушке и вернулся домой. Попросив у матери поесть, взял какую-то старую одежину и ушел. Он вернулся к тому самому стожку, стоя у которого утром впервые увидал незнакомца. Закопавшись в сено, быстро уснул.
Это было удобное место: лес рядом, за спиной слева — Белая дорога, как называли этот выезд из села, хорошо видны крайние хаты и отрезок улицы до поворота.
Спал долго, но, кажется, даже во сне знал, зачем он здесь. Проснувшись после полудня, попил воды из бутылки, которую захватил из дому, съел кусок хлеба и почувствовал себя бодрым, отдохнувшим. Он не ждал, что увидит что-либо интересное до наступления сумерек, но все же не спускал глаз с дома Братковых и их соседей, с Белой дороги. И не скучал. Он напряженно думал, прикидывая в уме возможные варианты встречи с незнакомцами.
Тут же, сидя в стожке, Волынец твердо решил отказаться от каких бы то ни было попыток связаться с этими людьми через Братковых или Коника. «Они не должны знать обо мне ничего. Совсем ничего — чтобы в случае провала не потянулись ниточки к друзьям, к организации».
К вечеру Волынец стал внимательнее присматриваться к двору Братковых. Надвигались сумерки. «Если они выйдут из дому, то очень скоро, — решил Петро, — пока не взошла луна». Покинул стожок и подошел к самому углу крайней усадьбы. И не ошибся. Во дворе Братковых задвигались какие-то тени, и он услыхал отчетливые тяжелые мужские шаги. Они приближались. Волынец затаился. Но вдруг шаги стихли.
— Ты что остановился? — спросил один голос.
— Не хочется в обход. Может быть, через село прошмыгнем? — ответил другой.
— Зачем тебе лишние неприятности? Напорешься на полицая, знаешь, какой скандал будет?
— Дрянь дело! — выругался второй.
Волынец старался запомнить каждую фразу. Но его поразило, что последние слова «Дрянь дело!» были сказаны по-немецки. Причем сказаны машинально, как у нас говорят «черт побери!». И уже по одной этой фразе
