Когда стемнело, Педоренко направил группу захвата через Днепр, а чтобы сбить немцев с толку, организовал ложную переправу, где шумели, плескали воду и счетверенный пулемет вел огонь с машины. Разведка переправилась на плоту тихо и ушла в тыл немцев, — а вот по месту ложной переправы немцы открыли сильный пулеметный огонь. Мы с Педоренко находились там и попали под этот обстрел. Диву даешься, как мы не были убиты: пули, как пчелы стаями, летели и шлепались в песок. Возможно, они были уже на излете и теряли убойную силу? Никто не был ранен, но все отошли от этой «переправы» в сторону и прекратили шум, чтобы показать немцам, что у нас все сорвалось.
Скоро в тылу немцев раздались сильные взрывы — это рвались гранаты ф-1. На случай преследования немцами наших разведчиков Педоренко подтянул к месту их переправы машины с зенитными пулеметами, но преследования не было: немцы боялись идти к Днепру по открытой местности. Разведчики скоро вернулись. Они разгромили группу немцев, находящихся в сарае, несколько человек убили. Из трофеев у них был пулемет, автоматы и здоровенный немец-верзила с кляпом во рту. Немца схватили у пулемета; чтобы не кричал, один боец зажал ему рот, но тот успел сильно укусить его за палец! Тогда укушенный ударил немца по голове и поволок с товарищами к переправе. Разведчики потеряли одного убитым и принесли его с собой. Один наш боец оказался без ремня, на вопрос комдива он ответил: «Подался в деревню, и около одной хаты сзади меня схватили за ремень и потянули в окоп. Я расстегнул ремень, и немцы упали в окоп, я бросил им на память «лимонку» и дал тягу к своим!» Участники этой операции говорили об этом бое уже как бывалые воины и просили снова послать их в разведку боем. Но раньше разведчиков вернулся лейтенант: он был в одних трусах, все его обмундирование утонуло в Днепре. Он оторвался от группы, и один, без личного оружия, не решился идти вперед. Тогда он разделся, привязал свое обмундирование на голову и поплыл, но сверток сорвался с головы, намок и стал тянуть лейтенанта на дно, поэтому он освободился от него и приплыл в трусах. Озябший, плачущий от горя, лейтенант стоял перед комбригом Бессоновым. Комбриг объявил: «За трусость, потерю обмундирования и оружия — расстрелять». Мы с Педоренко убеждали комбрига не делать этого: мол, есть органы, которые разберутся в этом деле. Не знаю, как дальше сложилась судьба этого лейтенанта, но от немедленного расстрела мы его уберегли.
Педоренко был невысокого роста, худощав, чернявый, очень загорелый. «Меня, — говорил он, — в Испании считали коренным испанцем!» Он немного знал испанский язык и иногда в разговоре употреблял испанские слова. Был он неробок, видал не один бой и спокойно смотрел на окружающую нерадостную обстановку. На вероятных подходах танков он устроил глубокие волчьи ямы — и по его указаниям их так хорошо замаскировали, что ямы были совершенно незаметны. Любил он и шутку. В первые дни моего пребывания в полку Педоренко сказал мне: «Я вам сейчас пленного словака покажу, он расскажет, как русь идет в атаку». На направлении обороны полка наступал словацкий полк, его здорово потрепали и часть солдат взяли в плен. Одного пленного Педоренко еще не отправил в тыл и решил показать мне. «Ну, словак, — говорил он пленному, — расскажи, как русь идет в атаку?» И словак старательно рассказывал, изображая мимикой на лице впечатление от атаки русских. «Сидя в окопах, — говорил он, — слышим крик «уля, уля», терпим, не бежим. Потом «Сталин, уля, бог, мать, мать» — (тут он добавлял нецензурные слова, что кричали в атаке наши бойцы). Тут уже в окопах сидеть опасно: или беги, тебя убьют, или делай Хондо Хох». — Он показывал, как словацкие солдаты старательно вытягивали свои руки, сдаваясь в плен и бросая оружие. «Я так и сделал», — сказал пленный веселый словак. Пленом он был очень доволен.
Полку Педоренко предложили принять запасные окопы, необходимые на случай смены позиций, эти окопы готовили саперы корпуса или армии. Педоренко не мог оставить полк и попросил меня съездить посмотреть эти запасные позиции. Сдавать свою работу приехал комиссар саперного батальона, старший политрук. Увидев у меня звезды на рукавах гимнастерки как знак принадлежности к политсоставу, он порекомендовал их снять, у него такие звезды были спороты. Ремень у меня был с медной пряжкой, в середине которой была звезда, и он порекомендовал заменить его на солдатский. Звезды с рукавов я потом спорол, но ремень не менял и прошел с ним всю войну.
Предчувствуя осложнение обстановки, Педоренко собирал полк в кулак. Отдельные взводы и небольшие группы, расположенные на берегу Днепра, оставляли свои позиции и собирались к деревне Шапчицы. Меня Педоренко попросил съездить на левый фланг обороны полка и снять там группу бойцов с ручным пулеметом. Я приехал туда на машине и по карте нашел позицию: группа бойцов во главе с лейтенантом располагались в блиндаже, накрытом крепкими дубовыми кряжами, а пулемет стоял на бугре среди сосенок, готовый к бою. Пулеметчики лежали около него и всматривались в даль за Днепр. Там никого не было, за все время своего пребывания наши бойцы немцев не обнаружили. Я передал лейтенанту распоряжение командира полка сняться с позиции, и все его отделение очень обрадовалось такому приказу: они совершенно не знали, какова обстановка, никаких новостей они не получали. Лейтенант попросил немного подождать, пока сварится суп, и я сел около пулемета, пока группа начала собирать свое имущество. Лейтенант стал разряжать пулемет, и тут неожиданно за моей спиной раздались выстрелы и мимо моей головы засвистели пули — так близко, что моя пилотка была сбита воздушной волной. Все закричали, а лейтенант побледнел, поняв, что чуть не убил меня. Оказалось, что он стал снимать диск с патронами, но нажал на спуск и дал очередь. В свое оправдание он сказал только: «Если бы я убил вас, то застрелился бы». — «Надо быть осторожным с оружием, — ответил я ему. — Вы отлично знаете пулемет, и такое обращение с ним недопустимо».
В первой половине августа обстановка на Центральном фронте была тяжелой. На правом фланге нашей 21-й армии, южнее Могилева, немцы начали наступление в направлении на Смоленск и 16 июля захватили город. Над нашей армией нависла угроза окружения. Немецкое командование ударом с севера на юг, через Гомель на Чернигов, начало операцию по окружению 21-й армии, которая продолжалась с конца июля до середины сентября. В такой обстановке в середине августа полк Педоренко начал отход. По приказу из дивизии под вечер 14 августа Педоренко разделил полк на две части: одна во главе с комиссаром должна двигаться на восток, а другая с ним — на юг. Немцы теперь наступали со стороны нашего тыла, с востока, и близко подошли к командному пункту. Отстреливаясь, остатки штаба полка отошли к деревне Шапчицы. Ночью немцы подожгли за Днепром несколько строений на окраинах деревень; горели строения и на правом фланге, и в тылу полка, создавая видимость окружения наших частей у Днепра. Стало светать, и Педоренко приказал занять оборону по речке у еврейского местечка Шапчицы. Мы пошли с группой командиров объявить жителям, что наши части отступают и надо уходить, иначе гитлеровцы перебьют их. Старый еврей-колхозник с бородой, кудрявыми черными волосами, сказал нам: «А куда мы пойдем и зачем? Мы родились тут и выросли, здесь жили наши деды и прадеды, как мы можем уйти от этого?», — и показал свои мозолистые руки. Чуть позже он все же сказал: «Пусть немцам ничего не достанется», — поджег свою хату и ушел в лес. А к вечеру подошли немецкие танки; послышались крики и плач — это немецкие солдаты приступили к своим делам, поволокли девушек к танкам и машинам... Все это видели наши бойцы, но мы ничего не могли сделать: все подразделения полка ушли еще днем, и теперь с позиций снимались последние бойцы прикрытия.
Отступление — очень тяжелая пора в боях. Горе и печаль были рядом с бойцами, до сердечной боли жалко было смотреть на детей и женщин, остававшихся на тяжелое житье при ненавидевших все советское фашистах... При отходе Педоренко с небольшой группой утерял связь с основными силами полка. Ночью мы ехали на машинах среди поля густой несжатой ржи. Как-то странно кричали птицы... В нашей группе было несколько машин: впереди две грузовые, за ними «эмка» Педоренко. Он с шофером на переднем сиденье, на заднем вплотную к двери его адъютант, а рядом, прижавшись к сложенным вещам и продуктам, сидел я. Было ошибкой, что впереди не было нашей разведки. Ночную тишину разорвал шквал пулеметного огня, в небо взметнулась ракета. Первые машины были подбиты. Педоренко выскочил из машины, метнулся влево в рожь. Я толкаю его спавшего адъютанта, тот не сразу понял, что случилось, но выскочил. Пули свистели вокруг, нас снова осветила ракета, я выскакиваю из машины и бегу влево; на мне плащ, планшетка, в кармане граната. Отбежав несколько метров, осматриваюсь и прислушиваюсь. Снова ракета, снова свистят пули. Я прислушался и слышу, как Педоренко зовет шофера, но ответа нет. Иду на голос Педоренко — с ним его адъютант и больше никого. Мы поняли, что нарвались на засаду, которая была в домике за противотанковым рвом. Две машины немцы пропустили и открыли стрельбу, «эмку», очевидно, повредили, а две грузовые, ехавшие за ней, развернулись во ржи и уехали назад. Оставшись втроем, мы отошли с полкилометра назад и повернули на запад. Стало светать, когда мы встретили отступающий полк из корпуса Петровского, его вел майор Фиксель, немец из Республики немцев Поволжья.
