У солдат вся работа – это наряд, а сейчас – учеба. Подъем в 7.00 (уже непривычно), затем общая зарядка и 10 часов учебы. Меня не учат – я сам провожу занятия, 4–5 часов ежедневно, а в остальное время занимаюсь изготовлением измерительной аппаратуры. Даже статью в технический журнал написал, в Москву.
Орлова сейчас в Тирасполе, большой вам привет от нее. Легочка тоже где-то там.
30.06.44
Снова цыганская жизнь. Ночь идем, с утра до полудня спим, а затем загораем под солнцем. Прошли 150 километров на юг, ржаные поля кончились, и мы находимся в царстве озер и холмов, покрытых лесами. Если Ниночка пишет, что на Украине плохо, то здесь замечательно. В 4 часа 10 минут всходит солнце, по лощинам клубится туман, дорога идет все время по холмам, и с них видны десятки озер, окаймленных лесами. Вечером, когда садится солнце, с озер доносится знакомый запах – запах родной далекой Волги. И вот только в эти единственные моменты в душу заползает смутное волнение; это не тоска, нет, просто нарушается душевное равновесие, полученное от дневных пейзажей.
Мы все черные от загара, как когда-то на Волге, в походах, на яхтах. Опять проходим по опустевшим селам, где когда-то бурлила жизнь. Как-то вечером на высоком холме, откуда горизонт виден, по крайней мере, на 30–40 километров, у одинокого домика на скамеечке сидела старушка и смотрела на заходящее солнце и на нас, всех в пыли, идущих по дороге. Я вспомнил «Мой Париж» Эренбурга – «О чем она думает, что она вспоминает?» Подошел, попросил попить и сказал: «Как у вас хорошо здесь». Старушка заплакала: «А каково вам, сыночек?»
В другой раз, въезжая в село, мы увидели удивительную картину: большая площадка, и на ней под гармошку танцуют девушки, человек пятьдесят, все в разных пестрых платьях. Среди пустых разрушенных сел, среди пыльных, серых гимнастерок, окружающих ежедневно нас, это было просто восхитительно. Сделали привал, посмотрели на девушек, послушали гармошку, успели познакомиться, потанцевать, и через 30 минут снова тронулись в путь.
А где-то идет война, и мы тоже, конечно, идем на войну.
Когда вы будете читать это письмо, то мы уже будем участниками начавшейся большой битвы. Мы первыми войдем в Германию. До Балтийского моря 320 километров, до Германии – 400.
8.07.44
Тася жалуется, что редко пишу. Приведу статистику за год: написал 116 писем, получил – 114, домой написал 31, получил от Таси 4, от мамы – 11, от Леночки – 2, а от Нины Орловой – 19.
Писать чаще не о чем, мы всё идем и идем, каждая ночь – на новом месте. Следующее письмо, вероятно, будет из Латвии. За нами следите по газетам.
Таська, недалек тот день, когда у нас во дворе будет сплошной цветник. Это точно! Мы воюем, а вы страдаете! Но терпеть осталось недолго.
19.07.44
В 6 утра начался бой.
Первая черта – нейтральная зона, ее мы перешли после мощной артиллерийской подготовки. Интересное чувство: стоять на земле, по которой за 1–2 часа до тебя ходил и властвовал немец.
Опять все кругом в огне, мы проходим горящими селами, весь воздух пропитан дымом. Тут нас встречают не так, как зимой, – чем ближе к границе, тем это заметней. Были и слезы, и радость, хотя мы уже видели людей, которые не подходили к нам, а смотрели издали, не выражая ничего.
Вторая черта – она ничем не отмечена, это наша старая советская граница. Мы прошли её быстро, без задержки, только видели издали противотанковые заграждения. Сзади остался маленький зелёный Себеж, последний русский город на нашем пути.
Латвия – это третья черта. С нашей стороны всё горит, дым стелется на десятки километров, скот угнан или застрелен. А у них – цветущие сёла, мирное население и много скота. Это – политика. Это сделано немцами для того, чтобы восстановить население против нас, если мы будем его обижать. А ведь последние сёла Калининской области жгли исключительно латыши, так приказали им немцы. Мы шли и мечтали за это отомстить Латвии! Что теперь делать?
20.07.44
Тасенька, здесь всё другое: нет диких лесов, нет таких деревень, как у нас, лес – густые берёзовые рощи, разбросанные среди полей, прекрасные шоссейные дороги, красивые хутора по одному, по два домика, кругом пасутся стада и трудятся люди.
Немец бежит, мы сидим на плечах отступающего в панике противника, фрицы разбегаются по лесам, где их собирают наши тыловые части. Немцы грязные, оборванные, в пыли – это уже не завоеватели 41-го года, но самоуверенности хоть отбавляй – сказывается воспитание.
До Пруссии осталось 350 километров, до Балтийского моря – 250.
Письма, отправленные мной к Вале Камаевой, вернулись обратно.
21.07.44
Второй день стоим на одном месте, выспались. До этого шли без отдыха, без сна по страшным дорогам войны: сколько людей, сколько машин взлетает на воздух ежедневно. Кругом всё минировано: пройдёт 1000 человек, а на 1001-м – взрыв, пройдёт 100 машин, а 101-я – взлетает в воздух.
Недавно на хорошей шоссейной дороге меня обогнали две тяжёлые машины с людьми, первая прошла, а вторая перед самым моим носом взлетела в воздух, людей раскидало на 10–15 метров… посмотришь и идёшь дальше.
По обочинам дороги растёт масса земляники, её не рвут, только смотрят, как в заповеднике, и идут дальше.
Вчера имел удовольствие познакомиться с двумя девушками, очень грамотными. Здесь все говорят по-русски, это их второй родной язык. Разговор сразу переходит на политику: говорить с ними трудно – слишком смело рассуждают.
До нашего прихода они имели приёмники, на этажерках лежат журналы и на русском, и на английском языках. Беру английский журнал, лондонское издание, 1942 год, на обложке: Красная площадь, мавзолей и улыбающийся танкист на «тридцатьчетверке». В домике как на хорошей подмосковной даче, одна девушка прекрасно играла на рояле, было очень приятно слушать музыку после грохота непрерывного боя. Затем мы сидели на веранде, выходящей в садик, заполненный цветами. Девушки окончили гимназию, обе очень крупные и некрасивые. Они считают нас чужими, вспоминают свою свободную Латвию, но предупреждают, что из двух бед выберут русских. Говорят, что всегда имели больше симпатии к нам, чем к немцам.
Таська, вы несёте на своих плечах всю тяжесть войны и недалёк тот день, когда вы будете жить лучше всех. Война сделала нас беспощадными, и это плохо, но это факт!
27.07.44
Знаменательный день – первый раз нам салютовала Москва.
«27 июля 1943 года войска 2-го Прибалтийского….»
В городе мы не были, а брали его довольно оригинально. Он оказался на стыке двух дивизий и двух армий. Рано утром наш 1280-й стрелковый полк прошёл по пустому городу и двинулся дальше. Командир дивизии радировал в армию, а там передали на фронт, что 391-я стрелковая дивизия взяла Резекне. В 12 часов дня в город входит стрелковый полк соседней 8-й гвардейской дивизии, они сообщают об этом в свою 10-ю гвардейскую армию, а дальше сообщение идёт командующему фронтом (Ерёменко), что 8-я гвардейская дивизия в 12 часов взяла Резекне. Ерёменке не понравилась путаница, он расшумелся и приказал вернуть наш полк обратно и оставить гарнизоном в городе.
5.08.44
До моря 200 километров.
Мы наносим по Латвии второй удар. Война становится всё тяжелей. Когда после артподготовки мы начали наступать и пришли в движение все огромные силы, спрятанные по лесам, то пыль поднялась до облаков и смешалась с ними. Сейчас по дорогам на запад идут бесконечные колонны машин, танков, пушек, и все это движется в непроницаемых тучах пыли. Столько машин Латвия никогда не видела, и удивляться ей действительно есть чему.
Снова начались леса и болота, и жилища стали какие-то сырые. Местного населения больше не видим: все дома пустые, заглянешь – красивая обстановка, трюмо, трельяжи, огромные библиотеки. Каждый входит, каждый смотрит, всё перевёртывает – книги и журналы обычно валяются под ногами. Мы, как своеобразные туристы, перед нами открыты все двери и везде свободный вход.
Только что ходил в костёл, за полкилометра; на дороге ни души, но изредка проносятся легковые машины с сумасшедшей скоростью, потому что немецкие самолёты бомбят и простреливают дорогу. Они-то и наводят «порядок», а то обычно шоссейка забита людьми и повозками.
По костёлу ходили солдаты, на балконе играли на органе. Я с палочкой обошёл весь Божественный дом, слазил на самый верх, откуда в бинокль видны немецкие хутора. В костёле ничего не разбито, все нетронуто, даже разноцветные стёкла дверей целы. Вокруг костёла стоят несколько разрушенных домов, а у самого его входа лежали два убитых немца, уже со снятыми сапогами и мундирами.
Латвия впервые за три года увидела войну. Идут бои, всё горит, как когда-то в Калининской области, а бои здесь сейчас идут непрерывно, за каждый хутор, за каждый перелесок. Немец не хочет расставаться с Латвией, каждую ночь на западе полыхают огромные зарева, всё красивое и ценное немец взрывает и жжёт.
