Он лежал в постели, смотрел в потолок и думал. Об отце, который отработал на птицефабрике более двадцати лет, начиная прямо с ее строительства; о том, как он каждый день строго вовремя уходил на работу, тщательно выполнял свои обязанности; никогда ничего не украл, всегда гордился предприятием, считал его своим (и до сих пор считал), возглавлял партийную ячейку цеха; и вообще, ответственности и дисциплине отца могли бы позавидовать многие. За свой труд папа получил от руководства как-то очень немного акций, но это его не расстроило. Теперь он гордился, что предприятие выстояло, нарастило объем, что о нем постоянно пишут в газетах. Да за двадцать лет отец просто сросся с птицефабрикой — а сейчас у него хотели это отнять. Сашины глаза увлажнились, он сжимал и разжимал кулаки: любовь к отцу и ненависть к врагам переплетались в одно целое, неразрывное.
Засыпая, снайпер знал, что он хочет сделать. Он не знал — как, он не знал — где, но он знал — что.
Саша уснул спокойно. Ему снился все тот же сон: блокпост у Гирзель-аула, мечущиеся фигурки, но в отличие от предыдущих кошмаров, со стрельбой у него обстояло все отлично — он стрелял уверенно, и ни разу не промахнулся.
* * *
Дорогих гостей Владимиру Ивановичу долго ждать не пришлось. Через неделю после его звонка, три джипа с московскими номерами рано утром уже поворачивали с московской трассы на дорогу, ведущую к административному корпусу птицефабрики. Дорогу перегораживал шлагбаум и будка с охранниками, слева от шлагбаума предприятие построило автостоянку, так как чужой транспорт пропускать на территорию предприятия можно было только по распоряжению руководства. Собственные служащие оставляли машины, и дальше шли пешком.
Москвичи сочли это ниже своего достоинства. Головная машина встала перед шлагбаумом и засигналила. Из будки вышел охранник, и походкой, полной скрытого достоинства, что представлялось несколько неожиданным для гостей, подошел к водительскому окошку. Это был Саша Куценко.
— Эй, брателла, открывай шлагбаум, власть меняется, — водитель был нагл, как бывают наглы водители больших боссов, не признающие над собой никаких начальников, кроме одного; и боссам это нравится.
— Я должен получить разрешение, — спокойно ответил Саша, — представьтесь, и я позвоню дежурному.
— Ладно, парень, скажи, что москвичи приехали.
— Хорошо.
Саша развернулся и пошел назад, к телефону. Разрешение на пропуск он получил сразу, включил механизм, шлагбаум поднялся, и кортеж въехал на территорию.
В этот момент Куценко записывал номера и модели. За тонированными стеклами он не мог рассмотреть пассажиров — это его очень огорчило. Но он рассмотрел водителя, и человека на переднем сидении. Водитель был молод, и его лицо полностью соответствовало образам ночных размышлений. Саша сразу же возненавидел его. Второй был красномордым толстяком, в сером пиджаке с галстуком, с лицом надменным, как у председателя Совета Министров, презрительно выпяченной губой, и глазами, смотрящими сквозь тебя. Саша и это запомнил.
* * *
Все до одного места в кабинете генерального директора были сегодня утром заняты. Он сидел во главе стола, (может быть, пока — но во главе). Слева от него расположились родные специалисты, а всю правую сторону заняли захватчики.
Не дожидаясь приглашения, красномордый толстяк, которого так хорошо сумел рассмотреть Саша, не вставая с места, пробежал глазами одну из разложенных перед ним бумаг, и начал выступление:
— Уважаемые господа! В наших с вами отношениях сложилась такая ситуация, что вы не смогли погасить свою задолженность перед нашей организацией в положенный срок. Согласно своду законов Российской Федерации, мы вполне могли бы возбудить в отношении вашей организации дело о банкротстве. Но мы считаем данный вариант развития событий контрпродуктивным.
Толстяк достал носовой платок и протер свой блестящий лоб. Остальные присутствующие хранили гробовое молчание.
— Мы выдвигаем другое предложение, — продолжил красномордый, — инвестировать в ваше предприятие денежные средства. Как мы думаем, вам нужна линия по переработке молока, средства для реконструкции корпусов, создание МТС для обработки земель, имеющихся в вашем распоряжении. Ведь у вас нет средств для этого, не так ли?
Докладчик впервые вопросительно посмотрел на Владимира Ивановича. Тот не ответил, лишь усмехнулся мертвыми губами. Выждав секундную паузу, толстяк бросил быстрый взгляд на бумагу.
— Кроме того, в вашей области мы контролируем один из крупных элеваторов — это будет большим подспорьем для обеспечения вашей кормовой базы.
«Да, я угадал», — подумал про себя генеральный директор, — «греки не греки, но явно из этой конторы кто-то. Плохое все забрали, теперь за хорошее принялись». Но ни один мускул не дрогнул у него на лице.
Молчание продолжалось: никто не думал, что москвичи, (если, однако, это были все же именно москвичи), приехали на «Новопетровскую» как добрые волшебники — для чего-то им это все нужно?
— Да, мы не добрые волшебники, — словно угадав мысли левой половины стола, вслух возразил вспотевший толстяк, — но мы требуем не так много — всего лишь контрольный пакет акций.
«Ну, началось!» — забродили мысли в голове Владимира Ивановича, — «погнали наши городских. Скромненько, но со вкусом».
— Все руководители останутся на местах. И вы, Владимир Иванович, тоже останетесь на своей должности. Просто подчиняться вы будете головной конторе, в Москве. И оплату труда тоже будете получать по московским меркам. Обещаю!
Впервые на лицах специалистов птицефабрики промелькнуло что-то вроде сдержанного интереса. Владимир Иванович это заметил: «Предатели!». И посчитал нужным вступить в дискуссию.
— Извините, э-э-э, спасибо, Владимир Михайлович, а что будет, если мы откажемся от вашего заманчивого предложения?
Толстяк погрустнел, и даже как бы печально ответил:
— Тогда мы подадим в суд с иском о вашем банкротстве.
— Но это же абсурд!? Вы прекрасно знаете, что мы можем заплатить вам в любую минуту, даже сейчас! Если бы вы не скрывались от получения денег.
Толстяк торжествующе ощерился:
— Ну да, мы поменяли адреса, телефоны и расчетные счета, ну и что?
— Как что?! Как что?!
— Мы не обязаны вам об этом сообщать. Это уже ваши проблемы. А закон на нашей стороне; или вы не согласны?
Надежда Павловна открыла было рот, но Владимир Иванович сделал ей знак, и она осеклась. А Копейкин, сидевший с самого края, у двери, уныло констатировал про себя: «Ноготок увяз — всей птичке пропасть». Он все заседание рассматривал оппонента напротив: бугая с большой золотой цепью и в галстуке, который лениво зевал, широко открывая рот, и даже не стеснясь окружающих. У него были настолько ленивые глаза, что, казалось, он одним своим видом демонстрировал всю суетность и бесперспективность переговоров, типа: «Не вы первые, не вы последние — и не таких ломали!». Бугай ухмыльнулся только один раз, когда посмотрел на висевший над директорским столом портрет Ильича. Ильич то ли по-доброму, то ли хитро улыбался, смотрел на улицу, и ничего не говорил.
Владимир Иванович посмотрел на часы, позвонил в столовую лично, и, выслушав ответ, передал окружающим:
— Обед готов. Пожалуйста, пройдемте в нашу столовую.
Копейкин опять с неприязнью заметил, как оживился бугай, и первым поднялся с места. Живоглоту явно хотелось есть. Особенно на халяву.
Сашина смена закончилась через полчаса после того, как на территорию птицефабрики въехали непрошеные гости. Куценко сдал пост сменщику, и ответил на пару вопросов о прибывших москвичах. В пределах своей компетенции, разумеется. Посмеялись, поприкалывались над ними минут пять, хотя особенного повода для смеха как раз и не было, и Саша помчался на служебный автобус, отправлявшийся с ночной сменой в Новопетровск. Люди в автобусе клевали носом, ему и самому хотелось спать, но стоя много не поспишь.
А тем более, перебивая сон, крепла в Саше, росла и развивалась, мысль. Точнее не мысль, а непреодолимое желание, противиться которому не хотелось.
Саша поднял голову, и сон вылетел из нее без остатка, как будто его и не было, и не могло быть в эту минуту. А снайпер усиленно размышлял, и незаметно для себя принялся грызть ногти; старая детская привычка, от которой с годами он так и не смог избавиться.
Предвкушение удовольствия нарастало пропорционально приближению к дому. Войдя в родной дом, снайпер не позволил себе ни минуты расслабления, а сразу начал переодеваться. Он достал с антресолей давно пылившуюся там армейскую «песчанку». Охране не птицефабрике выдавали камуфляж, но в данную минуту Сашу интересовала именно «песчанка». Он переоделся, помчался в сарай — мастерскую, вытащил удочки, нашел рюкзак, который он и отец всегда брали с собой на рыбалку. Осмотревшись предварительно по сторонам, нырнул в тайник за кейсом. Что-то вспомнив, остановился в задумчивости, потом вернулся в дом и вышел с маленьким биноклем.
