И опять у меня нашлось предостаточно причин для того, чтобы злиться на своего командира. Но я ничего не говорил, потому что был рад уже тому, что фон Шиллер, по крайней мере, смог добраться до артиллерии, чтобы та, наконец, открыла заградительный огонь. Он велся так умело, что были уничтожены русские, находящиеся на исходных позициях для наступления.
Ровно через час иваны сосредоточили войска численностью до батальона для новой атаки при поддержке бронетехники. Они хотели любой ценой захватить наши опорные пункты, но не достигли своей цели и потеряли еще три танка «Т-34».
Именно после этой последней безуспешной атаки русских я оставил два «тигра» у развалин, а сам поехал в командный пункт полка в «детском доме», чтобы доложить о фактическом положении дел. Следует заметить, что там все еще придерживались того предположения, что развалины заняты нашей пехотой.
Именно от меня командир полка узнал об истинном положении дел. Тогда он собрал на совещание свой штаб из нескольких человек. Так как на это потребовалось некоторое время, я должен был в наступившей темноте расположиться примерно в 200 метрах от развалин, чтобы иметь зону обстрела и обезопасить себя от противотанковых групп. Лишь один «тигр» остался возле усадьбы.
Усадьба также оберегалась от проникновения в нее противника, до тех пор пока не прибыли 10 специально отобранных бойцов и не заняли ее. Еще 25 человек рассыпались вдоль трассы позади нас.
Русские не предпринимали попыток новых атак в течение ночи, но могли занять развалины, не встречая сопротивления.
За два часа до полуночи мы вернулись за предметами снабжения. Не прошло и 10 минут после того, как мы прибыли в убежище, как показались оба грузовика тыловых подразделений роты, которые еще после полудня были вызваны на пункт снабжения в Силламяэ.
Гауптфельдфебель Зепп Ригер также прибыл на фронт за компанию с группой снабжения, по случаю удачного дня. Он не преминул поздравить каждого лично из нас с нашим успехом в оборонительном бою. Ригер был отличным парнем, подобных которому редко встретишь. Я думаю, что трудно было бы найти дюжину парней его габаритов во всем вермахте. Он был примером для всех и как солдат, и как человек — умный, не склонный к педантизму, расчетливости, без малейшего намека на скупердяйство. Он удостоился Железного креста 1-го класса как командир танка и командир взвода на фронте.
Он также знал, что, несмотря на какое бы то ни было чувство справедливости, невероятно, чтобы все поступали по совести. Случалось иногда, что некоторые солдаты жаловались, потому что Ригер очень строго следил за имуществом, но он ведь отвечал за это имущество и знал, насколько всего не хватало. Я также не слышал, чтобы он когда-нибудь взял хоть одну сигарету или бутылку шнапса из столовой сверх того, что ему причиталось. Для него на первом месте были боевые части и подразделения. Потом шел персонал ремонтных подразделений, вслед за ним — пополнение и, наконец, тыловые подразделения. Он был мил всем в роте, как начальникам, так и подчиненным.
Как начальник Ригер знал, как снискать к себе уважение, не повышая голос. Все уважали его и признавали за ним правоту. Таким был наш Зепп Ригер. Безусловно, никто из тех, кому когда-либо посчастливилось служить под его началом, не забывал его.
Мы подвезли бензин и боеприпасы к танкам, чтобы пополнить запасы. Для каждого «тигра» требовалось 100 снарядов и 200 литров бензина. Нам пришлось управиться с этой нелегкой работой, прежде чем подумать о горячей пище. Но затем мы переключились на еду и рассказы о случаях на войне. Ригер поведал нам, как они отмечали «наш» день в Силламяэ. Командир роты приказал провести линию связи от приемника на его «тигре» за окном к громкоговорителю полевой радиостанции. Они, таким образом, могли слышать наши радиопереговоры. За каждого уничтоженного, о чем объявлялось, Ригер угощал своих людей шнапсом.
Однако была одна вещь, которую люди не понимали, — почему командир не снисходит до нас, хотя я так часто обращался к нему со срочной просьбой. Они также нелестно отзывались о нем из-за того, что с самого начала не смог обеспечить нам артиллерийскую поддержку. Раздражало еще и то, что он не говорил с офицерами штаба лично, а только по телефону.
Лишь к вечеру, когда я доложил, что позицию больше нельзя удерживать, он, наконец, поехал в корпус на своем автомобиле, чтобы настоять на открытии заградительного огня. И огонь был открыт спустя полчаса. Поведение командира вызвало взрыв негодования.
Я приложил все усилия к тому, чтобы успокоить товарищей. Я, конечно, был разочарован и фон Шиллером. Однако сказал ребятам, что нам нет нужды выражать свои эмоции постфактум. В конце концов, мы совершенно самостоятельно позаботились о деле, а заградительный огонь был открыт как раз вовремя.
Ближе к полуночи мы поехали назад к развалинам, чтобы оказать нашей пехоте моральную поддержку. Я заскочил в «детский дом», где поговорил с командиром полка о планах на следующий день. Мы условились отбить развалины в утренних сумерках.
В любом случае следовало попытаться сделать это, с тем чтобы русские не могли угрожать нам на нашей стороне железнодорожной насыпи из двух нагромождений руин. При этом положение стало бы еще более ненадежным. Для запланированной нами контратаки мы взяли дополнительно еще 16 человек из наших и без того ограниченных сил.
Около 5 часов мы сосредоточились для проведения атаки в Тыртсу, местечке, обозначенном небольшой точкой на карте между «детским домом» и Лембиту. С фельдфебелем Кершером и со мной было еще 16 человек.
Атака началась ровно в 5 утра. Было еще, конечно, совершенно темно. Фельдфебелю Груберу предстояло точно определять местонахождение русских во время нашего штурма. Сначала мы вели огонь прямой наводкой по западным развалинам из трех наших танков. Затем мы двинулись прямо на них, и восемь моих солдат заняли их. Атака имела полный успех, а мы могли пожаловаться только на то, что один из наших людей получил ранение. По сравнению с ней атака на восточные развалины возле железнодорожного переезда была более трудной. Он, похоже, был чрезвычайно важен для иванов. Фактически они в течение ночи установили 5 противотанковых орудий, 2 полевых орудия и 57-мм зенитное орудие. Нам пришлось некоторое время с ними повозиться.
Следует отметить, что это было характерно для русских. Если они закреплялись где-нибудь всего на несколько часов — особенно ночью, — то как муравьи таскали технику и вгрызались в землю, точно суслики. Мы постоянно с этим сталкивались, но так и не смогли понять, как они, собственно, это делали.
Несмотря на все усилия, нам не удалось отбить второй опорный пункт. Во время нашего огневого боя иваны начали контратаку с двумя своими «Т-34» и небольшим пехотным подразделением.
Мы смогли их отбросить и в ходе боя подбить их танки. Вскоре после этого они начали вести по нас огонь из артиллерии и минометов крупного калибра. Мы потеряли двух человек убитыми, и еще двое получили ранения. Четверым оставшимся было просто невозможно захватить опорный пункт, не говоря уже о том, чтобы его удержать. К сожалению, пехотный командир, штабной лейтенант, был убит, когда шел на штурм развалин с криком «Ура!».
Русские продолжали вести беспрерывный пулеметный огонь. Они ни при каких условиях не могли себе позволить сдать позицию на нашей стороне железнодорожной насыпи. Бегство назад было бы еще более безнадежным, чем удержание позиции, поскольку тогда они оказались бы без укрытия в нашем секторе обстрела.
Пока что мы должны были заняться ранеными. Под прикрытием обоих «тигров» подошли как можно ближе, чтобы погрузить раненых, не опасаясь пулеметного огня. Русские, наверное, потеряли от 30 до 40 человек убитыми, однако развалины, за которые шел бой, продолжали оставаться в руках противника и в последующие несколько дней.
Вскоре после полудня, вслед за пятнадцатиминутной огневой завесой, русские попытались отбить опорный пункт и усадьбу. Они атаковали силами до одной роты при поддержке бронетехники, но были отброшены назад, неся тяжелые потери в пехоте и потеряв один «Т-34» и один «Т-60».
Наконец, они, наверное, подумали, что для этого дня достаточно, и не тревожили нас вплоть до следующего утра. Когда мы вернулись вечером в свое убежище, уже прибыли машины снабжения.
Опять возникли проблемы с нашим командиром. Наши люди были выведены из душевного равновесия его поведением. Я передал по радио просьбу прислать машину, чтобы съездить ночью на командный пункт 61-й пехотной дивизии. Мне не хотелось топать на полковой командный пункт пешком, преодолевая расстояние 8 километров туда и обратно по пересеченной местности. Ехать на танке было нежелательно, чтобы не привлекать внимания русских. Кроме того, мой экипаж заслуживал небольшого отдыха, раз представлялась такая возможность. Однако автомобиль, о котором я просил, так и не появился. Бирманн доложил, что, вероятно, у командира роты не нашлось свободной машины.
