роты и взводы идут в атаку; люди кричат, стреляют и падают мертвыми; как ползут девушки, выволакивая раненых из-под огня; как в походных палатках, без сна, оперируют хирурги; как в темноте шоферы ведут машины, как в облаках бьются летчики, как рушатся здания, как встает земля дыбом; как связисты надрываются у аппаратов, как генералы принимают решения, как дерется всё — люди, вещи, реки, дома, облака, земля, как все, буквально все решается сейчас вот, сию минуту.
Он снова подошел к Лукину и сказал сдавленным голосом:
— Не могу, Лукин, честное слово не могу. Что мы тут, понимаешь, два аппаратчика, сидим в кабинете и лясы точим?
Тогда Лукин тихо заговорил.
— Решается судьба всей страны, — сказал он, — и наша победа так бесконечно важна, так трудно достижима, что все твои переживания просто, понимаешь, неинтересны.
Богачев вздохнул, подумал, что Лукин прав, но представил себе происходящее вокруг и снова почувствовал нетерпеливую дрожь в ногах и сердцебиение. И в это время они услышали, как по улице проехала машина и остановилась перед домом. Они выглянули в окно. Командир выскочил из машины и вбежал в подъезд. За ним вылез генерал, он еще только входил в парадное, а уж командир, видимо его адъютант, поднявшись по лестнице, совещался о чем-то с дежурным, шагал энергично по коридору и остановился у двери. Шаги генерала послышались почти сразу же.
— Сюда, товарищ генерал, — сказал адъютант. — Они здесь, в этом вот кабинете.
Богачев шагнул и распахнул дверь. Генерал вошел в комнату и осмотрелся.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я — генерал-майор Литовцев.
Богачев и Лукин представились.
— Хорошо, — сказал Литовцев, — садитесь. — Только что войдя, он уже держал себя, как хозяин.
Их это не удивило.
— Дело в том. — продолжал Литовцев, — что я сдаю Старозаводск. — Он помолчал и добавил, глядя на изменившиеся лица Богачева и Лукина: — Так складывается обстановка.
Несколько секунд все трое молчали. Я забыл сказать, что Литовцев сел за письменный стол Богачева. В хорошо знакомом кабинете, за хорошо знакомым столом, фигура его казалась Богачеву необычайной и странной. Это был человек худой, жилистый, и возраст его определить было трудно. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят.
— Товарищ генерал-майор, — сказал Богачев. — Наш завод — это гордость отечественной металлургии. Город населен кадровыми потомственными рабочими.
— Предупредите население, — перебил его Литовцев, — пусть берут самое необходимое и идут пешком. Все колеса я забираю для раненых.
— Товарищ генерал-майор… — начал опять Богачев, и опять Литовцев его перебил:
— У меня нет времени с вами спорить. — Он помолчал и продолжал немного усталым тоном, как будто повторял вещи давно известные, которые надоело ему без конца объяснять: — Я должен с наименьшими жертвами возможно дольше задерживать противника. Кажется, товарищи, не стоит вам это объяснять. Я понимаю, что вам дорог ваш завод, но каждому дороги его родные места, и, честное слово я не могу принимать это в расчет.
— Простите меня, — осторожно сказал Богачев, — но почему же вы не хотите удерживать противника перед Старозаводском?
— Ваш город, — сказал генерал подчеркнуто вежливо, — безусловно, во всех отношениях замечательный город, но, к сожалению, он расположен на абсолютно ровной, ничем не пересеченной местности. Речка, текущая около вашего города, не может служить серьезным препятствием для немецких танков.
Литовцев говорил спокойно и неторопливо. Богачев скорее почувствовал, чем подумал, что этот поучающий, академический тон был генералу очень важен, что он помогал ему сохранять способность хладнокровно и трезво рассуждать в чудовищно тягостной, до предела напряженной обстановке отступления.
— Пятнадцатью километрами дальше, — продолжал генерал, — протекает, как вам известно, река шириною от ста до ста двадцати метров, с высокими обрывистыми берегами. У меня мало людей и большая линия фронта. И мне нужно изматывать противника и выигрывать время. С этой точки зрения я вынужден подходить к решению любого вопроса, в том числе и вопроса о сдаче Старозаводска. За рекой полк сможет держать два километра фронта. Перед Старозаводском мне на два километра понадобится три полка. А их у меня пока, к сожалению, нет.
Он достал папиросу и закурил. По жадности, с которой он затянулся, по тому, как он, выпустив дым, сразу же затянулся снова, по жесту, которым он смял мундштук папиросы, и Богачев и Лукин угадали внутреннюю его напряженность, и неторопливый тон его разговора больше уже не казался им спокойным.
— Я не собираюсь с вами спорить, — осторожно начал Богачев, — но выслушайте меня.
Литовцев поморщился, но промолчал. Вид его говорил совершенно ясно, что он знает все, что ему могут сказать и будут говорить, и что не может он, нет у него ни сил, ни времени возражать на это, что все это ему двадцать раз говорили, и все это уже обсуждалось, и все-таки вопрос решен именно так. Однако он ничего не сказал. Богачев продолжал говорить негромко, торопливо, больше всего боясь, что генерал оборвет его.
— Несмотря на то, что ряд цехов эвакуирован, — говорил Богачев, — на заводе осталось больше тысячи рабочих. Большинство из них могут держать винтовку в руках.
— Вы предлагаете рабочий батальон? — резко спросил Литовцев.
— Да.
— А командиры?
— Командиров запаса много. Есть участники гражданской войны.
— Оружие?
— Винтовки есть, патроны тоже.
Наступила пауза. Рассказывая об этом, Богачев всегда сам делал здесь паузу и некоторое время молчал. Он, видимо, снова переживал все напряжение той минуты. Три человека собрались вокруг маленькой лампы, закрытой темным, непроницаемым абажуром. Лица и фигуры всех троих скрывались в полумраке. Все трое говорили тихо, сдержанно, возбужденными голосами. Все трое понимали, что сейчас решается судьба целого города, тысяч людей, тысяч жизней. Литовцеву это, может быть, было уже и привычно, ему за последнее время приходилось часто решать вопросы такой же важности, но Богачеву все казалось внове. Он очень остро переживал невыносимую ответственность каждого слова, каждой мысли, которую он мог высказать.
— У вас есть артиллеристы? — спросил Литовцев.
— Найдутся, — сказал Богачев и продолжал торопливо: — Если, товарищ генерал-майор, мы возьмем на себя этот участок, линия фронта, которую должны будут держать ваши части, сократится. Кроме того, озеро Долгое тянется на полтора километра. Это еще сокращает фронт, потому что озеро — серьезное препятствие для немецких танков.
— Ну, что ж, — задумчиво протянул Литовцев, — артиллерию я вам подкину. Если вы возьмете на себя участок, прилегающий к городу, фланги я вам смогу обеспечить.
Богачев понял, что дело выиграно, и поторопился скорей закрепить достигнутое.
— Тогда разрешите считать решенным? — спросил он.
— Не знаю, успеете ли вы, — с сомнением сказал генерал. — Немцы будут у города часов через восемь. Самое большое, через шесть часов вы должны занять рубеж. Хватит ли у
