Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.2, 1981 г.

— Ах ты, курва твою мать! Что удумала... Ах, курва!..

Недолго, но жестоко избив ее на снегу, Антон вволок Зоську в тристен. В этот раз она не сопротивлялась, сразу сокрушенная не столько его озверелым напором, сколько своей роковой неудачей. В мыслях ее зло загорелось: «Убивай, гад!», и она сперва даже не почувствовала боли, поняв наконец, что теперь уже все. Теперь уж надежды у нее не оставалось.

— Мерзавка, что удумала! Ах, курва! — в то остывающем, то снова вспыхивающем бешенстве хрипел Голубин, бросив ее на пол. Я к ней по-доброму, а она... А вы! — вдруг вызверился он на притихших у печи, растерянных и перепуганных хозяев хутора. — Ты ее выпустила, стерва! — закричал он, угрожающе шагнув к хозяйке.

— Не, не, пан! Ниц не ведам...

— Не ведам! Я тебе покажу — не ведам! Враз прикончу тут! Вместе с твоим гаденышем! Падла! И с ним тоже! — грозно обернулся Антон к хозяину. — Лошадь спрятал-таки, подлец! Теперь сам ее понесешь.

Медленно, без сил приподнявшись на полу, Зоська сплюнула кровавую слюну. Кажется, он выбил ей зуб, очень болела челюсть, заложило в боку, дышать было нечем. Пока он распинался, угрожая хозяевам, она села, немощно опершись рукой, уронив низко голову. Изо рта все шла кровь, и она думала: что будет дальше? Обозленный неудачей, он мог в любую минуту порешить всех в этой хате. Правда, за наган он еще не хватался, наверно, живые, они были ему нужнее, и прежде всего, конечно, была нужна ему Зоська. Иначе с чем он предстанет перед полицией в Скиделе? Значит... Значит, будет лучше, если он ее не довезет до Скиделя. Ей надо умереть раньше. Так будет лучше для нее самой, для тех, кто в отряде, для связных в деревнях. Наконец — для ее матери в Скиделе. Зоське надо как можно скорее умереть и тем отвести позор и большую беду от многих.

Новый поворот в ее положении осветил все другим светом, придал новый оттенок всем ее помыслам, по-иному перестроил ее намерения. Она вся притихла, собралась, сосредоточилась на своей новой цели. Теперь уж ей стало не до задания, которого она не смогла выполнить, отпали заботы о сроках, даже пропала жалость к этой вот доброй женщине и ее сыну Вацеку. Чтобы не причинить им несчастья, она должна как можно скорее уйти из жизни, в которой ее ждало худшее, чем сама смерть.

Но как это сделать?

Ее долго и подробно инструктировали, посылая на это задание, она выучила наизусть все пароли и отзывы, запомнила много имен людей, названий деревень и улиц. Она старалась узнать и запомнить все, что могло ей понадобиться, и узнала многое, кроме самого важного: как умереть в последний момент, когда жизнь обернется для нее бедой? Сидя на полу, она украдкой оглядела мрачные углы тристена, заглянула в темень под лавкой, под стол, раза два бросила взгляд на стену у порога. Там висели какая-то одежда, коромысло, старый картуз на гвозде, но не было ничего такого, что могло бы пригодиться ей. На полу валялся обрывок веревки, перерезанной Вацеком, но что теперь проку из веревки! Оставалось одно — выхватить у Антона наган и застрелить его и себя. Это было бы куда как удачно... Но если убить его, то зачем убивать себя? Ведь тогда можно будет спастись. Значит, так: убить его и спастись. Одна попытка не удалась, авось удастся другая.

Кажется, опять появилась хоть слабенькая надежда, и Зоська, немного отдышавшись, стала втихомолку следить за Антоном, который расхаживал по тристену. Она ждала, что он приблизится в. ней, и тогда... В руках у нее была еще сила, пожалуй, она бы смогла выхватить наган, рукоятка которого всегда немного торчала у него из-за пазухи. Но Антон пока был занят хозяевами и на нее почти не обращал внимания, его снова заботила мысль о лошади.

— Так где взять коня? — строго спросил он, останавливаясь перед хозяином. Тот недоуменно пожал плечами.

— Не ведам, пан. Нема коня. Пан видел...

— Видел! Спрятал, зараза! Теперь ты вот что... Деревня далеко?

— Яку пан мыслит деревню?

— Любую. Какая поближе. Сколько километров?

Хозяин молча переглянулся с хозяйкой.

— Деревня? Деревня ест близко. Пенть килёмэтров, — сказала хозяйка, и оба они уставились на Антона, видно, не понимая, что тот надумал.

— А хутор? Хутор есть ближе?

— Хутор ест.

— Сколько километров?

— Килёмэтров два бэндзе, — сказал хозяин. — Близко ест хутор.

— Ага! Значит, так! — обрадованно решил Антон. — Ты топай на хутор и чтоб через час был здесь с лошадью. Понял?

Хозяин вздохнул и помялся, прежде чем что-либо ответить.

— Так, пан. Але сосед не бардзо дасть конь. Много лепш бэндзе, если пан сам сходит на хутор.

— Нет, так не выйдет. Ты пойдешь, а я останусь. Понял? А будешь хитрить, не приведешь коня, — сожгу хутор. Понял?

Хозяин вздохнул, хозяйка заплакала, закрыв аккуратным передничком лицо, и хозяин тихо обнял ее за плечи.

— Не тшэба, кохана. Нех бэндзе, як пан сказал. Я пшиведу коня. Нех пан чека.

— Это другой разговор, — спокойнее сказал Антон. — Только живо мне! Даю час времени.

Зоська попыталась удобнее сесть на полу, но только шевельнулась, как сильно заболело в боку, и она тихонько застонала. Она поняла, что этот час времени стал мерой и ее возможностей. За этот час ожидания обязательно надо предпринять что-то, потом, наверно, уже будет поздно. Потом возможностей у нее не останется, время будет служить только ему, работая против нее.

Но что она могла сделать?

Хозяин удобнее застегнул свой кожух, надел рукавицы и, что-то тихо сказав жене, пошел к двери. Антон придирчивым взглядом проводил его до порога и, как только дверь за ним затворилась, круто обернулся к хозяйке.

— А ну марш в ту комнату! И не шевелись мне!

Хозяйка не заставила себя ждать и сразу исчезла за филенчатой, оклеенной блеклыми обоями дверью. Антон окинул взглядом тристен и, наверно, не найдя того, что искал, схватил обеими руками стол, который размашисто, через все помещение двинул под дверь, надежно подперев ее из тристена.

— Вот так! Теперь пусть попробует выйти.

Они снова остались вдвоем. Зоська продолжала сидеть на едва освещенном земляном полу, стараясь не глядеть на Антона, она и без того ощущала каждое его движение рядом. Челюсть белела, наверно, напухала щека, и она тихонько поглаживала ее рукой. Подперев дверь, Антон подставил к столу топчан, ощупал и запер на крюк наружную дверь, заглянул в темное окно с запотевшими стеклами и присел на скамью. Однако что-то ему мешало, он заметно беспокоился о чем-то и, вскочив, рукой нащупал на лопатке прореху, прорубленную в кожухе топором.

— Зараза! — сказал он и выругался. — Убить хотела?

— Хотела! — не сдержалась Зоська. — Жаль, не удалось.

— И не удастся, — сказал он, расстегивая ремень. Однако, еще не расстегнув его, вынул из-за пазухи наган и старательно затолкал его в тесный, чем-то набитый карман брюк. Зоська во второй раз едва не застонала с досады, поняв, что вся задумка ее пошла прахом, что из кармана нагана не выхватить. И зачем она отвечала ему, может, он не обратил бы внимания на эту прореху, лучше бы отвлечь его на что-либо другое.

Антон тем временем снял кожушок и при скудном свете коптилки принялся рассматривать косую через всю спину дыру. «Может, он станет ее зашивать, повернется боком, — подумала Зоська. — Может, рискнуть?» Но уверенности в успехе на этот раз у нее не было, она просто могла не успеть.

Нет, он не стал зашивать прореху — он отодвинул стол и приоткрыл дверь.

— Эй ты! Поди-ка сюда! Вот тебе задание — зашить дыру. Поняла?

— Добже, пан, — пролепетала из-за двери хозяйка.

— Десять минут времени. Поняла?

— Добже, пан.

— Давай шей! — сказал он и, захлопнув дверь, снова вплотную задвинул ее столом.

Сидеть на полу в неудобной позе стало утомительно, Зоська попыталась переменить положение и подвинулась, чтобы прислониться к стене. Но только она приподнялась, как Антон вскочил с топчана.

— Эй, куда? А ну стой! Ишь прыткая какая...

Он грубо толкнул ее снова на освещенную середину пола, подобрал откуда-то из-под скамьи обрывок, наверно, все той же веревки,

— Руки! Руки давай. Свяжем, чтоб спокойнее было.

— Гад ты! — сказала она, уже не сопротивляясь, и он начал туго крутить ее кисти веревкой. Она только болезненно морщилась, едва сдерживая в себе боль и обиду,

— Больно же...

— Ничего, потерпишь. Больнее будет.

— Нет уж. Больнее, чем от тебя, мне никогда не будет.

— Будет. В полиции будет больнее, — просто сказал он, с силой затягивая узел.

— И ты отведешь меня в полицию? — спросила она дрогнувшим голосом.

— А куда же прикажешь тебя отвести? Я хотел — к матери. Но ведь ты — против.

— Мало того, что подлец, так ты еще и предатель, — сказала она, снова не сдержав быстро навернувшихся на глаза слез.

Антон тщательно затянул узел, проверил его надежность, поднялся с корточек и сел у стола. Он недобро молчал. Глотая слезы, чтобы не разрыдаться перед ним, молчала и Зоська. Ни одному из ее намерений, видно, не суждено было сбыться, видно, предстояло готовиться к самому худшему, что только могло случиться в ее положении. Скосив взгляд, она продолжала, однако, следить за Антоном, который, сдвинув на затылок шапку, откинулся спиной к столу и устало вытянул длинные ноги. Коптюшка из печурки слабо освещала его туго обтянутые свитером плечи, одну сторону крепкого вытянутого лица, на котором теперь бугрилась недобрая злая решимость.