— Да-а… Не так разворачивается война, как мы надеялись, а? — тихо сказал Сацункевич.
— Не так, — кивнул я. — Но вспомним девятнадцатый год. И потяжелее бывало. Мы помолчали.
— А союзники? — иронически прищурился Сацункевич. — Все еще готовятся?
— Готовятся, — в тон ему ответил я. — Только боюсь, что не к войне с фашизмом, а к дележке…
Сацункевич рассказал о положении в районе. Еще весной, когда наш начальник разведки Меньшиков побывал в его отряде, они вместе взорвали на шоссе Березино — Минск два моста и надолго парализовали движение. Были уничтожены все мосты в окружающих деревнях, гарнизоны противника вынуждены были убраться в районные центры, строить там дзоты и блиндажи.
У партизан отряда «Разгром» до встречи с Меньшиковым не было подрывного материала, и они ограничивались лишь организацией засад.
— Сделали немного, очень немного. Это были только укусы, а хочется ударить по-настоящему, так, чтобы враг кровью захлебнулся, — закончил Иван Леонович.
— Сейчас наша главная задача — парализовать железнодорожное движение. Взрывчатки у нас достаточно, и хранить ее в то время, когда враг рвется в глубь нашей Родины, было бы преступлением… В отряде есть подрывники? — обратился я к Сацункевичу.
— Есть. Есть и минеры, и артиллеристы, словом, представители всех родов войск.
— Надо выделить группу подрывников. Проведем совместную операцию.
— Отберу сейчас же, — ответил Сацункевич.
Под вечер, взяв с собой три мины, на участок Жодино — река Плиса вышла группа партизан под командованием Ивана Любимова. На другой участок: Марьина Горка — Осиповичи вышла группа Гавриила Мацкевича. Местность для партизан нашего отряда была незнакома, и я попросил Сацункевича выделить для нас проводников.
Через день Луньков выбрал из отряда «Разгром» семь партизан, подготовил их и, снабдив взрывчаткой, отправил на участок железной дороги Жодино — Борисов.
Наконец появился долгожданный Меньшиков. Рано утром я дремал в землянке, как вдруг почувствовал чье-то прикосновение, раскрыл глаза и увидел его энергичное, радостное, улыбающееся лицо. Рядом с ним стояли разведчики Кирдун, Николай Денисевич, Николаев. Они с честью завершили свою «командировку».
Мы познакомили Меньшикова с новыми партизанами и опять поручили ему руководство разведкой.
Наш отряд быстро рос: приходили бывшие военнослужащие, колхозники, рабочие и интеллигенция. Это очень радовало, одновременно приходилось быть бдительными, так как немецкая разведка могла легко подсунуть шпиона.
Часто я с завистью смотрел на командиров других отрядов: они могли свободно переходить из одного района в другой. У нас же такой свободы действий не было. Мы должны были как можно ближе держаться к Минску, поддерживать связь с подпольщиками города и всячески помогать им. Недаром мы носили почетное наименование «Отряд особого назначения».
Действовать возле Минска нелегко: леса маленькие, много населенных пунктов с сильными вражескими гарнизонами, много шоссейных и железных дорог. Поэтому мы придерживались принципа «не количество, а качество» и принимали в отряд только хорошо проверенных людей. Нам понадобился человек, который бы специально занимался вновь пришедшими и проверял их преданность Родине.
— Придется тебе, Дмитрий Александрович, взяться за это дело, — сказал я Меньшикову.
— Справлюсь ли? — обеспокоенно свел он брови.
— Мы с комиссаром надеемся на тебя. Помни, что здесь ошибаться нельзя: принять в свои ряды шпиона — значит, погубить отряд, — сказал комиссар.
— Понимаю, — коротко ответил Меньшиков.
Состоялось партийное собрание. На повестке дня один вопрос: усилить помощь армии. Партизаны, свободные от нарядов, каждый день толпились у рации и с болью в сердце слушали сводки Совинформбюро. Снова отступала Красная Армия, отходя на юге все дальше и дальше в глубь страны. Хмурые и озабоченные коммунисты пришли на собрание. Сели на площадке за лагерем.
Секретарь парторганизации Николай Кухаренок встал. Он прошел с отрядом от Москвы до родного Минска. Преодолевая волнение, он срывающимся, хриплым голосом начал:
— Товарищи коммунисты, мы собрались в тяжелый для Родины час, когда фашистские орды, не считаясь с потерями, рвутся в глубь Советской страны. Красная Армия и весь народ напрягают силы, чтобы задержать ненавистного врага, который, безусловно, будет остановлен и отброшен. Нам, коммунистам, в этой священной борьбе выпало особо трудное задание. Мы должны во всем быть примером, должны показывать, как нужно ненавидеть и бить врага. Наша задача — напрячь все силы, чтобы партизаны наносили по врагу удары все более ощутимые. Этого требует Центральный Комитет партии, этого требует обстановка. Что нам делать сейчас? Главные удары должны быть нацелены на железные дороги, на вражеские коммуникации. Коммунисты отряда должны еще более усилить разъяснительную работу среди партизан, чтобы в такой ответственный момент среди нас не было места унынию и пассивности. Каждую минуту мы должны помнить, что являемся членами славной Коммунистической партии, под руководством которой советский народ придет к великой победе над фашизмом!
— Смерть фашистским захватчикам! — в дружном порыве поднялись коммунисты.
Начались выступления.
— Я как коммунист, — сказал Назаров, — обязуюсь не только быстро и точно выполнять все приказы командиров, но и усилить политическую работу среди местного населения.
Попросил слова Алексей Николаев.
— Здесь говорили о том, что надо вести политическую работу среди населения. Это ясно как дважды два. Мне хотелось бы обратить внимание товарищей на то, что недостаточно вести разъяснительную работу, нужно также и помочь крестьянам. Партизанские отряды «Непобедимый» и «Разгром» уничтожили гарнизоны гитлеровцев в близрасположенных деревнях, оккупанты остались только в районных центрах и крупных населенных пунктах. Начинается уборка урожая, немцы стараются весь урожай забрать себе. Наша задача состоит в том, чтобы оградить крестьян от грабежа…
— Правильно! — раздались голоса.
— Не дадим отнять хлеб у советских людей, — громко сказал никогда не выступавший Юлиан Жардецкий.
— Не для того мы его сеяли, чтобы он достался грабителям.
Собрание кончилось. Луньков готовил группы подрывников для отправки на железную дорогу. Партизаны пошли по деревням побеседовать с крестьянами о сохранении урожая.
Вечером мы возвратились в свой лагерь. Партизаны уже соорудили шалаши рядом с лагерем Сацункевича и теперь занимались приготовлением ужина. Весело трещали сухие ветки, аппетитно пахло жареным. Начальник штаба назначал ночные наряды.
Около рации толпились партизаны, они, видно, только что прослушали сводку Совинформбюро и теперь оживленно ее обсуждали.
— Откуда они, сволочи, берут столько техники? — угрюмо произнес Жардецкий. — Каждый день на фронтах мы уничтожаем сотни машин, а у них опять новые.
— Отец, — ответил ему Карл Антонович, — на немцев работает вся европейская промышленность, которая досталась им почти без боев. А наши эвакуированные в глубь страны заводы лишь недавно возобновили работы. Скоро и мы выпрямимся во весь рост.
— Ты говоришь, работает вся европейская промышленность, — не отставал Жардецкий, — но союзники могут ведь разбомбить их военные заводы…
— Нет, отец, надеяться надо на самих себя. В немецкую промышленность вложены десятки миллионов американских долларов. Некоторые немецкие военные предприятия и теперь приносят прибыль американским капиталистам. Конечно, союзники бомбят военные заводы, но… с оглядкой: как бы не нанести себе ущерба!
— Но, — возразил опять Жардецкий, — союзники воюют в Африке.
— Африка, — иронически повторил Добрицгофер, — в Африке всего восемь немецких дивизий. Там, по сути дела, не война, а что-то вроде маневров. Берлин превозносит своего Роммеля, Лондон прославляет полководческий гений Монтгомери. А всю тяжесть войны несет советский народ.
— Да, тяжела ноша, — согласился Юлиан Жардецкий. — Выходит, нам одним долбать фашистов?
— Нет, не одни мы, — вставил подошедший комиссар. — Поднимаются патриоты всех оккупированных стран: поляки, албанцы, югославы, чехи, болгары, французы… Во всех странах героически борются коммунисты-интернационалисты… Такие, как наш дорогой Карл Антонович, — кивнул он на Добрицгофера.
— Когда наша армия перейдет границу, тогда союзники вынуждены будут открыть второй фронт, — сказал Карл Антонович и обернулся ко мне: — Правильно я говорю?
— Похоже на правду, — подтвердил я.
Я передал Лысенко радиограмму, в которой сообщал, что боеприпасы кончаются. В тот же вечер получил ответ:
