Коллектив из-за неоднородностей разделился на микро группы. Во второй роте, к примеру, верховодили бывшие уголовники. Был у них там свой пахан, который командира роты ни во что не ставил, жил сам по своим законам. В других ротах верховодили тоже по силе, но процент загадочных смертей был особенно высок именно во второй роте.
Связи между ротами и внутри подразделениями не было никакой. Связь осуществлялась посыльными, все как в войну 1812 года. Сколько мы не говорили об этом вечно полупьяному и плюющему на пол комбату, тот только таращил на нас свои маленькие поросячьи глазки, задумчиво чесал волосатые уши, иногда громко и вонюче рыгал, потом звал Модаева и орал, что мы саботажники. Мы махнули рукой. Это их война, на кой черт будем сердце рвать с дураками?
31
Приехал сам Гусейнов. Вместе с ним приехало человек двадцать. Все сытые, гладкие, в камуфляже, у многих красовались генеральские погоны. Но все «генералы» были не старше генерал-майора, то есть не выше Гусейнова по званию. Хотя, это у нас звание — генерал-майор, а у них — бригадный генерал.
С этой свитой приехал и наш мулла. Он яростно сверкал стеклами своих очков в золотой оправе, и что-то негромко говорил Гусейнову, показывая на нас. Стучит, сука!
Все началось с большого построения. Все как в Советской армии. Мы не стали вставать в общий строй и пристроились в сторонке.
Комбат по такому случаю даже не напился с утра, лишь слегка опохмелился. Впрочем, для его массы-туши, что такое «слегка» я не знаю. Для меня это было бы уже много. Но он — побритый, в начищенной обуви — старательно топал за Гусейновым, когда тот обходил строй нашего батальона.
Сурету что-то не понравилось во внешнем виде пахана из второй роты: тот и стоял перед ним вразвалочку, и цедил что-то сквозь зубы. Гусейнов что-то ему сказал, тот ответил. Тут еще какая-то «шавка» пахана дернулась на Гусейнова, вставая между ним и своим патроном. Но не успела она и двух шагов сделать в благородном порыве, как свалилась под двумя выстрелами телохранителей Гусейнова.
Пахан задрожал всем телом. Это тебе не сонных в постелях приказывать резать, сука! Гусейнов подозвал командира второй роты и что-то спросил. Тот ответил. Пахан умоляюще смотрел на своего ротного, видать немало он попортил крови командиру, что тот его «сдал».
Телохранители выволокли визжащего от страха пахана из строя, тот упирался, сучил ногами, пытался каблуками затормозить свое движение к смерти, на ходу пытался целовать руки своих палачей, но они просто не обращали никакого внимания на эти телодвижения. Этим туркам было глубоко наплевать на всю махру. Бей своих, чтоб чужие боялись!
Пахана поставили перед строем, он упал на колени, заплакал, протягивая руки к Гусейнову, коротко объявили приговор, в духе революции, и два телохранителя, что тащили пахана из строя, дали залп. Пахана отшвырнуло назад, палачи знали свое дело. Пули попали в грудь, разворотив ее. Подошел третий телохранитель и сделал контрольный выстрел в голову.
— Наглядно и убедительно. Вряд ли кто-нибудь сейчас дернется на командира второй роты, — Витя закурил, жадно затягиваясь.
— Это точно. Но мы-то перед расстрелом вели себя более достойно! — я тоже закурил.
— Его перед смертью не били, не пытали.
— Не забудь еще, что у него была какая-то иллюзия власти, он решал, кто будет жить, а кого ночью прирезать или придушить. Не готов он был к смерти, думал, что пуп земли.
— Чем больше шкаф, тем громче падает.
— Один подлец убил другого. Делов-то куча!
— Ну их на хрен, я еще буду переживал из-за этого!
— О, Гусь! Идет к нам.
К нам подходил Гусейнов. Наша охрана подтянулась, поправила ремни.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте! — голос благодушный, подумаешь, пару человек только что завалили, фигня какая!
— Добрый день! — еще не хватало, чтобы я перед каждой обезьяной, которая нацепила на себя генеральские погоны, вытягивался во фрунт и орал во всю глотку «Здравия желаю, Ваше высокородие!» Обойдется!
— Наслышан я о вас, наслышан! — тон его был снисходителен.
— Хорошего или плохого?
— Всякого, — уклончиво ответил он. Из-за его спины сверкали очки нашего батальонного муллы-замполита.
— Будете проводить учения?
— Да, посмотрю, чему научили вы моих молодцов.
При слове «молодцы» мы с Витей дружно хмыкнули.
— Что вы тут фыркаете?
— Я вам говорил, что они не уважают наших людей, глумятся над ними, глумятся над нашей верой. Считают, что можно победить только с помощью оружия, — вставил мулла.
— Что можешь сказать в свое оправдание? — Гусейнов смотрел в упор.
Я понял, что от моего ответа сейчас зависит, похоронят нас сейчас вместе с паханом или чуть попозже.
— Оправдываться можно, когда что-то сделал, а нам оправдываться не за что.
— Так чему научил моих людей?
— Будем разговаривать здесь, или пойдем куда-нибудь?
— Пойдем в штаб.
— Да-да, пойдемте. Я там столик приготовил, фрукты свежие, водичка холодненькая, все стоит, ждет, — комбат засуетился, прыгая вокруг Гусейнова.
— Позже, — Гусейнов отмахнулся от него как от мухи.
Мы прошли в здание штаба. Сели в кабинете комбата. Гусейнов брезгливо провел пальцем по столу, показал результаты комбату и вытер грязный палец о свой носовой платок, после чего платок бросил в урну. Эстет хренов!
— Докладывайте! — бросил он нам и приготовился слушать.
Мы вкратце доложили о проделанной работе, при этом не поливали грязью комбата, который во время всего нашего доклада внимательно слушал и потел. Пот ручьями струился по его телу, форма намокала темными пятнами.
— Командование батальона присутствовало на занятиях? — спросил Гусейнов.
— Конечно! Комбат почти постоянно.
— А начальник штаба?
Модаев умоляюще смотрел на нас.
Получи, предатель!
— Нет. Всего один раз издалека понаблюдал, а потом, видимо решил, что все знает и умеет, ни к чему это все!
— Модаев! Почему не ходил?
— Они ничего нового помимо того, что я уже знаю, не преподали.
— Посмотрим. Сейчас пойдем и посмотрим выучку личного состава.
— Почему с муллой общий язык не нашли? — это уже к нам.
— Мы здесь выступаем как инструктора в обмен на свои жизни. Так?
— Так, — подтвердил Гусейнов.
— Так какого хрена нам еще веру менять? Мы что, плохо работаем? Если так, то меняйте нас, но зачем в душу-то лезть! Попытки к бегству не делаем, ни во что не влазим, жизнь никому не осложняем. А этот новоявленный замполит лезет и лезет! Мы его в дверь выгоняем, а он в окно лезет!
— Не хотите, значит, веру менять? — Гусейнов смотрел в упор не моргая.
— Не хотим.
— Понятно. Я скажу, чтобы к вам не лезли по вопросам веры. Какие есть общие замечания?
— Как вы собираетесь в бою управлять личным составом?
— Не понял?
— Радиостанций нет.
— Да, верно — это наша боль. Нигде нет связи, — он вздохнул тяжело.
— А как воевать без связи?
— Очень много наших потерь из-за отсутствия связи. Кто-то попал в засаду, не может вырваться, посылает посыльного, а тот либо погибает, или пока добежит — все уже погибли.
— Круто вы воюете! И ничего сделать нельзя?
— Должны из России привезти станции, да и с теми войсками, что здесь еще остались, мы ведем переговоры, чтобы нам продали. Но такие цены ломят! О-го-го!
Вот ты и проболтался! Значит, есть еще в Азербайджане наши войска! Есть еще! Соврал ты тогда, ваше генеральство! Соврал! Гражданин соврамши! Есть куда бежать! Есть куда отступать!
— Ладно, идем покажете, чему научили! — он пошел на выход, потом остановился, резко повернулся на каблуках и, глядя мне в глаза, сказал зло: Ну, смотри, если вы здесь дурака валяли, стрелять поверх головы не будем!
Когда выходили, нас оттолкнул мулла и шепнул на бегу:
— Молитесь своему Иисусу, посмотрим, как он вам поможет! Хе-хе!
Мы пошли позади всей свиты. Вся эта свора презрительно смотрела на нас. Наверное, уже списали со счетов! Поторопились, однако, сволота, ой поторопились. Виду мы не подавали. Но волновались. Врать не буду, волновались очень, курили непрерывно. Благо, что у свиты были хорошие сигареты, которые мы «стреляли» безбожно, опустошая все запасы. Ничего, не обеднеют.
Весь батальон уже сосредоточился в районе стрельбища. Было установлено новое мишенное поле. Начала стрелять первая рота. Упражнение было простое. Стреляли уже не поодиночке, а по десять человек. Все отстрелялись быстро и уверенно. Гусейнов поначалу сам бегал смотреть, но потом перестал. Бегали шавки из своры сопровождения.
Потом перешли к более сложным упражнениям. Такого, чтобы они попадали точно в центр самодельных мишеней, конечно, не было, но в саму мишень попадали. Гусейнову это понравилось.
Он сам взял автомат, встал спиной к мишени, по команде развернулся, сделал выстрел в мишень, установленную на расстоянии ста метров, а затем в мишень, установленную на сто пятьдесят метров. Обе мишени были поражены. После этого он загнал на выполнение данного упражнения всю свою свиту. Никто из них не смог повторить командирского достижения.
