На охрану комендатуры их поставили поздно вечером, на бронетранспортерах связистов. Пыряев хорошо устроился в здании комендатуры на койке у телефонов. Троих он оставил с собой на втором этаже. Там был огромный балкон, где стояли кровати без матрасов. Наверху, естественно, остались старики.
Мите было поручено охранять боксы с машинами и здание комендатуры с тыла. В его распоряжении было два бронетранспортера.
Дни на охране тянулись медленно. Митя прекрасно знал, еще по Пандширу, чем это кончается для молодых. Кроме разогревания завтрака, обеда и ужина, он должен был придумать какое-нибудь занятие, чтобы и работы было немного, и старикам не к чему было придраться, но не успел. Старики сами нашли для них работу — драить бронетранспортеры. Заставили вылизывать каждую железку, каждый винтик и даже резину на колесах.
Митя попал к Кемалу из взвода связи. У грузина был свой чижик-заменщик весеннего призыва Боря, но Кемал взял еще и Митю, благо из другого взвода, не свой, пусть пашет наравне с чижиком. Митя, как мог, отлынивал от работы, по полчаса тер мокрой тряпкой одну железку, но Кемал заметил, что он гонит халяву, и заставил бегать за водой к колодцу. Боря поливал из ведра бронетранспортер, а Митя носился взад-вперед, усыпая дорожку к колодцу гаснущими в пыли каплями. Через полчаса он возненавидел Кемала, Борю, бронетранспортер и свою новую должность, которая не давала никаких преимуществ, а только прибавляла унижений. «Ага, молодой сержант, да еще замок! Сейчас ты у меня пошуршишь!»
Вечером, когда Митя приготовил ужин: разогрел банку перловки и заварил чай, Кемал позвал его к себе в «бэтээр».
Вылизанный бронетранспортер сиял, работала рация. Джазовая музыка, разрывая многочисленные помехи, рвалась в машину призраком потустороннего мира.
Кемал доел кашу и, выкинув из «бэтээра» грязную ложку, крикнул:
— Эй, дух вонючий! На завтрак мне новую ложку подашь! Развел тут сифилис, не промываешь ни хрена! — Кемал отхлебнул из кружки горячий чай и кивнул Мите: — Давай, сержант, рассказывай.
«Опять начинается! — раздраженно подумал Митя. — Сейчас начнет выспрашивать о гражданке: сколько водки выпил да сколько было баб».
— Что рассказывать? — осторожно спросил Митя.
— Как ты до такой жизни докатился.
Митя непонимающе посмотрел на Кемала.
— Ты — сержант, заместитель командира взвода, должен им командовать, а ты вместо этого, как последний чижик, воду таскаешь.
— Так ты ведь сам приказал, — по спине поползла холодная струйка пота.
— А если я сейчас штаны сниму и заставлю жопу лизать? — Кемал поставил кружку и взялся за пряжку ремня. — Будешь?
— Нет, не буду! — твердо сказал Митя. Он, кажется, понял, как себя вести.
— Почему ты чмом растешь? Из армии придешь, на твою девушку хулиганы нападут, а ты ее даже защитить не сумеешь.
— Сумею.
— Да где тебе! Если сам себя защитить не можешь. У вас, у русских, есть одна нехорошая черта: над земляком издеваются, и никто за него не заступится. Грузин, даже если месяц прослужил, и себя в обиду не даст, и за земляка заступится. У него выбора нет: или умрет, или победит. А ты, вместо того чтобы подраться со мной, воду таскаешь.
— Больше не буду таскать.
Кемал засмеялся и похлопал Митю по плечу.
— Молодец! У тебя на гражданке девушка есть?
Митя кивнул. Теперь он даже себе не сознался бы в обратном.
— Покажи фото.
— У меня нет с собой.
— В таком случае плохо твое дело, сержант. Придется еще раз за чаем сходить.
Все тело гудело от усталости, хотелось лечь на землю, но он старательно выхаживал вокруг бронетранспортера, стараясь повыше поднимать ноги, и думал о том, как почти через год поедет домой.
Вылезать из-под теплого бушлата не хотелось, но кто-то настойчиво пинал его в подошву ботинка, и Митя, поняв, что этот кто-то все равно не отстанет, откинул бушлат и рывком сел. Шафаров, мрачный спросонья, показал на здание комендатуры:
— Пыряев послал за водой — умыться нечем. Возьми бак и сходи с кем-нибудь.
— Что я, чижик? — Митя разозлился. Он вспомнил о вчерашнем разговоре и подумал, что в крайнем случае Кемал за него заступится.
— Что-о? — Шафаров опешил.
Митя улегся и закрылся с головой бушлатом. Шафаров постоял немного над ним и, больно пнув Митю по ноге, сказал:
— Ладно, Шлем, я попозже приду — поговорим, — и ушел.
Странно, но при разговоре с ним Митя почти не волновался и, пожалуй, был даже поспокойнее Шафарова. Кемал внушил уверенность в своих силах, которой ему так не хватало. Через несколько минут он крепко уснул.
Митя выложил между кирпичами щепочки и поднес горящую спичку. Его воротило от перловки, но других каш на складе не было. Кладовщик сказал, что на охране комендатуры можно прожить и без сухпая, было бы что продавать. Продавать Мите было нечего. В день приезда он выменял у сторожа банку тушенки на лепешку и кисть винограда, но тут же схлопотал от Ферганы.
Митя поставил банку на кирпичи и пошел за ложкой, забытой в бушлате. Когда он вернулся, банка валялась в костерке, и Шафаров мочился на нее.
— Сволочь! — громко, чтобы все услышали, сказал Митя.
Шафаров застегнулся и, улыбаясь, стал подходить к Мите.
— Сейчас ты у меня позавтракаешь, чмо!
Митя схватился за автомат. «Посадят!» — мелькнуло в голове раньше, чем он успел оттянуть затвор, и он, отбросив автомат в сторону, первым бросился на Шафарова.
Он плохо соображал, что делает. В глазах помутилось, а в висках бешено колотилась кровь. Он схватил Шафарова за ворот и потянул вниз, стараясь повалить на землю. Шафаров, вцепившись ему в волосы, резко пригнул голову и ударил в лицо коленом. Удар пришелся в губы.
Митя утерся рукавом и, разъярясь еще больше, снова двинулся на Шафарова. Его схватили за руки, увели за «бэтээр». Он выплюнул вместе с кровью осколок зуба.
С другой стороны машины в руках Кадчикова и Горова бесновался Шафаров: «Ты у меня еще умрешь до дембеля! Вечным чижиком будешь, каждый день кровью умываться будешь!»
Мельник повел Митю к колодцу. Афганцы что-то бормотали и качали головами, глядя на него. Он долго умывался, капая на землю розовой водой. Верхняя губа пульсировала жгучей болью.
Когда они вернулись к бронетранспортерам, Шафарова уже не было. Митя видел, что все сочувствуют ему, но от этого было не легче, и он успел пожалеть о том, что не пошел утром за водой. Старики возьмут сторону Шафарова, и тогда ему жизни не видать, даже если Кемал заступится.
Все кругом бегали, кричали, суетились, а он лежал, укрывшись бушлатом с головой, и плохо понимал, что происходит. «Если не повиноваться, будут бить беспощадно, до потери сознания, чтоб другим неповадно было, а быть вечным чижиком до дембеля Шафарова, — значит, признать себя побежденным». Выхода не было. Митя обливался потом под бушлатом и хотел, чтобы день поскорей прошел.
Кемал скинул с него бушлат. Митя зажмурился от яркого света.
— Вставай, сержант. Я слышал, ты мужчиной стал, с черпаком подрался. — Кемал улыбался, и Митя почувствовал себя уверенней. — Собирайся, сержант, вас с комендатуры в рейд отправляют. И не бойся никого.
Кемал пошел к своему «бэтээру», а Митя потрогал распухшую губу и вздохнул.
Известие обрадовало его. Он даже поймал себя на мысли, что хочет, чтобы рейд был подольше, потому что в рейде всем тяжело и страшно.
У здания комендатуры ждала полковая санитарная машина. Заместитель начальника штаба батальона, увидев Митину губу, сказал, чтобы замкомвзвода написал ему объяснительную.
— Я заместитель командира, — тихо сказал Митя. Он очень хотел, чтобы капитан его не услышал.
— Ты? — удивился «зээнша». — Что же ты так командуешь взводом, что тебе морду бьют?
Митя пожал плечами.
— Тем более пиши объяснительную.
«Влип», — подумал Митя. Объяснительную он никак не мог написать, потому что это значило: заложить Шафарова и стать последним дерьмом. Он надеялся, что капитан забудет о нем, как только отправит взвод в рейд. «С глаз долой — из сердца вон». (Две роты и их взвод отдавали в подкрепление другому полку; капитан пообещал десантирование и «настоящую войну».)
В полку шло «Белое солнце пустыни». Митя грузил в бронетранспортер ящики с патронами и, слыша знакомые фразы, представлял себе, что происходит на экране. Губа нарывала, но он старался не обращать на нее внимания, работал сосредоточенно и ожесточенно, пытаясь вымотать себя, чтобы крепко спать в дороге.
Сборы в рейд кончились так же неожиданно, как и начались. Раздраженный голос Пыряева возник из темноты: «Кончай погрузку! Рейд откладывается, а взвод в полном составе заступает в наряд по кухне. Парашу, видите ли, некому убирать!» Взвод недовольно загудел. «Все претензии к дежурному по полку. — Пыряев направил свой фонарик Мите в лицо. — Шеломов, всех людей на кухню. Сам знаешь, что надо сделать. А я спать пошел».
