карте путь через лес к поселку.
— Вы, ребята, пойдете впереди роты. Мы выступим через час, — он оттянул рукав полушубка, — в девять ноль ноль. Снег — глубокий, значит мы будем итти в двух-трех километрах позади. Вы должны проникнуть в поселок, выяснить, каковы силы немцев.
Подошел Рябоконь, послушал, с плохо скрываемой досадой проговорил:
— А лыж нету!
— Да, пойдем без лыж…
— Учились два месяца ходить на лыжах, бои начались, а где лыжи?
— Сами виноваты, — пошутил Романцов. — Очень быстро наступаем. Вот обозы и отстали! По этой же причине мы едим противные немецкие консервы, вместо честной русской пшенки!
Михеев и Минбаев заулыбались. Этого и хотел Романцов. В каждом бою бывают свои неполадки. Бывалый солдат должен относиться к этому снисходительно.
— Да, чуть не забыл! Вот здесь… — Романцов снова развернул карту, — озеро; наверное, оно еще не замерзло. Хороший ориентир!
Рябоконь внимательно выслушал короткие, но точные распоряжения своего нового командира. Еще на курсах ему пришлось признать, что Романцов умнее и опытнее его. Беспечность помешала Рябоконю обидеться на это. Потом он привык покорно выслушивать советы и наставления Романцова. Помогло, что Романцов держал себя скромно, не зазнавался.
По счастливой случайности они оба были направлены в сентябре сорок третьего года в Ораниенбаум и получили назначения в один полк. Хотя Романцов был таким же командиром взвода, таким же младшим лейтенантом, как Никита, — все старшие офицеры — от комбата, до полковника — относились к нему иначе, чем к Рябоконю. Они даже ругали Романцова за ошибки не так, как других взводных, — более насмешливо, более дерзко, Никита смутно догадывался, что и ошибается-то Романцов по-своему: ошибки были умные, смелые.
Сейчас Рябоконь знал, что в батальоне нет ни одного офицера, который смог бы командовать ротой так же уверенно, как Романцов. Вот почему он с таким вниманием слушал его приказы.
— А где-то Васька Волков? — вдруг спросил Романцов, вороша палкой угли.
— За Красным Селом, где ж ему быть, — негромко сказал Рябоконь. — Если еще живой, — добавил он со свойственной солдатам грубоватой правдивостью.
— Так мы и не попали в гвардию!
— Здесь тоже не плохо.
— Да, когда побеждаешь, — везде хорошо! Я подумал: как странно, что на войне люди легко расстаются. Ты обратил внимание, что фронтовики не умеют писать письма друг другу? «Жив-здоров, чего я тебе желаю». Жене, детям — да, пишут подробно, ласково.
— Я посплю немного, — сказал Рябоконь. — Спать хочется.
Он принес от сарая несколько досок, швырнул их на костер, взвились искры. Спал он тревожно: ворочался, всхрапывал, бормотал какие-то ругательства.
А Романцов ходил вокруг костра, заложив руки за спину, курил пресную немецкую сигарету и думал, что он проведет по лесу вслед за Михеевым и Минбаевым роту, ударит с фланга на немцев и к утру захватит поселок, что самое главное в этом бою — внезапность атаки.
Он легко вообразил, что к рассвету немцы в посадке успокоятся: ведь от дозорных на шоссе за всю ночь не было тревожных донесений. Успокоятся, а он их внезапно атакует с фланга. «Фланг, внезапность!» — сказал он себе. Слова были тяжелые, угловатые, словно камни. В них была почти осязаемая руками прочность. Все, что он прочитал в уставах и книгах, видел и пережил во время боев по прорыву блокады, все, чему он научился у полковника Уткова, было заключено теперь в этих словах.
Согнувшись над сугробом, начертил щепкой по снегу глубокую линию: шоссе. Рядом пролегла извилистая черта — путь его роты по лесу. И вот поселок, — он воткнул щепку и возбужденно засмеялся. «Конечно, замысел простой, ничего выдающегося в нем нет. Но год назад я бы не мог так уверенно принимать решение на бой».
Минуты покоя перед боем — самые трудные для офицера. Необходимые распоряжения отданы, выходить еще рано, а приниматься за какое-нибудь дело уже поздно.
Было тихо. На западе край неба изредка светился от вспышек немецких ракет. Скрипели полозья саней на дороге: везли боеприпасы. Снег лежал среди деревьев — синий, волнистый.
Романцов чувствовал себя спокойно. Усталости не было. Он не знал, почему это так, но усталости не было.
Вскоре пришел старшина, доложил, что через полчаса будет готов ужин. Боеприпасы — патроны, гранаты — получены.
— Пойдем без вещевых мешков, — сказал Романцов, — автомат, две гранаты, тысяча патронов на бойца. Значит, надо устроить склад, ну, хоть в сарае, охранять…
— Слушаю, Сергеи Сергеевич.
— Мы возьмем поселок еще затемно. Постарайся пораньше привезти завтрак.
— Не сомневайтесь.
Старшина, как и Романцов, был убежден, что поселок будет взят затемно.
— Лошадь достанешь?
— Не достану, так украду, — усмехнулся старшина.
Отпустив Соболева, Романцов сделал то, что сделал бы на его месте любой фронтовик: сел у костра, вынул из кармана гимнастерки письма. Он был один и мог не стесняться просветленной улыбки. Он взял измятый конверт. Полковник Утков писал, что на курсы из Н-ского полка прибыли Клочков и Тимур Баймагомбетов. Они жалели, что не застали Романцова, просили полковника передать ему привет. Затем он достал фотографию.
… И с фотокарточки ясно и доверчиво взглянули на Романцова глаза Кати. Спокойно и тихо сейчас в Ленинграде, нет и никогда больше не будет артиллерийских обстрелов. В комнате на третьем этаже спит Катя, спит самая лучшая, самая прекрасная в мире девушка, которая неизвестно за что полюбила Романцова. А, может быть, она стоит, потушив свет, у окна, смотрит на черное небо, — такое же, какое видит Романцов над собою, — на синие снега, и думает о нем, тоскует, плачет или счастливо улыбается, вспоминая его.
* * *
— Товарищ командир роты, к вам пришли!
Романцов торопливо вскочил. Костер затухал, и он почувствовал, как одеревянели от холода его ноги. Воздух потемнел, снега были уже не синие, а серые. Шумели сосны. Еще не очнувшись от воспоминаний, он пошел по тропинке на голос старшины Соболева и увидел идущего навстречу офицера в грязном полушубке, с порозовевшим от ночной стужи узким, изрытым оспинами лицом.
— Не узнали?
— Подождите… лейтенант Сергеев, — неуверенно сказал Романцов. — Вы работали в дивизионной газете, когда я стоял у Ораниенбаума, и написали о моем выстреле в мину. Не ошибаюсь?
— Ошибаетесь, — капитан Сергеев! Я тоже не терял зря время, работал, учился. Сейчас во фронтовой газете. Здравствуйте, младший лейтенант! Рад видеть вас. Прошло полтора года, как я писал о вашем выстреле.
— Да, время летит…
— Я искал вас и все опаздывал. Приехал в полк, а вы уже на курсах. Капитан Шостак рассказал о вашем удачном поиске. Перед нынешними боями был у полковника Уткова. Старик сказал: «Был курсант Романцов». А
