Ознакомительная версия.
Первым желанием было спрятаться куда-нибудь подальше, и он хотел было нырнуть в подъезд здания, из которого вышел, но в следующее мгновение Чуриллов устыдился своей трусости, взял себя в руки, расцвёл сияющей улыбкой в тридцать два зуба и махнул Зеленовой рукой:
— Оля!
Она увидела Чуриллова в тот же миг, когда он махнул ей, также улыбнулась широко и лучисто, радостно, подбежала к нему:
— Господи! Сколько лет, сколько зим!
Чуриллов почувствовал, что ему сделалось душно, перед глазами возникла вертикальная строчка, сдвинулась в сторону, сердце заколотилось громко, отозвалось сладкой болью в висках и затихло. Чуриллов с облегчением вздохнул. Несмотря на оторопь, схожую с падением в яму, Чуриллов продолжал держать на лице улыбку, она словно бы приклеилась к его губам. Он думал, что Ольга ничего не заметит — тем более они давно не виделись, а время лучше любого гримёра маскирует всякие следы — это раз, и два — Ольга должна была забыть его лицо и прежде всего мелкие детали, но Ольга ничего на забыла, и смятение Чуриллова от неё не укрылось, но она и виду не подала, что засекла смятенное состояние военморспеца.
Чуриллов приблизился к ней, взял обеими руками за плечи (знакомый жест), заглянул в глаза:
— Такая неожиданная и такая приятная встреча, — произнёс он тихо. — Как ты, где ты, что ты?
Ольга подняла воротник пыльника, засмеялась.
— Живу по-прежнему там же, где и жила — ты знаешь, где это, работаю во «Всемирной литературе» у Горького.
— Ого! — не удержался от восторженного восклицания Чуриллов. — Высоко поднялась!
— Там работает и Гумилёв, — с улыбкой заметила Ольга.
— Это я знаю. С Гумилёвым я знаком.
— А ты сейчас… — Ольга оценивающим взглядом окинула фигуру, затянутую в чёрную поношенную форму, — форма Чуриллову очень шла. — Как ты сказал: где ты, что ты, как ты?
— Как ты, где ты, что ты?
— От перемены мест слагаемых сумма не меняется.
— Я здесь, в Кронштадте… Служу, как видишь, делу революции.
— Февральские события никак не зацепили тебя[2]?
— В феврале я лежал в госпитале.
— В Петрограде часто бываешь?
— Регулярно.
— Обязательно заходи, — Ольга в упор, очень дружелюбно и многозначительно посмотрела на Чуриллова, тот не выдержал прямого взгляда, отвёл глаза в сторону, — адрес ты знаешь. Ну пока, — она сделала невесомый взмах рукой, — не то моя делегация уйдёт без меня…
Чуриллов деликатно наклонился в ответ. Он решил, что при первом же удобном случае побывает у Ольги в её петроградской квартире.
А у Ольги в квартире уже прописался жилец. Это был Шведов Вячеслав Григорьевич.
Вернувшуюся из Кронштадта Ольгу он встретил в дверях.
— Ты не представляешь, что у нас сегодня будет на ужин, — сказал он.
— Что? — Ольга подставила щёку для поцелуя.
— Пельмени. Мне удалось достать немного пельменей. Настоящих! Из баранины пополам с говядиной.
— М-м-м! — Ольга восхищённо тряхнула головой. — Настоящие, значит?
— Настоящие!
— М-м-м!
— Ну, а как твой храбрый мореман?
— Как тебе сказать… Несколько оторопел от неожиданной встречи.
— Это естественно. Работать на нас будет?
— Будет!
Шведов потянулся мечтательно, хрустнул костями:
— Ох, и развернём мы свою деятельность!.. Совдепии тошно станет.
Ольга засмеялась.
— Ты сейчас похож на гимназиста, позарившегося на чужие пончики.
Шведов подтвердил довольным тоном:
— Так оно и есть, дорогая моя!
Было Шведову двадцать девять лет, но выглядел он старше, — в висках уже поблескивала седина, лоб украсили морщины, — это и война оставила свой след, и скитания по чужим землям, и голодные годы, когда приходилось обдирать дохлых лошадей и варить промёрзшую до каменной твердины конину… Жизнь обязательно оставляет на лбу человека, на внешности свой след, иногда зарубки делают даже малые события, не только войны… Увы.
Ольга сожалеюще покачала головой и отвела глаза в сторону — не хотелось, чтобы проницательный Шведов понял, что она изучает его. У Ольги наступила та самая пора, когда нужно было искать постоянного спутника жизни, поэтому надо было определить, годится Шведов для этой роли или нет? И ошибок быть не должно. Сложный вопрос.
— Ну что, Олечка, ставим пельмени на керосинку? — Шведов, загораясь неким мальчишеским азартом, громко хлопнул ладонью о ладонь.
— Ставим! — Ольга засмеялась вновь и также хлопнула ладонью о ладонь.
— Я и керосинку, кстати, заправил к твоему приезду.
Минут через десять зафыркала, забулькала вода в кастрюле, а через двадцать минут пельмени были готовы.
— Жаль, водки у нас нет, — Шведов неожиданно вздохнул. Это на него совсем не было похоже — чем-чем, а сентиментальностью он не отличался, — пара стопок под пельмени была бы очень кстати.
Ольга понимающе кивнула.
— Да, кстати. Только водки у нас, Слава, нет. Не-ту.
— Зато есть самогонка. Я достал.
Ольга отрицательно покачала головой.
— Самогонку я ни разу в жизни не пробовала.
Шведов глянул на неё и всё понял — на это хватило одного взгляда.
— А я тебе, Оленька, и не предлагаю. Сам же, пожалуй, стопочку выпью.
— Правильно, — одобрительно отозвалась на это Ольга, — самогонка — мужской напиток.
— Кровь гражданской войны.
— Ну уж и кровь, — усомнилась в утверждении Ольга, — скорее… скорее, извини, моча.
Шведов передёрнул плечами.
— Фу, как грубо! После этих слов я, пожалуй, ничего не буду пить.
— Нет, ты пей, пей…
— Когда этот твой флотоводец приедет, не сказал?
— Нет. Но думаю, в ближайшее время заявится.
— Ну что ж, — Шведов извлёк откуда-то из-под портьеры небольшую прозрачную бутылку, в содержимом которой мог усомниться лишь младенец, ничего, кроме соски, в жизни не пробовавший, — всякие пельмени требуют жертв. Он налил немного самогонки в лафитник, пробормотал то ли восхищённо, то ли раздосадованно: — Не пойму, чем пахнет — то ли сосновой щепкой, то ли мореными железнодорожными шпалами… Загадка природы!
Через неделю в квартире Ольги Зеленовой задребезжал электрический звонок. Ольга поняла сразу: Чуриллов. Непонятно, почему именно она решила так, но уверена была твёрдо: он! На секунду задержалась у зеркала, стоявшего в прихожей, разгладила пальцами морщинки, собравшиеся в уголках рта, и открыла дверь. На пороге действительно стоял Чуриллов — подтянутый, серьёзный, с букетом белой сирени в руке.
— О! — благодарно произнесла Ольга, позвала громко: — Слава! Слава!
Из комнаты неспешно вышел Шведов и, щёлкнув каблуками, представился:
— Подполковник артиллерии Шведов Вячеслав Григорьевич!
Ощутив, что в горле у него, скатавшись из ничего и мигом материализовавшись, возник твёрдый комок некой обиды, Чуриллов напрягся, выдавил из себя вежливую улыбку и поклонился Шведову. Ольга всё засекла, но виду не подала, лицо её лучилось приветливо. Чуриллов назвался. Поймал себя на том, что сделал это запоздало — надо было назваться чуть раньше, на несколько мгновений раньше, и всё было бы в порядке, но оторопь подмяла его… Такое с Чурилловым случалось редко.
Ещё не осознавая, что оторопь может оказаться затяжной, Чуриллов постарался выплеснуть из себя всё неприятное, что возникло в душе. В конце концов, если понадобится, он отобьёт Ольгу у этого подполковника — бывшего подполковника, — всё вернёт на круги своя…
Он вручил Ольге букет — и это тоже сделал с опозданием. Та поспешно уткнула лицо в душистую белую кипень, проговорила восхищённо:
— Какая всё-таки прелесть — белая сирень!
— Это особая сирень, — сказал Чуриллов, — из Кронштадта. Ранняя. Нарвал в саду недалеко от дома адмирала Вирена. Но это ещё не всё, — Чуриллов щёлкнул замками мягкого, сшитого из телячьей кожи портфеля, — последняя покупка, совершённая им в Париже, достал оттуда чёрную бутылку с блеклой серой этикеткой. — Вот, из личных запасов.
— Боже мой, «божоле», — неверяще прошептала Ольга, — настоящее красное «божоле» четырнадцатого года… Я уже забыла, как выглядит хорошее французское вино, — она оторвала лицо от букета, глаза её растроганно заблестели. — Петроград залит самогонкой, даже подъезды пахнут ею, а вина настоящего нет.
Чуриллов развёл руки в стороны, словно был виноват в этом, произнёс дежурную фразу:
— Ничего, жизнь в конце концов наладится! Что же касается вина, то у меня припасена ещё пара бутылок, хорошее вино всегда надо иметь в запасе, хотя бы немного, — Чуриллов не удержался, показал два пальца, он словно бы вспомнил беззаботную мальчишескую пору, — так что два раза можно устроить праздник.
— Чуриллов, Чуриллов, — произнесла Ольга тихо, вновь окунула лицо в душистую белую охапку.
Ознакомительная версия.
