Ночью мы вошли в Московскую Гору, и я приказал занять все входы и выходы из деревни, чтобы оккупанты не захватили нас врасплох. Народ в Московской Горе был простой, дружелюбный, не пуганый: каратели тут еще ни разу не побывали. Днем мы погрелись, помылись в банях, поели вкусных домашних щей, а к вечеру устроили собрание в школе. Я вошел со своим штабом, когда небольшой бревенчатый домик до отказа заполнился людьми. Оглядел собравшихся. Лица тревожные, внимательные. Народ знал: время серьезное, немец не шутит, и мы не шутки шутить приехали. Без всяких речей, лишь с небольшим вступительным словом начальник штаба отряда зачитал приказ. В нем говорилось:
1. Из мужчин призывного возраста в Московской Горе создается группа народного ополчения для борьбы с немецкими оккупантами.
2. За выполнение приказа командования люди несут ответственность по всей строгости законов военного времени.
Приказ был подписан командиром особого партизанского отряда, комиссаром Кеймахом и начальником штаба Архиповым.
Во время чтения я всматривался в лица граждан, скупо освещенных керосиновой лампой, наблюдая за тем, кто и как принимает слова приказа. Я старался угадать также, кто из присутствующих товарищ Ермакович, местный коммунист, о котором мне говорил Зайцев как о человеке деятельном и честном, пользовавшемся большим уважением у своих односельчан. Но ни один из людей, что были передо мной, не привлекал моего внимания чем-либо особенным: на меня смотрели простые лица белорусов. Преобладали светлые глаза, русые волосы. Одежонка на людях была немудрящая: что получше, видно, попрятали от оккупантов. Я решил, что Ермакович должен был сесть впереди, как обычно садятся активисты, и стал пристально вглядываться в тех, кто находился передо мной, у самого стола.
Чтение кончилось. Приказ был ясен, вопросов никаких.
Я закрыл собрание, приказав остаться в помещении только мужчинам призывного возраста. В школе осталось четырнадцать человек. Тогда я обратился к небольшому, щупленькому мужчине, который сидел передо мной, навалившись на стол, и смотрел не отрываясь в мое лицо внимательными серыми глазами:
— Вот вы… ведь вы — Ермакович?
Мужчина вздрогнул.
— Я! — и встал, одергивая пиджак и неловко переступая с ноги на ногу. Он оказался немного хромым.
— Вы будете командиром группы народного ополчения.
— Да что вы, — заговорил Ермакович негромким голосом, — какой из меня командир?.. Видите вот… — и он указал на свою вывернутую ступню.
— Разговоры отставить, — прервал я его. — Будете командовать группой. Перепишите людей.
— Ну что ж, так или не так, а коли ж нужно, так нужно, — бодро, с легкой усмешкой сказал Ермакович и тут же обратился к присутствующим: — А ну, прошу по очереди к столу!
Ермакович распоряжался без шума и спешки, но в несколько минут люди были переписаны, и командир зачитал состав группы. Я приказал ополченцам выступить на первое боевое задание: срезать телеграфные провода вдоль шоссе между Краснолуками и Добромыслью на протяжении пятисот метров и разрушить там же два небольших моста. Сроку для выполнения задания дал тринадцать часов.
— Не надо думать, — сказал я ополченцам, провожая их в путь, — что гитлеровцы — кошки, а вы — мыши и вам нужно от них спасаться. Наоборот, вы хозяева, вы дома, а они воры, и им жутко на чужой земле, где каждый куст — им враг. Бейте их, вредите им, и они будут вас бояться. В восемь часов вечера было дано задание, а в девять ополченцы, вооружившись пилами, ломиками, топорами, выступили на шоссе.
Еще не светало, когда ко мне постучали. Вошел Ермакович и спокойным, негромким голосом доложил, что задание выполнено. Мои люди проверили работу группы: сваи мостов были аккуратно подпилены и должны были рухнуть под тяжестью первой же машины, телеграфные столбы срезаны, изоляторы побиты, провода ополченцы смотали и спрятали в лесу. Мне оставалось только поблагодарить ополченцев. Теперь это уже была настоящая боевая группа, спаянная общим успехом и взаимной ответственностью. Начало выполнения нашего плана, таким образом, было и здесь положено.
Позже мы организовали народное ополчение в деревнях Липовец и Терешки. Там, как и у Ермаковича, мужчины призывного возраста, записанные в группу ополченцев, выполнили данные им боевые задания по уничтожению линии связи и разборке мостов на шоссе. С чисто военной стороны это были небольшие и несложные диверсии, но их политическое значение было огромно. Противник в этих деревнях не мог больше рассчитывать на пособников. Эти деревни стали партизанскими.
* * *
В Московской Горе отряд простоял пять суток. Люди днем приводили в порядок оружие, обувь, одежду, вечерами ходили в гости. Молодежь быстро перезнакомилась. Москвич-десантник, восемнадцатилетний Саша Волков, любил и умел петь. Только пожелай слушать, и он готов был ночи напролет петь хорошо знакомые всем, любимые песни. Вокруг него собрался народ, его наперебой звали из дома в дом. В тылу у гитлеровцев в год народной печали он пел «Чапаевскую», и о том, как лихо мчится конница Буденного, и белорусскую застольную: «Так будьте здоровы, живите богато!» И люди плакали и подпевали ему потихоньку.
Спустя несколько месяцев гестапо сделало попытку насадить в этой деревне своих агентов. Но эта попытка позорно провалилась. За время пребывания в ополченской деревне мы ввели строгий воинский порядок, организовали правильное несение караульной службы. Приток людей в отряд продолжался. Приходили окруженцы из лесов, просились в отряд. Тем временем стало теплее, и мы решили перебираться в лес.
Ночью с 20 на 21 октября мы благополучно прибыли на облюбованное глухое место и принялись рыть землянки. Но и здесь, в медвежьей глуши, нас находили товарищи, желавшие бороться с врагом. В первый же день нашего пребывания в лесу к нам присоединились двадцать пять бойцов и командиров, в их числе, с небольшой группой, — батальонный комиссар Брынокий. В числе присоединившихся было отделение младшего лейтенанта Немова, сохранившее организационную структуру Красной Армии, все документы и оружие. В этом отделении были такие замечательные бойцы, как Виктор Сураев, Леонид Никитин, Миша Горячев, Александр Верещагин, Николай Михайлкж, ставшие впоследствии командирами и показавшие образцы боевой работы в тылу противника.
Устройство базы было в полном разгаре, когда произошел случай, заставивший нас прекратить все работы. Один из наших бойцов еще в Московской Горе был уличен в мародерстве. Он отобрал у одной девушки флакон одеколона и карманные часы, а потом стал хвастаться этим перед товарищами. Я немедленно вызвал парня к себе и стал его стыдить. Он стоял вразвалку, переминаясь с ноги на ногу, и со скучающим видом посматривал в сторону. А я глядел на него и раздумывал, где я видел это тупое лицо, не выражавшее ничего, кроме ожидания: когда же прекратится неприятный шум, который я производил, стараясь его усовестить. Я понял, что слова мои пропадают даром, и отослал парня, предупредив, что если он попадется еще раз, то пусть пеняет на себя.
Утро началось неприятностями: начпрод сообщил мне, что опять пропало несколько буханок хлеба.
А снабжение печеным хлебом было очень трудным делом. Отряд разросся, и не так-то просто было обеспечить его продовольствием, — ведь ни пекарни, ни запасов муки у нас не было. В пути мелкие недостачи хлеба и сала случались частенько. Я решил пресечь воровство в самом корне. Приказал немедленно выстроить отряд и перед строем объявить о пропаже.
— Тот, кто это сделал, пусть сознается и вернет похищенное, — оказал я. — Три минуты на размышление.
Наступило тягостное молчание.
— Ну, я жду, — напомнил я.
В строю произошло легкое замешательство. Потом из рядов вышел небольшого роста белесый парень и дрожащими руками протянул буханку. Он вытащил ее из-под шинели; Парень покраснел до корней волос, и на глазах у него выступили слезы. Я приказал начпроду принять буханку и спросил:
— А еще? Тут только одна.
Парень забожился, уверяя, что не он взял другие буханки.
— Значит, не ты? А кто же?
— Не знаю, — еле слышно ответил боец.
— Ну, стань на место. Так кто же еще?
Все молчали. И вдруг из-под шинели парня, уже уличенного в мародерстве, выпала буханка и покатилась к ногам бойцов. Я посмотрел на побелевшее лицо вора и вдруг вспомнил встречу в лесу с этим парнем в день выброски десанта, когда он бежал от меня в деревню, где была полиция. Должно быть, он пристал к нам вместе с окруженцами. Я приказал разоружить негодяя, очевидно подосланного в отряд гитлеровцами.
Во мгновение ока парень вскинул руки и, оттолкнув стоявшего с отобранной у него винтовкой бойца, метнулся к лесу. Произошло короткое замешательство, затем раздались одиночные хлопки выстрелов. Ребята бросились в погоню за предателем. Но опасность придала ему силы и проворства. Он скрылся в направлении деревни, где были гитлеровцы и куда наши бежать за ним не могли. Он мог вернуться и привести с собой карателей. Нужно было немедленно сниматься и уходить как можно дальше.
