В первый же день нашей работы на новом участке, в районе завода «Красный Октябрь», мое внимание привлек снайпер-новичок Горожаев. Среднего роста, голубоглазый солдат. Черты лица крупные, шея короткая, подбородок тяжелый. С виду он казался угрюмым, нелюдимым, замкнутым.
Для этого были свои причины. Горожаев подолгу просиживал со своим напарником на переднем крае, а удачи не было. Более того, сегодня фашистский снайпер послал в него пулю, и только благодаря неточности выстрела новичок остался жив: пуля ударила в каску. Но это было уже серьезное предупреждение молодому снайперу: смотри, пока не поздно, меняй свою тактику или вообще уходи из снайперской команды. Я подсел к Горожаеву, молча развернул перед ним кисет, оторвал от газеты клинышек бумаги, свернул цигарку. Он проделал то же самое. Накурили. Сквозь табачный дым ему было, кажется, легче смотреть на меня: взгляд его голубых глаз потерял свою угрюмость, и он признался:
— Не дается мне снайперское дело. Смотрю в окопный перископ весь день, даже в глазах звездочки появляются, а цели поймать не могу. Автоматом бить проще: дали команду — и строчи, а тут одна морока...
— Не морока, а смекалка и выдержка, поправил я Горожаева.
— Пусть будет так, — нехотя согласился он.
Тут я, не торопясь, разъяснил, что снайпер обязан с первого взгляда определять цель, мгновенно оценивать ее и поражать с первого выстрела. А в конце беседы предложил:
— Завтра с утра приглашаю тебя в напарники.
В четыре часа утра снайперы уже окончили завтрак и стали расходиться по своим участкам. Мне надо было идти с Горожаевым на позицию, что напротив железнодорожных вагонов. Там замаскировались снайперы противника и выводили из строя наших бойцов и командиров. Но сначала я повел своего напарника в блиндаж заместителя командира батальона, старшего лейтенанта Архипа Сухарева, который был ранен именно па том участке.
Вошли в блиндаж. Сухарев лежал на земляных нарах, покрытых черным сукном. Медсестра Клава Свинцова готовила его к перевязке. Дора Шахнович помогала ей, держа в руке флакончик с каким-то лекарством. Старший лейтенант сел, спустил ноги. На губах капли крови, лицо бледное. Его взгляд остановился на мне. Многое было в этом взгляде, в том числе и незаслуженный упрек в наш адрес: дескать, как же это вы, снайперы, не истребили вовремя того стрелка, что послал свою пулю в спину замкомбата. Но я не стал объясняться, оправдываться: мне важно было, чтобы этот взгляд заметил Горожаев. И он заметил, почувствовал, оценил, что такое снайпер в глазах командира!
Молча постояв возле Архипа Сухарева, мы вышли из блиндажа.
В заводском районе шел яростный бой. Не умолкая, строчили в разных концах пулеметы.
— Где засел снайпер, как ты его найдешь в этом пулеметном треске? По каким приметам можно установить, где его гнездо? — спросил я.
Горожаев пожал плечами и тихо ответил:
— А черт его знает...
— Чертям здесь тоже тошно, они ничего не знают. Надо найти очевидца, чтобы рассказал, где и как был ранен Сухарев.
Вскоре удалось встретить солдата, который поведал нам следующее:
— Старший лейтенант вместе с фельдшером Зыковым шел из инструментального цеха в котельную, к пулеметчикам второго батальона. В дверном проеме старший лейтенант качнулся, изо рта хлынула кровь. Я подбежал к нему, хотел помочь. Только наклонился — мне обожгло левое плечо. Мы спрятались за котел. Там Зыков нас перевязал...
— Сколько солдат и офицеров пострадало в этом дверном проеме? — спросил я.
— Сегодня три солдата и вот старший лейтенант, — ответил солдат.
Мне стало ясно, что вход в котельную держит под прицелом какой-то злой, опытный снайпер.
— Теперь мы должны занять позицию там, где гибнут наши товарищи, — сказал я Горожаеву.
Мы пробрались в котельную. Я установил свой перископ на подоконнике разбитого окна. То же сделал мой напарник.
Враг хитер: работает под сильным прикрытием автоматчиков. По моему перископу хлестнула автоматная очередь. Потом вторая. Это фашистский снайпер маскирует свои выстрелы с помощью автоматчиков. Но где он? Вот уже третий час сидим, и все безрезультатно. Горожаев уже ворчит, утверждает, что нет перед нами снайперского поста. Я молчу: пусть сам убедится, что ошибается.
Справа фашистские автоматчики перешли в атаку на мясокомбинат. Бой перекинулся в глубину обороны. Мы по-прежнему лежим в засаде.
Смотрим, прямо против нас из-под колес вагона выскочил гитлеровский автоматчик. За ним второй, третий... десятый. Они скатывались под откос насыпи и терялись за развалинами. Куда они деваются? И вдруг автоматные очереди затрещали почти рядом с нами. Несколько солдат противника кинулись к дверному проему, к окну, за которым сидели мы. Лицо Горожаева напряглось, голубизны в глазах как не бывало... Он азартно начал метать гранаты. Я поливал наступающих огнем из автомата. И немцы, потеряв у стен котельной нескольких автоматчиков, откатились назад.
Снова затишье.
Мы с Горожаевым продолжали выслеживать снайпера. Поле боя опять казалось пустынным. Убитые автоматчики, как подкошенный бурьян, лежали головами в разные стороны. Кто-то кричал, звал на помощь своих, но никто не отзывался. Они теперь никому не нужны. Разве только нам, как «приманка», но вести снайперский огонь по санитарам у меня не поднималась рука.
И тут в котельной появился капитан Василий Ракитянский, инструктор политотдела дивизии, опытный политработник. Он залег у пробоины в стене, вставил в пробоину рупор. Я попросил его выслушать меня и уж тогда начинать свое «вещание».
Капитан одобрил мой замысел и согласился помочь нам: антифашистская речь на немецком языке должна вывести снайпера из терпения, он забудет об осторожности.
Но мы просчитались.
На голос капитана Ракитянского откликнулись пулеметчики. Они открыли бешеный огонь по рупору. Мы ответили прицельными выстрелами, шестерых отправили в «крестовый батальон», однако немецкий снайпер так и не обнаружил себя.
Потом началась бомбежка. На развалины стен, разбитые станки, на груды битого кирпича повалились бомбы. Мы спрятались в шахте под котлом.
— Где Ракитянский — там бомбежка! — сказал кто-то из моих друзей.
— А может, наоборот: где бомбежка — там Ракитянский? — ответил капитан.
Налет авиации кончился, и мы снова заняли свои позиции.
Ракитянский протянул руку к рупору и стал вытаскивать его из кирпичей.
Этого момента, видно, и ожидал фашистский снайпер. Его пуля прошила руку капитана выше кисти. Но свою позицию он, наконец, раскрыл. Я успел заметить ее: фашист устроил свое гнездо под вагоном, между скатами колес.
Теперь надо было дать возможность Горожаеву подготовиться к точному выстрелу. Я посоветовал ему выбрать место в глубине цеха, а сам остался возле рупора, чтоб отвлечь внимание снайпера на себя.
Но Горожаев поспешил: пуля пролетела через отверстие в колесе, ударилась о рельс и ушла в сторону. Фашистскому снайперу выстрел Горожаева вреда не принес, наоборот, послужил предупреждением.
Мы остались ночевать в котельной.
На заре в топку котла спустился командир роты Василий Большешапов. Он принес нам полкотелка воды и сказал:
— Вот вам вода, умойтесь, промойте свои ясные глаза, так сказать, наведите их на резкость — и за дело!
Умывшись, мы снова вышли на свои огневые позиции. Я занял пост наблюдения, а Горожаев встал на номер.
— Что надо сделать, чтобы фашист показал себя? — спросил я Горожаева.
Он ответил:
— Не знаю.
— Тогда смотри.
Рупор капитана Ракитянского лежал на старом месте. Я просунул руку между кирпичами, взялся за край рупора и стал поворачивать его.
Раздался выстрел. Пуля пролетела над моим ухом. Да, фашистский снайпер прибыл на огневую позицию раньше нас. Он подготовился к встрече.
Прогремело еще два выстрела — один за другим. Стреляет фашист хорошо и быстро. Он зажал меня между кирпичей, возле рупора. Только чуть пошевелюсь — тут же возле моей головы лопается разрывная пуля.
Проходит час, второй. Я прикинулся трупом. Могу разговаривать, но пошевелить головой или рукой нельзя.
Скосил глаза в сторону солнца, его лучи ослепили. Я зажмурился, и тут меня озарила идея: ослепить фашиста солнечным лучом. Подозвал Горожаева поближе и, не шевелясь, говорю:
— Возьми осколок зеркала и направь «зайчика» ему в глаза!
Горожаев проделал все в точности. Удалось! Я пулей выскочил из своей ловушки и мигом подсунул на свое место макет. С виду же изменений на нашей стороне не произошло.
Фашистский снайпер опустился вниз, спрятался от солнечного луча. Отверстие в колесе просматривалось насквозь. Мы стали подбирать другую позицию, с которой можно было увидеть хотя бы голову фашиста. Он успокоился, зная, что один русский снайпер уже лежит убитый около рупора. А мы ходим, подбираем позицию. Метрах в тридцати восточнее котельной стоял большой бак с гудроном, наверху — площадка подъемника. На нее можно было забраться по железной лесенке. Забрались, нырнули вниз. Гудрон густой, вязкий. Сняли одну доску с площадки, кинули ее под ноги. В стенке бака несколько пробоин. Выбираем самые незаметные. Теперь мы оказались выше насыпи, отсюда хорошо видны траншеи противника. Однако снайперский пост прикрыт колесами вагона. Ничего, будем ждать.
