— Немного, — неохотно ответил бородач, — Развяжи, мне нужно совершить намаз.
— Развяжи его, командир, — поддержал пленника такой же бородатый мужчина.
Он выделялся от остальных афганской одеждой под зеленой военной курткой и шапочкой — «пуштункой» на голове.
— Никуда он не убежит, — подкрепил свою просьбу человек красноречивым жестом, показывая на громоздящиеся вокруг скалы.
— Ладно, молись, — Саранцев (а это был он), распутал узел, крепко стягивавший запястья Нурулло.
Тот несколько минут судорожно шевелил затекшими и посиневшими пальцами, прежде чем смог расстегнуть на себе куртку. Некогда новую, а теперь изорванную и измазанную прибрежным илом, глиной и черт знает чем. Стащив верхнюю одежду с плеч, моджахед постелил ее вместо молельного коврика и обратил осунувшееся лицо на восток.
Вслед за ним поднялся еще один боец. До этого он сидел среди корней гранатового дерева и отрешенно смотрел в одну точку карими глазами уроженца этих мест. Поколебавшись с минуту, он также превратил свой солдатский бушлат в подобие коврика, и опустился на колени рядом с пленником.
— Автомат дай сюда, — обратился к Муззафарову Саранцев, — А то еще душара схватит.
Солдат передал оружие офицеру, по лицу же Нурулло пробежала кривая усмешка. Старший лейтенант заметил ее и подумал: «Старый трюк. Сколько раз наши ребята от «духов» во время намаза сбегали? И этот решил воспользоваться доверчивостью Музы…»
— А ты чего не молишься? — обратился Саранцев к Николаю, — За эти годы должен был привыкнуть.
— Это не та привычка, которой нужно следовать, — равнодушно кинул тот в ответ, — Если я приду к Богу самостоятельно, а не под дулом автомата, то еще успею помолиться.
— А я перед тем, как в Таджикистан лететь, покрестился, — произнес в ответ старший лейтенант и замолк на мгновение, прислушавшись к дружному «А-аля, акбар!» молящихся. — Но я, наверное, плохой христианин: в церковь не хожу, посты не соблюдаю.
— А где вы здесь церковь найдете? — подключился к разговору пятый из группы — белобрысый сержант с рваной прорехой от пули на правом рукаве своей военной куртки.
— Говорят, в Душанбе есть, — ответил Саранцев, — В танковом полку «двести первой» дивизии. Контрактеры сами построили. И даже батюшку пригласили. В штатном расписании полка должности священника, конечно, нет, так его командование как командира танка оформило!
— Главное, веру надо в душе иметь, — нравоучительно произнес сержант Жуков, — А ходите вы в церковь или нет — дело пятое.
— Я тут интервью читал с кинорежиссером Говорухиным, — не согласился Саня со своим бойцом, — Так он утверждает, что наши предки, утвердившие определенный религиозный ритуал, это делали не зря. Человек не все может постичь разумом, но, совершая молитву в храме, соблюдая каноны веры, он автоматически приобщается к некой огромной и великой системе. Вот тебя, Жук, когда «молодым» был, в «учебке» сержанты гоняли? Гоняли! Ты все понимал, для чего это нужно? Нет! Но делал. А потом, когда старше стал, осознал, что это не только было нужно, но и зачем это было нужно. То же самое и в религии.
Николай, не вмешивавшийся в дискуссию после своей первой и единственной фразы и с углубленным видом чистивший щепочкой затвор автомата, вдруг поднял голову:
— Командир, я свое дело сделал. Я обратно пойду.
— Как обратно, куда обратно? — Саранцев, не ожидая такого поворота темы, удивленно уставился на проводника.
— К своим пацанам.
— Погоди-погоди, а мы?!
— Вон видишь за той скалой верхушки пирамидальных тополей? — ответил Николай, — Там афганский кишлак. Как раз напротив его расположена ваша погранзастава. Селение обойдете стороной, переправиться через реку можно восточнее кишлака, по островам — там брод. Выйдете на берег, возьмите правее — там камни, мину трудно поставить.
— А как же приказ? — бросил Саранцев в ответ.
— Я его выполнил, довел вас до места.
— А дом? Ты же хотел домой!
— Меня дома никто не ждет. Родители умерли, больше родственников нет. Я не хочу рассказывать всю оставшуюся жизнь, почему я был в отряде у «духов» и почему дезертировал…
— Ты забываешь, что ты в армии, а не в партизанском отряде: захотел — пришел, захотел — ушел! И я здесь старший по званию и тебе не отпускаю!
— А я в российской армии не служу, — усмехнулся проводник, — И подчиняюсь только своему командиру. Так что… — щелкнул он языком, — субординация между нами кончилась. Я пошел…
— Никуда ты не пойдешь! — Саранцев вскинул автомат и щелкнул предохранителем, — Сбежать хочешь, сволочь?! Всю ночь сказками меня кормил, и только сейчас свое нутро показал!
Николай улыбнулся:
— Стреляй, лейтенант. Если хочешь. Но смерти я не боюсь. Давно не боюсь. Презрения, непонимания — боюсь. А вот смерти… Если ты в Бога веришь, то знаешь — смерти нет… Я только одному человеку поверил — Руслану. А без него кто мне поверит? Отпусти, добром прошу!
Николай отодвинул в сторону автомат и встал. Саня с удивлением увидел в руках у него гранату — «эфку». Профессиональным взглядом старший лейтенант сразу же заметил, что чеки у нее нет.
«Когда успел?» — досадливо подумал он.
— А ты уверен, что кого-нибудь там найдешь?! — исчерпав все доводы, старший лейтенант выдвинул последний, запретный. — Не пори горячку, Коля, может, нет там пацанов.
— Это в каком смысле? — прищурился проводник.
Во время перехода тема тех, кто остался прикрывать отход, была закрытой. Мысли, что они самой дорогой ценой заплатили за жизни не только важного «духа», но и их, четверых, больно царапали душу. Поэтому гнались прочь.
— Ну что ж… Мне одному на этом свете делать нечего, — добавил он после паузы, — Или я Руслана на земле найду, или он меня отыщет на небесах. Ясно выразился? Извини. Да, вот что еще: когда будешь переходить реку, пусти две зеленые ракеты. «Духов» не бойся: этот кишлак держат ваши друзья.
— Знаю, — раздраженно ответил Саранцев, — Но ты от темы разговора не уходи! Меня не волнует твой статус, но сейчас ты выполняешь задание в интересах СНГ. Значит, должен подчиняться мне, офицеру России, которая в это самое «гэ» входит!
«Блин, — подумал он, — что за время такое? Все за себя, только Бог за всех! Разброд и шатание… Сейчас он свалит, и чего я на этой местности, которую совсем не знаю, буду делать? Офицер со знаками различия российских погранвойск со своими солдатами?! Напорюсь на «духов», не дай Бог, завалят нас всех, а потом сраму не оберешься, когда официальные афганские власти станут показывать наши трупы иностранным журналистам!»
— Коля, — произнес Саранцев вслух, — Ты не станешь отрицать, что по дороге до переправы с нами может всякое случиться. Напоремся на душманов, завяжем бой… Если придется вглубь территории уходить, то я местности не знаю. Нам карты сопредельной территории не доводили! В итоге «духа» я не приведу. Конечно, живым он обратно к моджахедам не попадет — завалю его. Или на мины наскочим…
При этих словах закончивший намаз и теперь сидевший неподалеку Нурулло вздрогнул.
«Ага, сука, — злорадно подумал Сашка, заметивший краем глаза испуг пленника, — Все же боишься смерти!»
— Но задание мы провалим, — заключил он, — по твоей вине, Коля! И потом ты можешь хоть застрелиться, хоть подорваться, но это тебе уже не поможет. И что тебе Руслан скажет на это на том свете? Знаешь, что скажет? «Козел ты, Николай, и если бы у меня была возможность тебя кокнуть еще раз, то я бы это сделал перед строем всех пацанов». А можешь и кокнет. Перед строем погибших пацанов! Откуда мы знаем, какие на том свете наказания предусмотрены…
Саранцев посмотрел на серые скалы вокруг. На Пяндж, что катил с грохотом свои темные воды. Потом он перевел взгляд на голые ветки гранатового дерева и подумал зло:
«Сейчас уйдет. Не убедил, только разозлил. А отпускать нельзя. Придется стрелять. Что за сутки такие, Господи!.. И никакого теплого ветра не было, — мелькнуло у него вдруг в голове, — Да и цветущих садов тоже. Наверняка здесь «духи» гранаты жрали, вот и семечко уронили».
И сплюнул на землю зеленой тягучей струей насвая.
— Ладно, командир, — ответил после затянувшегося молчания Николай, — Я пойду с вами. Я тебе верю.
— Лады! — Саня не смог сдержать счастливой улыбки.
Ветер «афганец» с упорством дикого зверя бился о стену штабного вагончика.
Выл, кряхтел, царапал старое железо обшивки. Дребезжал ставнями, плотно закрывающими единственное окно пусть временного, но все же человеческого жилья. Десятками разных голосов завывал в трубе печки — «буржуйки», пытаясь вселить страх в человека, одиноко сидевшего за столом.
