Смирнов знал, что находится в ящичке. Воспользовавшись временем до того, как его откроют, он внимательно всматривался в затененные касками лица унтер-офицера и обоих солдат.
После того как немецкий капитан, довольно сносно, с акцентом немца из Прибалтики, говоривший по-русски, выяснил, что командование немецких войск в Корсуне оповещено о прибытии советских парламентеров и желает принять их, он приказал открыть ящичек и вынул из него два белых платка.
Первому глаза завязали Савельеву. Унтер-офицер занял место справа от Савельева, а солдат, все это время с нескрываемым любопытством разглядывавший Смирнова, — справа от него. Потом они взяли парламентеров за локоть и повели их вперед, в сторону немецких позиций.
Второй этап пути показался Смирнову намного длиннее первого. Наконец по шуму голосов и позвякиванию оружия он догадался, что они подошли к немецким окопам. По дощатым мосткам их перевели на другую сторону. Дальше путь шел по скользкой земле. Солдат то и дело крепко сжимал локоть Смирнова, поддерживая его на скользких местах, и вел его то влево, то вправо, очевидно, в обход деревьев, воронок или луж.
Так они двигались примерно полчаса, наконец капитан объявил: остановиться и ждать. Смирнов слышал, как он куда-то ушел. Унтер-офицер и солдат о чем-то тихо переговорили между собой. Вдруг Смирнов почувствовал, что солдат, стоящий рядом с ним, слегка подтолкнул его локтем. Смирнов невольно повернул к нему голову. И тут на ломаном русском языке солдат прошептал ему на ухо:
— Товарищ, слушать! Русский народ хороший! Слушать! Я любить русский, очень любить!
От неожиданности Смирнов сделал шаг назад. «Что бы это могло означать? Может быть, солдат хочет спровоцировать меня на необдуманный поступок? Если бы я мог сейчас видеть его лицо! Если он действительно так думает, я не могу просто оттолкнуть его от себя»
Смирнов вытащил из кармана шинели пачку папирос, но не успел взять из нее одну, как почувствовал в своих губах сигарету.
— Пожалуйста, курите! — сказал его провожатый.
Смирнов протянул пачку в его сторону.
— О, благодарю!
Смирнов услышал, что солдат вытащил папиросу, чиркнул спичкой.
* * *
На некотором удалении от них остановилась машина. Подошел капитан и пригласил их садиться. Как выяснилось, это был открытый легковой немецкий автомобиль. Смирнов понял это по слишком мягким рессорам, непригодным для здешних сельских дорог. С полчаса или меньше машина мчалась на большой скорости, потом водитель заметно убавил газ. Чувствовалось, что они проезжают мимо каких-то домов. Дорога под шинами больше не шипела, а гудела так, как будто была выложена камнем.
— Стеблев? — тихо спросил Смирнов подполковника. Если бы они могли выяснить и сообщить, где находится штаб генерала Штеммермана…
— Вряд ли, — ответил Савельев.
Повязка на глазах не позволяла ничего видеть. А может быть, это уже Корсунь? Судя по ветру, обдувавшему нижнюю половину их лица, не скрытую повязкой, они ехали на очень большой скорости. Машина сделала несколько поворотов. Сомнений не оставалось — это крупный населенный пункт, может быть даже город. Неожиданно водитель затормозил и выключил мотор. Они были у цели.
Смирнов встал, покрутил головой во все стороны и услышал приглушенный рокот голосов. Однако точнее он определить ничего не мог, уши его были заложены от быстрой езды. Ясно было одно: люди вокруг него говорили по-немецки. Кто-то спросил, почему здесь так много народу, другой ему ответил, что русские прислали для переговоров своих парламентеров.
— Они, видимо, думают, что мы уже дышим на ладан, — ядовито заметил третий.
— Осел! — произнес чей-то скрипучий голос.
Савельев вышел из машины, Смирнов тут же последовал его примеру. Солдат повел их прямо через шум голосов, который то утихал перед ними, то снова усиливался за их спиной.
— Вон как начистились! — услышал он чей-то шепот и невольно подумал о своих до блеска начищенных сапогах.
Постепенно шум голосов умолк. Лейтенант Смирнов даже не обратил на это внимания. Через несколько минут они встретятся лицом к лицу с представителями командования обоих окруженных немецких корпусов. Он сосредоточил свои мысли на самом главном, от чего зависела теперь жизнь десятков тысяч немецких солдат.
Снова и снова пытался он поставить себя на место немецких военачальников и представить, как бы поступил в их положении. И как всегда, думая об этом, он приходил к выводу, что положение безнадежно. Чего он представить не мог, так это того, что может оказаться во главе армии, занимающейся разбоем.
Смирнов заметил, что теперь они свернули с мощеной улицы. Под их ногами зашуршал гравий. Садовая дорожка? Мимо проехало несколько легковых машин. Вдруг он вздрогнул. Совсем близко, по-видимому из дома, раздался девичий смех. Потом смех утих, послышалась украинская речь.
Вновь мимо проехали машины, некоторые навстречу им, другие — обгоняя. Потом серебристые голоса украинских девушек донеслись уже издалека. Они смеялись, и их смех сопровождал обоих офицеров, входящих в двери дома.
Так вот это где! Невольно Смирнов вытянул руку в сторону Савельева.
— Что случилось? — спросил тот.
— Нет, ничего. — Смирнов стиснул зубы и заставил себя успокоиться.
Миновав короткий коридор, они вошли в какую-то дверь и, почувствовав, что ступили на ковер, остановились. Послышались шум отодвигаемых стульев и шаги нескольких человек. Кто-то приказал по-немецки:
— Снимите с них повязки!
В глаза парламентерам ударил яркий свет. Прищурившись, Смирнов огляделся. Обыкновенная сельская комната с низким потолком, побеленными известкой стенами и чисто вымытыми широкими половицами. Буфет, полки, цветы, семейные фотографии в рамках, стулья, ковер, наверняка доставленный из другого дома. У стола перед окном стояли два немецких офицера — полковник и подполковник. Седоватые волосы у обоих гладко зачесаны назад, на бледных лицах усталость и напряжение.
Наступило томительное молчание.
Савельев щелкнул каблуками и приложил к головному убору руку. То же самое сделал Смирнов. Немцы ответили на приветствие кивком, и полковник торжественным голосом представился:
— Командующий артиллерией сорок второго армейского корпуса полковник Фуке.
Размеренным шагом Савельев подошел к столу и предъявил свои полномочия парламентера.
— Я привез с собой послание, — сказал он, — которое должен вручить лично генералу Штеммерману.
— Генерал Штеммерман поручил мне принять это послание, — проговорил полковник. — Как нам известно, — он откашлялся, — речь идет об условиях нашей капитуляции.
— Да, — подтвердил Савельев, — советское командование предлагает вашим войскам в котле сложить оружие.
Фуке обменялся взглядом с подполковником, который нервно теребил свой воротник.
— Котел — понятие тактическое, — возразил он не моргнув глазом, — сегодня мы окружены, завтра в котел могут попасть ваши войска.
— Нам кажется, что для этого в вашем распоряжении не имеется достаточно ни сил, ни времени. — Савельев с улыбкой протянул полковнику послание. — Кстати, здешний котел является стратегической реальностью.
Движением руки Фуке предложил парламентерам садиться. Не отвечая Савельеву, он вскрыл конверт и углубился в чтение документа. Парламентеры знали его чуть ли не наизусть и мысленно перечитывали вместе с полковником.
«Всему офицерскому составу немецких войск, окруженных в районе Корсунь-Шевченковский.
42-й и 11-й армейские корпуса находятся в полном окружении. Войска Красной Армии железным кольцом окружили эту группировку. Кольцо окружения все больше сжимается. Все ваши надежды на спасение напрасны…» [2]
Рука Фуке начала дрожать. Он положил послание перед собой на стол и быстро пробежал глазами перечисленные в нем провалившиеся попытки прорыва, и без того известные ему, а также указание на разрушение воздушной связи.
«Во избежание ненужного кровопролития, — читал он далее, — мы предлагаем принять следующие условия капитуляции:
1. Все окруженные немецкие войска во главе с вами и с вашими штабами немедленно прекращают боевые действия.
2. Вы передаете нам весь личный состав, оружие, все боевое снаряжение, транспортные средства и всю технику неповрежденной.
Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность…» [3]
Далее Фуке пропустил и остановился на абзаце:
«Всему личному составу сдавшихся частей будут сохранены: военная форма, знаки различия и ордена, личная собственность и ценности, старшему офицерскому составу, кроме того, будет сохранено и холодное оружие». [4]
