да тут, на беду, крылатая машина потеряла управление. Курзенков с трудом вывалился из горящей кабины, дернул за кольцо парашюта, но и он, в довершение несчастий, был поврежден.
Почти три тысячи метров летел человек без парашюта. Можно только представить его состояние, весь ужас ожидания смерти. Верная гибель, ни единого шанса на спасение.
Но Курзенков, видать, родился в рубашке, ему редкостно, невероятно повезло: он угодил в склон заснеженной сопки. Снег смягчил, самортизировал удар. Да плюс к тому падал под скользящим углом…
Герой Советского Союза полковник Курзенков и после войны долго служил в авиации. Сейчас в отставке, живет в Москве…
Откуда знаю? А в прошлом месяце лично видел и слушал его в гарнизонном Доме офицеров…
Ну что дальше рассказывать? Погрузили мы оставшиеся снаряды в грузовик, красной ракетой сообщили оцеплению, что трогаемся в путь.
Я занял место рядом с водителем. Батурин в кузове наблюдал за опасным грузом. Я верю ему как самому себе. Потому что мы с ним, если можно так выразиться, на одной подводной лодке. И не верить нельзя.
Наша машина с двумя красными флажками на бортах медленно движется на первой скорости. Водитель, солдат-первогодок, чуть бледнее обычного. Губы сжаты, на щеках играют желваки. Волнуется парень. Оно и понятно, не картошку перевозим.
Я замечаю впереди небольшой ухаб, хочу предупредить водителя, но, подумав, ничего не говорю. Лучше не отвлекать. Он все видит не хуже моего.
Машина не спускается, а плавно сползает. Уверен, что, поставь стакан воды в кузов, не расплескается.
Наконец прибыли на место. Заряд тротила с огнепроводным шнуром помогает нам уничтожить снаряды. Далеко-далеко покатилось эхо взрыва. Эхо минувшей войны…
Такая же судьба постигла и тот единственный снаряд, оставшийся на дне котлована. Только, чтобы придержать осколки, не дать им разлететься, снаряд закрыли ящиком, а сверху для надежности еще и мешками с песком обложили.
Отбой… Взвиваются в осеннее поблекшее небо зеленые ракеты. Я облегченно, всей грудью вздыхаю. Все, задание выполнено. Пора домой…
Колхозники обступают нас, пожимают руки, благодарят.
Больше всех суетится седобородый Кузьмич. Красный от возбуждения, он обнимает солдат, целуется со мной. Затем взбирается на чурбачок и фальцетом выкрикивает, что мы герои, что о нас обязательно нужно написать куда следует, что он сам бы написал, да пальцев нет на правой руке и к тому же грамотешка слабая…
Под общий смех кто-то стаскивает Кузьмича с самодельной трибуны.
Мне хотелось сказать, что никакие мы не герои, а просто выполняем свой воинский долг, но не успел. Колхозники начинают качать меня. Рядом взлетает в воздух Батурин…
День клонился к вечеру, когда мы покинули гостеприимные Дубки.
Крытые брезентом машины, рокоча моторами, мчались по пустынному в этот час большаку. За придорожными ветлами темнела безлюдная степь. И мне почему-то взгрустнулось. Вспомнились фронтовые товарищи, живые и мертвые. И я вполголоса затянул:
Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои…
Сначала все молча слушали, а затем Батурин и за ним другие ребята дружно подхватили:
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои?
Я смотрел на дорогих своих сапериков и думал о том, что впереди новые трудные испытания.
Для саперов война продолжается.
Ахтунг — внимание.
Шлехт — плохой.
