– Это «Юнкерс-пятьдесят два», полковник.
– Хм-м… да. Впрочем, «юнкере» легко отличить от других машин. Позвольте мне заметить, что пилотирование пассажирского самолета не имеет ничего общего с управлением двухместным «клеймом». Или планером.
– Я знаю, герр полковник.
– Действительно? – Он пристально смотрел на меня с явной целью привести в замешательство. Хотя он сидел за столом, а я стояла, мне казалось, что я пигмей рядом с ним.
– Мы не собираемся делать вам никаких скидок, – внезапно пролаял он. – К вам будут относиться точно так же, как к мужчинам.
– Благодарю вас. Именно этого я и хочу.
– Неужели? В нашей школе соблюдается военная дисциплина. Вы это понимаете?
– Так точно, герр полковник.
– Вы понимаете, что это значит?
– Простите, герр полковник?
– Это значит, прежде всего муштровка. По-вашему, вы способны выдержать муштровку!
– Постараюсь, герр полковник.
Начальник авиашколы внимательно рассматривал меня. Он явно не понимал, за какие грехи ему послано такое наказание.
– Хорошо, – сказал он, поднимаясь. Он протянул неприятно длинную руку в безупречно чистом сером рукаве и нажал на кнопку звонка на своем столе. Потом сказал: – Вас проводят в вашу комнату. Мы вынуждены разместить вас в здании на другом краю аэродрома, не в мужские же казармы вас селить. Я искренне надеюсь, что вы не станете нарушать дисциплину. А если нарушите хоть раз, фройляйн, вы вылетите отсюда прежде, чем успеете понять, что произошло. Это я вам обещаю.
Дневальный отвел меня в мою комнату и прошелся по ней, показывая мне, как раздвигаются занавески и выдвигаются ящики; когда он ушел, я развернула форму, лежавшую на постели. Это была простая солдатская форма, на вид очень большая.
Я приложила штаны к себе. В поясе они были в два раза шире моей талии, а штанины стелились по полу.
Я снова разыскала дневального и объяснила, что форма мне велика и мне нужна форма меньшего размера.
Он безучастно посмотрел на меня и сказал:
– Вам выдали эту форму.
– Да, но она мне велика.
– Но вам выдали именно эту.
– Но она мне очень велика. Я не могу ее носить.
– Но вам выдали ее, – сказал он. – Другой нет. Это ваша форма.
– Все ясно, – сказала я. – Спасибо.
Я вернулась в комнату и надела форму. Гимнастерка висела на моих плечах, словно палатка, а штаны просто сразу свалились.
Я обдумала ситуацию. Теоретически форму можно ушить, но у меня нет ниток с иголкой, я не умею шить и в любом случае у меня нет времени.
Часом позже я явилась на вводный инструктаж в штанах, перехваченных на поясе кожаным ремнем от чемодана, в заправленной в штаны гимнастерке, безобразно пузырившейся вокруг моих бедер, с закатанными на треть длины рукавами, обхватывавшими мои кисти подобием толстых тряпичных пышек, и с заправленными в ботинки штанинами, которые, к счастью, свободно поместились в ботинки, тоже огромного размера.
Когда я вошла в аудиторию, воцарилось гробовое молчание. Потом раздался взрыв дикого хохота.
Инструктор свирепым взглядом призвал всех к порядку, потом повернулся ко мне, явно не веря своим глазам, и знаком велел мне сесть.
Мы встали в пять утра и в шесть приступили к физзарядке. С этим у меня никогда не было проблем. Я бегала, прыгала и легко перемахивала через «коня». Потом начались занятия по строевой подготовке.
По команде «построиться» я бросилась в самый конец шеренги, надеясь, что именно там мое место; но оказалось, что мое место не там. Сержант раздраженно велел мне занять другое место в строю.
Потом он скороговоркой принялся объяснять, как следует выполнять разные команды. Разумеется, все находившиеся на учебном плацу, кроме меня, уже знали, что и как делать. Я почувствовала, как струйка пота стекает у меня по шее и ползет между лопатками под жаркой колючей гимнастеркой. Мужчины по одну и другую сторону от меня стояли совершенно неподвижно.
Пулеметная очередь слов закончилась.
– Хорошо, – обыденным тоном сказал сержант. Наступила пауза, и я почувствовала, как мужчины вокруг напряглись.
Воздух сотрясся от оглушительного рева, и все стоявшие в две шеренги курсанты летной школы, кроме меня, стали по стойке «смирно». Я приняла положение «смирно» долей секунды позже. Не шевеля головой, я скашивала глаза в сторону в попытке проверить, правильно ли я стою. Я чувствовала тяжелый взгляд сержанта.
Затем последовал ряд других команд, которые я неуклюже выполнила. Потом наступила пауза. Сержант снова поставил нас по стойке «смирно». Он прошелся взад-вперед вдоль строя, цокая каблуками по утрамбованной земле.
Мой сосед пошевелился. Еле заметное движение, вызванное слишком глубоким вдохом.
Сержант так и вскинулся. Он осыпал нас площадной бранью, буквально смешивая с грязью. Я слушала, выпучив глаза от удивления и ужаса. Я знала, что такое бывает, но даже не предполагала, что в столь чудовищной форме. Почему курсанты мирятся с этим? Вероятно, они находят в этом своего рода удовольствие.
Он остановился прямо напротив меня. Нет, мне не следовало отвлекаться на посторонние мысли, даже на мгновение.
Несколько секунд сержант молчал. Он стоял всего в нескольких дюймах от меня, перекатываясь с носка на пятку. Исходящие от него волны энергии, животной силы, с трудом сдерживаемой ярости нагоняли смертный ужас. Я стояла вытянувшись в струнку, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой – то есть упираясь взглядом в идеальный узел его галстука.
Не сделав предупреждающего вдоха, с ошеломившей меня яростью он проревел:
– А это еще что такое, матерь божья?
Всеобщий страх, но с оттенком удовольствия.
– Что это такое, спрашивается? Мужчина пли женщина – или дикий кошмар?
Он отступил назад и рявкнул:
– Вы! Кем бы вы ни были! Шаг вперед!
Я шагнула вперед.
– Не-е-ет! – проорал он. – Я сказал не «кокетливый неуверенный шажок вперед на цыпочках». Шаг вперед.
Я снова шагнула вперед, быстро и четко, и застыла в положении «смирно». Он осмотрел меня с одной и другой стороны: ни одна деталь моего позорного одеяния не ускользнула от его взгляда, ни одно подрагивание моего лица.
– Помоги нам, боже, – сказал сержант.
Он поднял глаза на курсантов, стоявших в две шеренги позади меня, и еле слышные смешки прекратились.
– Имя! – рявкнул он.
– Курсант авиашколы Курц. – Я постаралась произнести это быстро и отчетливо, как нас учили.
Сержант поморщился. Его лицо приняло недоуменное выражение. Он приставил ладонь к уху.
– Что это было? – спросил он. – Какой забавный звук. Мне послышался мышиный писк. – Он широко разинул рот и проревел: – Мне послышался мышиный писк!
Окна ближайшего здания задребезжали. На долю секунды я закрыла глаза. Я ничего не могла поделать: ужас владел мной.
Сержант только этого и ждал.
– Боже правый, оно собирается вздремнуть!
Он еще несколько секунд сверлил меня взглядом. Потом снова рявкнул:
– Имя!
– Курсант авиашколы Курц. – На сей раз у меня получилось громче.
Сержант уставился в землю в явном отчаянии. Потом возвел взор к небу.
– Как следует отвечать унтер-офицеру? – громогласно обратился он к небесам. – Неужели так: «Курсант авиашколы Курц»? – нарочито жеманным тонким голосом прогнусавил он. – На что это вообще похоже: «Курсант авиашколы Курц»? – Последние слова он произнес в той же манере. – Нет! Так не пойдет! Отвечать унтер-офицеру надлежит следующим образом: «Курсант авиашколы Курц!» – Он выпалил фразу так быстро, так отрывисто, так немилосердно коверкая слова, что они с трудом различались.
Сержант круто повернулся и выбрал взглядом первого попавшегося человека во втором ряду.
– Имя!
– Курсант авиашколы Раушенберг! – Пулеметная очередь слогов.
– Вы! Имя!
– Курсант авиашколы Фукс!
– Вы! Имя!
– Курсант авиашколы Шубер!
– Хорошо. – Он повернулся ко мне. – То, что вы сейчас слышали, не дает полного представления о том, как следует отвечать унтер-офицеру; это лишь первая робкая попытка отвечать унтер-офицеру должным образом.
Он приказал мне стать обратно в строй и пролаял:
– Четвертый отряд курсантов, напра-во!
Они повернулись быстро, слишком быстро. Я опять поймала на себе испепеляющий взгляд сержанта.
Он гонял нас беспощадно. В течение часа мы маршировали, поворачивали налево-направо, ломали строй и снова становились в строй, вытягивались в стойке «смирно» – и в течение часа я делала все из рук вон плохо, постоянно становилась не на свое место в строю, спотыкалась и хотела умереть под пристальным свирепым взглядом этого демонического человека. Наконец он отпустил нас. Почти всех. Меня он не отпустил. Он заставил меня стоять по стойке «смирно», покуда расхаживал взад-вперед, явно пытаясь решить, что же со мной делать. Похоже, я представляла собой самую ужасную проблему из всех, с какими ему приходилось сталкиваться в ходе его профессиональной деятельности.
