— Мне не скучно.
— Что ты делал в этих краях?
— Проводил по ночам разные собрания. Бывало, доходил до центра среза. Возвращаясь на рассвете, прятался в горах, спал без задних ног до полудня, а то и дольше.
— И все один?
— Нет. Иногда в лес к условленному месту приходил связной и сообщал мне новости.
— Мы в городе по-другому работали.
— Там люди от земли свободны, — сказал я. — А здесь немало колеблющихся. Да и бандитов хватает.
— Мы пойдем завтра или останемся здесь еще на один день?
— Договоримся.
— А как по-твоему?
— Пойдем.
— И все же мне б хотелось быть в армии, среди пролетеров, — продолжала Адела. — Здесь, конечно, неплохо, но я думаю, лучше всего быть в армии. Ведь не каждую часть разобьют.
— С тех пор как я воюю, это первая дивизия, которую уничтожили целиком.
— А Италия скоро капитулирует?
— Не могу сказать.
— Месяца через два, должно быть.
— Может, и пораньше.
Мы опять шли вверх. Небо на западе стало багровым. Было еще довольно светло. Когда мы очутились на горе, Адела, слегка покраснев, вытащила из сумки книгу:
— Вот нашла в одном доме в том, сожженном, селе… Хозяин, наверное, в лес ушел, если его не убили…
— Почему ты так думаешь?
— Знаю.
— Я тоже знал одного. До войны он ходил в передовых, а потом переменил веру и подался к усташам.
Я взял у нее книгу и посмотрел на обложку. Это было одно из довоенных политовских[15] изданий. На темном переплете стояло название издательства.
— Я читал ее когда-то, — солгал я. — Года три назад.
— Поправилась?
Я снова взглянул на переплет, прочитал имя автора.
— Это одна из лучших его книг.
— Странное название, — заметила Адела. — «Бродяги и проходимцы». Должно быть, это тебе по душе?
— Меня больше волнует то, что ты все это время носишь ее с собой.
— Я ее еще не прочитала…
Почему я сказал, что читал эту книгу, которой до сих пор и в глаза не видел?
— Тебе нравится два раза читать одну и ту же книгу?
— Здесь нет книг, — уклончиво ответил я. — Кроме того, и времени нет.
— А мы все же читали в перерыве между боями.
— И что же вы читали?
— Я люблю исторические книги.
— Да, в нашей истории было много героического. И сейчас наши солдаты сражаются не хуже предков.
— Ты уверен в победе?
— Безусловно.
Лежа на спине, Адела погрузилась в чтение. Как естественна она в своих поступках! Указательным пальцем правой руки медленно переворачивает страницы, придерживая при этом книгу подбородком. Сумеречный свет вечерней зари падает на ее ресницы. Кругом ласковая тишина. И не слышно выстрелов. «Отдыхай и ты, взводный, — сказал я себе. — Придет время — будешь стрелять. Война тебя не минует». Вокруг шумели хмурые деревья. Я чувствовал себя так, словно мы переносились из одного мира в другой. Адела положила книгу и подняла взгляд к небу.
— Непонятно, — произнесла она, думая о прочитанном.
Миновал еще один тревожный день. Наступала ночь, накрывая мир своим плащом. Мы шли в полумраке. Очутившись рядом с Аделой, я взял ее за руку. Нежная кожа ласково коснулась пальцев.
— Здорово, — шутливо сказал я.
— Здорово, — рассмеялась она.
Смуглое лицо и полные губы! Она подняла голову и посмотрела на меня мягким, бархатным взглядом. Проходя по опушке леса, мы всматриваемся в изрезанное нагорье, заросшее густой травой. Раскалившиеся под солнцем известковые глыбы. В лунном свете темнеют неглубокие пещеры в них. Год назад я работал здесь. Тогда был здесь весь мой взвод с отделенными Муратом и Войо. Мурат считался моим заместителем, и, каким бы скромным ни было мое положение в табели о рангах, я всегда знал, что мой отделенный придет на смену, если я погибну или что-либо случится. «А, может, кто-нибудь из них остался жив? — спрашивал я себя. — И бредет в одиночестве, подобно нам, или уже встретил наших?» Словно сквозь пелену тумана, вспомнилось, как они отступили и сразу после этого на гребне появились немцы.
Да, я знал здешние пещеры. В трех километрах отсюда среди голых скал, в зарослях кустарника, есть одна. Хорошая, просторная и надежная. С тех пор как попал сюда, я иногда вспоминал о ней.
Кривые сосны поднимались среди хвойной поросли известковых скал.
— Как у тебя расстреляли отца? — спросила Адела.
— Убили, как и многих других, — ответил я. — Потом расстреляли мужа моей сестры. А отец не был социалистом.
— Звери! — вздохнула девушка.
Мы опять остановились. Адела первая села прямо передо мной, на тропинку, так чтобы я не мог пройти. Смотри-ка! Но в ее глазах ничего нельзя прочитать. Уже десять часов мы вместе, а я не в состоянии начать с нею какой-нибудь другой разговор, кроме как о войне.
Юбка ее задралась и открыла лунному свету ноги. Адела подвинулась. Серебристые блики переливались на ее одежде, подобно змеиной чешуе.
«Какая она непонятная! — подумал я, любуясь ею. — Сколько ни гадай, не догадаешься, что у нее на уме… Если она так небрежна, значит, замечает меня ровно столько, как и первого встречного». Это и унижает меня, и в то же время помимо моей воли сковывает мои поступки. Я боюсь, что сразу все разлетится вдребезги и что меня высмеют, прежде чем я что-нибудь предприму. Ночные птицы кричали над ущельями в скалах, на противоположной от нас стороне. Мертвенно бледный свет луны пробивался сквозь деревья над входом в пещеру. Вот так же будет эта луна озарять эти голые скалы, когда нас не будет на земле, как и пять тысяч лет назад.
«Если я прямо спрошу ее, как она ко мне относится, не будет ли ей это слишком обидно? А может, она меня так унизит, что лучше молчать?» Я тоже притворился равнодушным, надеясь, что в один прекрасный день она сама придет ко мне. Но будет ли это? И когда мы встретим наших?
Я давно уж не знал, что происходит в мире. Отшагал огромное расстояние от Сутьески и уже забыл, как колосится нива, забыл, как выглядит край, по которому иду. С тех пор как я потерял свой взвод, казалось, я потерял всякий интерес к жизни, и в глазах Аделы я, должно быть, выгляжу нулем. «Будь откровенен, Грабовац! — сказал я себе. — Ты ведь повсюду видишь только ее, а остальное тебе безразлично. Ты воевал походя. Для тебя это было так же естественно, как дышать…»
Почему и как это случилось — не знаю. Горечь поражения у Сутьески, потеря товарищей испепелили мне душу, и я не верил, что под слоем холодного пепла может вспыхнуть новое пламя. Она, должно быть, нисколько не красива. Но взгляд ее в это мгновение как будто говорил: «Ты думаешь купить меня жалостью?»
Сейчас ночь, и мы впервые будем одни целую ночь.
Разве ты не мужчина? Добейся, чтоб она сама стала твоей, словно она жена тебе, словно она твоя возлюбленная, чтоб она сама подошла к тебе и положила руки на плечи.
V
Подобно капитану, удачно проскочившему узкий пролив и вышедшему в открытое море на ненадежном корабле, меня охватило страшное беспокойство и неуверенность. Передо мной тоже был безбрежный простор и никакой надежды на пристань. Бескрайняя ночь накрыла нас своим плащом. Я не мог предугадать, как встретит меня рассвет. Так же, как днем, я робел перед Аделой.
Хорошо, когда она не глядит на меня. Ее обветренное, загорелое лицо темным пятном выделяется в лунном свете. Завитушки волос, кое-где посекшиеся, кажутся светло-серыми. О чем она думает? Играет сосновой веточкой, обрывает с нее иголки и про себя считает их. А поднимет глаза, они сверкнут, как у змеи. Но иногда они кажутся испуганными, как у зайца. В такие минуты я вынужден зажмуриваться.
— Как хорошо в этом краю! — говорит она.
«Я бы не сказал, что совсем хорошо, — возразил я про себя. — От того, что я чувствую к тебе, и от этой неопределенности мне совсем не хорошо. И кто знает, может, это не станет ясным до конца войны или даже вообще никогда не выяснится? Может быть, я никогда и не скажу тебе ничего…» Эта девушка, кажется, собрала в себе весь огонь этого мира. И это самое большее, что я могу сказать ей. Достаточно сильно и страшно. Сколько раз на нашем пути я пытался приблизиться к ней и сколько раз меня обжигало это пламя?..
Если б сейчас появился мой взвод, как видение ада, я и то был бы увереннее в себе, чем в ее присутствии…
— Почему ты молчишь? — спросила Адела.
— Думаю.
— Странно бывает, когда мужчины молчат. От забот?
— У меня от злости.
— Ты часто злишься?
— Бывает.
— Ты мог бы простить, на кого злишься?
— Это зависит от вины.
— Если тот человек не совершил ничего, что невозможно исправить?
Что такое? Что, она шутит со мной?
Я пристально посмотрел на Аделу. Она выдержала мой взгляд, но, как всегда, в ее глазах я не прочитал ничего.
— Пойдем? — спросила она.
— Да.
Она встала. Стряхнула травинки с юбки. Подобно серне, пошла по каменной россыпи, да так грациозно, что невозможно оставаться спокойным, глядя на нее. «Ты грубый солдат, — упрекнул я себя. — Что ты возомнил о себе? Ты — самый обыкновенный негодяй, который старается воспользоваться ситуацией. Не глупи, Грабовац! Что сказали бы о тебе товарищи? Неужели для этого Минер оставил ее с тобой?..»
